АНАТОЛИЙ ГЛЕБОВ
Золотой дождь
Философская новелла
Во всю длину рабочего стола Демокрита растянут был древний египетский
папирус, коричневато-серый, выщербленный по краям, местами продырявленный.
Концы свитка прижаты обломком красного коралла и узорчатым морским
камнем. Остальная часть стола загромождена десятками других свитков в
разноцветных цилиндрических футлярах (они и лежали и стояли в широком
вазоне), рукописями, разнообразными предметами: образчиками горных пород и
кусками руды, окаменелостями, редкими раковинами.
Был тут и засушенный морской конек, и экзотические семена в плоской
этрусской вазочке, и серебряная мелочь в другой...
Подперев крупную голову, лобастую и плешивую, Демокрит сосредоточенно
вглядывался в папирус.
Левая рука то раздумчиво потеребливала, то расправляла негустую
курчавую бородку, сильно тронутую сединой. По плотно сжатым губам большого
волевого рта временами пробегала усмешка.
Взгляд философа - глаза были у него лучистокарие, пристальные и острые,
как у ястреба, - не мог оторваться от чертежа усеченной пирамиды,
врисованного в гиератическую египетскую скоропись.
Текст пояснял, как находить объем этой сложной фигуры. Но Демокрит
думал не о задаче, нетрудной для него, а о человеке, который сумел ее
правильно решить так невероятно давно: полторы тысячи лет назад. Ахмес - так
звали автора рукописи. А написал он ее - как указывала дата в конце
папируса - пятнадцать веков назад! Шутка ли? Эллины в ту далекую пору еще не
имели своей письменности, не строили кораблей. Еще не родился Гомер. Ничего
не было - ни его поэм, ни великих Афин, ни всей нынешней аттической
цивилизации. А египтяне уже умели производить действия с дробями, решать
уравнения, с двумя неизвестными, описывали такие вот задачи.
"Поразительно! - думал Демокрит. - Просто загадочно. Тому, что такие
задачи под силу нам, дивиться нечего. Но как смог додуматься до этого Ахмес
в те далекие, темные времена? Кто надоумил его, натолкнул на такой тонкий
ход мысли? Поистине загадка! Чем больше думаешь об этом, тем все чаще
вспоминается ветхий финикийский мудрец Ахирам. Он дал мне ответ. Простой и
убедительный. Но до того невероятный, что, рискни я об этом сказать
комунибудь, на мою многострадальную голову обрушится больше насмешек, чем
обрушил Полифем камней на голову Одиссея..."
Погруженный в раздумье, философ так долго сидел не шевелясь, что его
любимая собака Ликада, растянувшаяся вдоль стены, подняла голову и с
удивлением посмотрела на хозяина. Удостоверившись, что он на месте, зевнула
и вновь улеглась. Это была густошерстная черно-рыжая лидийская овчарка. От
жары она широко раскрыла пасть и, вывалив розовый, непрерывно трепещущий
язык, дышала часто-часто.
Ей давно хотелось на двор, но пугал нещадный зной, струившийся из окна,
занавеска на котором повисла совершенно неподвижно. Безветренный летний
день, напоенный пряными запахами созревающих плодов, едва лишь начинал
клониться к вечеру.
Демокриту, закаленному многолетними странствованиями по Азии и Африке,
не привыкать было к жаре. К тому же он был почти наг, без хитона, лишь на
колени бросил тонкий льняной гиматий с синей каймой.
. Его вывел из задумчивости осторожный стук в дверь.
- Кто? - спросил он лениво, распрямляя шею, затекшую от неподвижности.
- Господин, - раздался милый ему голос рабыни Демо, - к тебе
чужестранец. Говорит, не виделся с тобой двадцать три года.
- Ого! Кто же это такой? Имя как?
- Не говорит. Просит тебя спуститься.
- Гм... Сейчас! - ответил Дегёокрит, поднялся, быстро накинул хитон и
стал надевать сандалии.
Именитые родители с детства приучили его к этикету, и он не позволял
себе появляться на людях босиком, как делал Сократ.
Видя, что хозяин одевается, поднялась и Ликада.
Ее уши насторожились: почуяла чужого. Послышалось тихое, грозное
рычанье. Демокрит прикрикнул на собаку, взял ее за ошейник и стал спускаться
в первый этаж.
В нижней комнате он увидел двоих. Лицом к нему стоял его старший брат
Дамаст, благообразный и самодовольный старичок, совершенно седой, а спиною -
гость, невысокого роста, сутулый, худощавый, в потрепанном темном гиматий из
грубой мегарской ткани, с густой шапкой черных всклокоченных волос.
Демокрита удивили глаза Дамаста. Обычно сонные, как у засыпающей рыбы,
они сейчас искрились ненавистью и презрением.
- Благодари богов, брат! - насмешливо крикнул Дамаст. - Видишь, кого
послали?
Гость обернулся, и Демокрит узнал его.
- Диагор?! - воскликнул он радостно.
