Я верил и не верил. И когда Серегин ушел от меня, я почувствовал
ревность. Это была нелепая ревность, нелогичная, абсурдная. К кому, к чему я
ревновал своего аспиранта? К тому, что его, а не меня выбрала иная
действительность для интимного контакта. Меня же она только поманила, играя
изображением, то исчезавшим, то появляющимся снова. Меня да еще лейтенанта
милиции.
Он оказался легок на помине. Я услышал звонок, а затем голос, что-то
объяснявший домработнице Насте.
Настя вызвала меня.
- К вам, - сказала она, и лицо ее выражало уж слишком много чувств.
- Кто?
- Этот, - ответила она. - Из милиции.
Лейтенант стоял в прихожей и опять рассматривал репродукцию с картины
Ван-Гога "Ночное кафе".
- Любите живопись? - спросил я.
- Интересуюсь.
Я попросил лейтенанта пройти в кабинет, где еще висело облако дыма,
оставленное только что ушедшим и беспрерывно курившим Серегиным.
- Извините, если помешал, - сказал лейтенант. - Я все насчет того же.
Насчет нарушителя порядка.
- Порядок, насколько понимаю, нарушил я?
- Вы? Нет. Сомневаюсь. Я насчет случая с рисунком. Было это или не
было?
- А вы как хотели бы? Было или не было?
- Жизнь не всегда считается с нашими желаниями. Но не в этом дело. Я
доложил начальству. А вышло плохо. Не поверили. И направляют на
освидетельствование к невропатологу. Ясно? "Переутомился ты, Авдеичев",
предполагают. Нелишне было бы с вашей стороны подтвердить факт.
- Вам не поверили. Почему, думаете, мне поверят?
- Вы крупный ученый. Специалист. А мой начальник очень уважает ученых.
Это раз. Крупных специалистов. Это два. В третьих...
- Чего же вы хотите от меня?
- Хочу, чтобы вы зашли к начальнику нашего отделения майору Евграфову
Павлу Николаевичу и подтвердили насчет этого рисунка.
- Вы ставите меня в нелегкое положение. Современные люди верят только
неопровержимым фактам. А Павел Николаевич и по своему положению не может
быть слишком доверчивым.
- Это точно. Но все-таки был хотя бы отчасти этот факт или совсем и не
был?
- В том-то и дело. Может, ничего не было. Может, нам с вами показалось?
- Допускаю. А дальше что? Значит, мне надо идти к невропатологу?
- А почему бы вам не сходить? Невропатологи самые деликатные из врачей.
Самые внимательные..., - А что я ему скажу?
- Расскажите все, как было.
- А если не поверит?
- Дайте ему номер моего телефона.
- А чем это поможет? Одно из двух - он заподозрит, что мы оба больные,
или придет к выводу, что это обман. Для меня и то и другое плохо. Я же был
на дежурстве. Это раз. Вел дознание. Два.
Я подивился безукоризненной логике лейтенанта милиции Авдеичева. Это
была логика, опирающаяся на весь земной человеческий опыт. Но кроме земной,
существовала и другая логика, о которой лейтенант Авдеичев, к сожалению,
ничего не знал, впрочем, так же, как и строгий его начальник.
Должен ли я был сообщить майору Евграфову свои сведения? В конечном
счете, да. Но не сейчас, а после того, как свяжусь с Президиумом Академии
наук. Факт, если это действительно был факт, скорее подведомствен
отечественной науке, чем пока еще недостаточно компетентному в
естествознании и философии начальнику отделения милиции, Что же мне сказать
Авдеичеву, который сидит напротив меня, по ту сторону длинного, типично
профессорского стола и ожидает моего ответа.
- Вас не снимут с должности, - спросил я, - не уволят?
- Вполне могут уволить. Врач напишет: либо я больной, либо злой
симулянт, обманщик, Одно другого не лучше.
- Врач напишет? Будем надеяться, не напишет.
- Напишет. Что же делать?
- Денька два повременить. Я попытаюсь заинтересовать этим случаем
крупных отечественных специалистов, войти в контакт с Академией наук.
- Денька два можно и повременить. Но не больше, - сказал Авдеичев,
вставая. - Денька два, - повторил он. - Значит, забегу к вам на будущей
неделе.
В передней он задержался, о чем-то сосредоточенно думая, и сказал с
явным сомнением:
- Денька два. Много за это время воды убежит. И нервы себе испортишь...
Ну, до свиданья.
17
Денька два... Не успеешь оглянуться, а они уже канули в вечность. Тут
нужно не денька два, а годка два, а может, и два десятилетия. Ведь речь идет
о самом крупном и парадоксальном событии за всю историю человеческого
познания.
Обо всем этом подумал я, как только закрылась дверь за лейтенантом
милиции Авдеичевым. Затем на смену этой мысли пришла другая, мысль о самом
Авдеичеве. Есть ли у него жена, дети? И как скверно получится, если его
уволят, обвинив в симуляции, в злостном обмане.