Устремился к нему, схватил за плечи, стал отчаянно трясти и при этом
зычно, басисто хохотать. Этот глубокий, грудной смех, окрашиваемый самыми
разными оттенками чувств, вырывался у него часто, по столь же разным
поводам, и за это его прозвали Смеющимся. Дамаст и Демо могли бы
засвидетельствовать: редко смех Демокрита бывал таким счастливым, как
сейчас. Поняв радость хозяина, радовалась и Ликада. Лаяла отрывисто и
весело. Крутя пышным хвостом, доверчиво обнюхивала гостя. Он пах морем:
рыбой и смолой.
Дамаст же делался все недовольнее. Еще неприязненней поджал губы,
сощурился и даже отвернулся.
Он не в силах был забыть, что этот небольшой, сухощавый человек с
тонкими губами, всегда искривленными сардонической усмешкой, ньше известный
всей Элладе философ, когда-то тут, в Абдере, был рабом.
Знак этого, хозяйское тавро, еще виден на его щеке, хоть он и
постарался с помощью хирурга придать ему вид боевого шрама. Это безумец
Демокрит купил рабу-мелосцу свободу за десять тысяч драхм. Такимито вот
сумасбродствами и развеял братец по ветру сто талантов [Один аттический
талант равнялся 7 тысячам драхм - 26,2 килограмма серебра. ] из огромного
отцовского наследства.
Мелосец стал учеником Демокрита. До знакомства с ним он был набожен,
слагал дифирамбы богам и эпитафии богатым покойникам. А под воздействием
Демокрита сделался безбожником. Да каким! Уехав в Афины, прослыл там
величайшим, какие только были, нечестивцем Эллады. Мало того, что утратил
веру в справедливость небожителей; стал вообще отрицать их существование и
дошел в своих кощунствах до того, что оскорбил самое Афину-Палладу,
покровительницу Афин. Его приговорили за это к смерти, но он бежал с ватагой
беглых рабов в Коринф. Там его терпели целых двадцать лет лишь потому, что
он стал врагом афинской демократии, которую люто ненавидели олигархические
правители этого города. Демокриту все это известно не хуже, чем другим. И
вот вам: такого гостя он обнимает, как родного! Человека, которого набожные
жители Абдеры могут побить камнями, как только весть о его возвращении в
город распространится среди них! В глубине души у благочестивого Дамаста
шевельнулась мысль: а не подать ли сигнал к такой расправе ему самому? Боги
наверняка вознаградили бы за это. Но, вспомнив, что, кроме богов, есть брат,
страшный в гневе, Дамаст отказался от этой мысли. Авось боги надоумят еще
кого-нибудь. Ну, а если не надоумят, тогда уж... Ах, брат, брат! Не было и
нет истинного разума в твоей многоумной голове!
А Демокрит, когда иссяк счастливый смех, спросил Диагора: - Из Коринфа?
- Да.
- Бежал?
- Да.
- Потому же?
- Да.
И снова Демокритом овладел смех, на этот раз полный горечи и сарказма.
- О времена! О люди! - хохотал он до слез.
А когда успокоился, посмотрел на гостя пристально и сказал: - Постарел
ты.
- Ты тоже, - ответил Диагор. - Как живешь, учитель? Над чем трудишься
сейчас? Навсегда ли бросил якорь в родной Абдере или еще куда-нибудь
собираешься?
- В Египет опять, - ответил Демокрит, - а оттуда хочу подняться по Нилу
в Эфиопию.
Теперь засмеялся Дамаст мелким, старческим смешком.
- Совершенный безумец! - зашамкал он, обращаясь к Диагору. - Шестьдесят
шестой год, а он об Эфиопии думает. Четверть жизни прошлялся по чужим краям.
Где только не был! Персию изъездил, Финикию, Вавилон, Индию, Египет. Страну
этрусков видел, Понт, Италию, Карфаген... И все ему мало!
- Все мало, - серьезно подтвердил Демокрит, - и никогда я не скажу: "С
меня хватит", сколько бы ни ездил. Земля - это самая увлекательная, самая
глубокая и прекрасная из книг. Глубина этой книги неисчерпаема, потому что
каждая ее строка непрерывно изменяется и обновляется. А насчет лет - не в
летах, брат, дело, а в здоровье. Я, слава богам, на него не жалуюсь. - Он
постучал себя кулаками по могучей волосатой груди, и она отозвалась сочно и
полно. - Ассирийский барабан! - сказал ученый самодовольно. Потом,
спохватившись, стал говорить брату, что сперва надо дать гостю умыться с
дороги, накормить его, а уж потом угощать разговорами о собственных делах.
Позвав молодую черноглазую Демо - она была для него больше чем
рабыней, - он велел ей сделать для Диагора все необходимое, а к трапезе
подать самое редкостное, что было в доме: копайского угря, сицилийский сыр,
кипрское вино. Само собой, не были забыты и местные, абдерские яства:
жареный осьминог, рыба, креветки, запеченный курдюк овцы, телячьи потроха,
пышки, овощи, фрукты. Все для гостя.
Сам Демокрит был крайне воздержан в пище, а завтра еще вдобавок
собирался, приступить к ежемесячному трехдневному очищению желудка рвотным и
слабительным. Его научили этому египетские врачи, и он твердо верил, что
такой режим залог здоровья и долголетия.