Казалось бы, эти две мысли были несоизмеримы по своему значению. С
одной стороны, интересы всего человечества, интересы отечественной науки, а
с другой - судьба лейтенанта милиции, одного из многих.
Но в эту минуту судьба лейтенанта заслонила в моем потревоженном
сознании интересы человечества. Я ощутил всю свою вину перед лейтенантом,
который отпустил меня, задержанного дружинниками, отпустил, доверившись
своей безукоризненной логике, чувству здравого смысла и доводам своего
доброго сердца.
Я позвонил Серегину. На мое счастье, он оказался дома. Я попросил его
немедленно зайти ко мне и пока ни о чем не спрашивать. Через полчаса Серегин
сидел в моем кабинете, окутанный папиросным дымом, и слушал меня.
По выражению его лица, ставшего вдруг настороженно-насмешливым, я
понял, что на безукоризненно точных весах своего рассудка он уже все взвесил
и знал, что, как ни жаль лейтенанта милиции Авдеичева, интересы
отечественной науки и человечества все же дороже.
- А что будет с лейтенантом? - спросил я.
- Уволят в запас. Не пропадет. Устроится на другую работу, только и
всего.
- Со справкой о психической неполноценности?
- Ну, не устроится здесь, поедет на периферию. Можем ли мы из-за
какого-то лейтенанта рисковать контактом земного человечества с
представителем иной биосферы, иного Разума?
- Отчего же непременно рисковать? Не понимаю. Разве это помешает
контакту, если майор Евграфов, старый опытный работник, узнает, что продавец
книжного магазина на Большом Сергей Спиридонов совмещает со своей основной
профессией и другое, пока не совсем привычное для него дело, но дело
честное, отданное разуму и прогрессу? Ведь этот Спиридонов не уголовный
преступник, не пьяница, не хулиган. Майор Евграфов разберется и не станет
ставить преград.
- Разберется? Вы за это ручаетесь? А сам факт, что, не будучи
действительно Спиридоновым и вообще родившись не на Земле, он пока
скрывает... И все прочее? Об этом вы подумали?
- Ну, что ж, подумаем вместе с майором Евграфовым. Он современный
человек, наверное, поймет и уважит мотивы...
- А если не уважит? Нет, подумайте пока один. А лейтенанту скажите
что-нибудь насчет неразгаданных явлений природы. Неразгаданные явления
теперь все уважают. С ними посчитаются и в милиции.
- Дело не только в лейтенанте, поймите. Не могу же я от всех скрывать
этот факт. Интересы общества, интересы отечественной науки.
- Ну, что ж, - сказал Серегин, усмехаясь. - Закажите разговор с
Москвой. Свяжитесь с президентом Академии наук или с кем-либо из его
заместителей.
- А что? Может, и свяжусь. Это мой гражданский долг.
- Обождите со своим долгом. Можете все испортить. Сережа уже мне много
раз говорил, что ему хочется побыть обычным рядовым человеком, поторговать
книгами. И что с этим, ну, с контактом, успеется. Не убежит. Он, Сережа,
должен себя подготовить и сейчас еще не готов.
- Вы смотрите его глазами. А интересы науки, техники, общества?
- С передовицами вы к нему не суйтесь. С готовыми штампованными
словами. Высмеет. Да еще как!
- Но ему же доверили, поручили. А он себе легкомысленно торгует то
лотерейными билетами, то книгами. С точки зрения его к нам пославших,
поручивших ему...
- А откуда вы знаете их точку зрения? У них совсем другие понятия,
другой порядок. Они, по-видимому, не торопятся. Не спешат. И раз послали,
наверное, доверяют.
18
Телефонный звонок прервал наш разговор.
Сняв трубку и назвав свое имя, я услышал необычайно любезный, даже
чуточку вкрадчивый голос:
- Ради бога, извините. Поистине глобальные обстоятельства вынудили меня
прервать этим телефонным звонком ваши глубокие размышления, а может, и
исследования в области семиотики и истории знакомых систем. Да,
обстоятельства воистину глобальные...
- Кто говорит со мной? - прервал я могучий поток слов.
- Черноморцев-Островитянин.
- Чему обязан? - спросил я.
- Обстоятельствам глобального масштаба. Только весьма серьезные причины
могли вынудить меня прорваться сквозь ваши размышления, бесцеремонно
нарушить ваш покой.
- В чем же, собственно, дело?
- Мне необходимо с вами повидаться.
- Ну, что ж. Заходите вечерком. Я буду дома.
Я не сказал Серегину, кто мне звонил. Но он, по-видимому, догадался.
- У Сережи в последнее время неважное настроение, - сказал он.
- Это почему?
- Конфликт с научным фантастом. С Черноморцевым-Островитянином. А он,
Сережа, к такого рода размолвкам не привык, Не то что у них там, на их
планете нет никаких конфликтов. Сколько угодно. Но там все не так. И
размолвки там другие. Это не Черноморцев-Островитянин вам сейчас звонил?
- Как вы догадались?