Рабы-мальчики принесли низкий обеденный стол, придвинули к нему два
ложа. Уставив с помощью мальчиков стол кушаньями, Демо не забыла украсить
его ветками мирта, запах которого - она знала - так же приятен богам, как и
людям.
Трапеза тянулась долго. Диагор подробно рассказывал Демокриту о своих
многолетних злоключениях, связанных с политикой.
На многострадальную Элладу, уже которое десятилетие раздираемую
кровавыми междоусобицами, обрушились новые беды. В прошлом году спартанский
царь Агезилай вторгся с восьмитысячным войском в малоазийские владения
персов и разгромил их силы под Сардами. В ответ персы сколотили против
Спарты новую коалицию греческих городов-государств. Вошли в нее и Афины и
Коринф. Началась новая распря, "коринфская"! От нее-то и бежал Диагор,
уверенный, что союз Коринфа с Афинами сулит ему в лучшем случае чашу с ядом,
а в худшем - колесование. Он решил переждать новую бурю где-нибудь подальше
и избрал для этого Херсонес, единственную спартанскую колонию на берегах
Тавриды, основанную не так давно. Туда он и пробирался сейчас.
Демокрит слушал молча, .с суровой миной.
И Диагор, как ни хорошо знал его, не мог не удивиться, когда эта
суровость внезапно разрядилась смехом - правда, еще более горьким, чем
раньше.
- О глупцы! - смеясь, стонал Демокрит. - О жалкие твари! Когда они
поймут, все эти Агезилаи и Дионисии, что воевать - это то же самое, что
калечить самого себя?!
- Они этого не понимают потому, что калечат других, а не себя, -
ответил Диагор, лакомясь креветками. - Хорошо было Дионисию смотреть, как
перед ним колесовали твоего друга, беднягу Антифоита. Будь Дионисий сам на
его месте, в колесе, поверь, что...
Демокрит не дал ему договорить. Спрыгнув с ложа, он стремительно
подскочил к Диагору и так сжал ему плечи, что тот едва не застонал, а на
плечах наверняка остались синяки.
- Что ты сказал? Антифонт колесован!
- Ты не знал?
- Боги! - вырвалось у Демокрита. - Когда это случилось? Как?
- Недавно. Он, как ты помнишь, жил одно время в Коринфе, потом вернулся
в Афины. Но и на этот раз его там неважно приняли: ведь он отрицал всякую
власть, даже демократическую. И как только дошла весть, что демократы
победили в Сиракузах, помчался туда. Там его хоть меньше знали по старым
делам. Но, как на грех, и в Сиракузах и в Афинах вскоре опять взяла верх
тирания. В Сиракузах захватил власть Дионисий, а в Афинах целых тридцать
тиранов. То, что Антифонт остался тогда у Дионисия, можно понять. Один тиран
все-таки лучше, чем тридцать, со своей тиранической фантазией у каждого. Не
правда ли? И, я думаю, Дионисий заигрывал с ним. Ведь этот "величайший из
правителей", каким он себя мнит, любит быть окруженным знаменитостями и не
особенно обращает внимание на то, чем именно они знамениты. Иметь при своем
дворе человека, который отрицает всякую власть, а тираническую в
особенности, это, конечно, было острой приправой к блюду самовозвеличения.
- За что же он казнил его?
- Как ты думаешь: может ли человек, для которого власть - смысл жизни,
не желать уничтожения человека, отрицающего любую власть? Ведь
Антифонт-софист [Так его звали в Элладе в отличие от другого Антифонта -
известного оратора. ] - это "анархист", если позволительно такое никем еще
не произнесенное слово. Не так ли?
- Да, - задумчиво отозвался Демокрит. - Это можно сказать о нем. И в
нынешних условиях это, конечно, прежде всего отрицание власти свободных над
рабами и власти тиранов над теми и другими.
- Вот это и есть причина. А повод? Рассказывают, что Антифонт дурно
отозвался о трагедии, сочиненной Дионисием. Когда имеешь дело с тираном,
надо быть осторожнее в отзывах.
Демокрит молчал, глубоко потрясенный. Диагор посматривал на него
укр.адкой, следя за выражением лица. Оно то мрачнело, то исполнялось щемящей
скорби, то озарялось зарницами ярости. Неужто и сейчас он засмеется? Да, он
засмеялся. На этот раз его смех показался Диагору нарочитым, но он подумал,
что для Демокрита это наиболее привычная форма выражения чувств -
следовательно, наиболее легкая. Привыкший плакать плачет, привыкший смеяться
смеется.
- До чего глупая смерть! - бормотал Демокрит сквозь смех, как другие
бормочут сквозь слезы. - До смешного глупая! О человечество! До чего ты
дойдешь, так безумствуя?!
И вдруг порывисто встал, оборвав смех.
- Ты, наверно, утомился, Диагор. Выпьем, как положено, неразбавленного
вина за... благоденствие эллинов (в честь богов пусть пьют другие!) и
отдыхай. Располагайся тут же. А я пройду к морю.