- Скорее интуитивно. Я как раз в эту минуту о нем думал, Я немножко
побаиваюсь его.
- А что он может вам сделать?
- Не мне. Сереже. Намекает ему, что больше не может скрывать от
общественности и науки такой глобальный факт. Глобальный... Это любимое его
слово.
- А какая ему выгода? Ведь этот... Диккенс... Ну, не Диккенс, Сережа
ему помогает. Не то консультирует, не то даже соавторствует...
- Отказался. Категорически отказался. И у Черноморцева-Островитянина
сразу же начался творческий застой, неудачи...
- Почему же отказался?
- Я его убедил.
- Не следовало этого делать, Вмешиваться в чужие дела. И вот теперь
расхлебывайте. Тут дело посерьезнее, чем с лейтенантом Авдеичевым.
- Теперь уже поздно об этом говорить. Дело сделано.
- А нельзя ли как-нибудь выправить положение? Уговорить Сережу, убедить
его, что не время входить в конфликт с фантастом, что нужно повременить.
- Да разве он согласится! У него совсем другой внутренний мир, совсем
другая логика. Он не признает никаких компромиссов не только со своей
совестью, но даже с желаниями. Он поступает так, как подсказывает ему его
логика.
- Но раньше-то он помогал Островитянину, консультировал его?
- Раньше. Но не теперь. Теперь он не хочет.
- Скажите, вы имеете на него какое-нибудь влияние?
- Мы с ним друзья. Настоящие большие друзья. И, кроме того, нас
связывает вместе нечто особое и, если употребить любимое словечко этого
красноречивого фантаста, нечто глобальное. При Сереже я так не сказал бы.
Сережа терпеть не может громких слов. Его девиз - скромность.
- Скромность? Ну, что ж, это не так уж плохо. Скромного, тихого
человека всегда легче убедить или переубедить. Убедите его, что
Черноморцева-Островитянина нельзя бросать в беде, Черноморцев делает
полезное дело, прививает юношеству любовь к знаниям, к полету фантазии и
мечты.
- Бросьте. Ваш Черноморцев-Островитянин заурядный беллетрист. Для него
самое важное - тиражи. Из-за тиражей он и занимается фантастикой.
- Поверьте, это несправедливо. Он любит свое дело. Любит. И нельзя его
винить, что он нуждается в консультации, нельзя оставлять его без
консультанта.
- Пусть консультируется у кого-нибудь из ученых.
- Это не то. Его преимущество и состоит в том, что он консультировался
у Сережи. А Сережа на самом деле не Сережа, а тот... Я вполне понимаю
страдания Черноморцева. Даже Уэллс и тот не имел возможности посоветоваться
с кем-нибудь вроде Сережи.
- Ну, и что? Уэллс все равно писал лучше, чем этот
Черноморцев-Островитянин. Но будет о нем. Неинтересно, Мне надо идти. Меня
Сережа ждет. Мы с ним условились.
И Серегин исчез, даже не простившись.
19
Придя вечером ко мне, Черноморцев-Островитянин сразу же заявил, что он
приехал на такси и такси его ожидает у ворот дома.
- Что ж, - сказал я, - я вас не задержу.
- Зато я вас задержу, - сказал фантаст. - У меня к вам глобальных
масштабов дело.
- Так сначала отпустите такси.
- Нет, не отпущу. Пусть ждет. Это моя привычка. Я люблю, чтобы меня
ждали. Одно сознание, что меня никто нигде не ожидает, может привести меня в
полное отчаяние. Я всегда опаздываю. Хочу, чтобы меня везде ждали. Но сам я
не люблю ждать. И потому пришел к вам.
- Не понимаю.
- Сейчас объясню. У вас есть аспирант по фамилии Серегин?
- Есть. Он только что был у меня и ушел незадолго до вашего прихода.
- Отлично. Великолепно. Этот ваш аспирант занимается семиотикой,
изучением знаков?
- Да. На будущий год будет защищать диссертацию.
- Отрадно. Превосходно. Значит, вы его научный руководитель?
- Да.
- Отлично. Но вам не мешало бы знать о некоторых весьма существенных
особенностях вашего подопечного.
- Какие же это особенности?
- Не очень отрадные, скажем прямо.
- Точнее?
- Он авантюрист.
- Осторожнее. Я не люблю, когда о моих знакомых...
- Понимаю. Но он не только авантюрист, он еще и глупец. Легковерная
личность. Представьте, он поверил в совершенно невероятную, нелепую,
невозможную вещь, что Сергей Спиридонов, продавец в книжном магазине на
Петроградской стороне, ни больше, ни меньше, как пришелец... Представитель
инопланетного Разума. Не смешно ли, а?
- До смеха ли тут. А на самом деле кто он?
- Мой воспитанник. Я взял его из детского дома. Возился с ним. Учил его
языкам. Хорошим манерам. Потом он заболел, сразу после того, как кончил
школу. Редкий случай. Представьте, вообразил себя представителем
инопланетной цивилизации. Необыкновенно мощное воображение. Феноменальные
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг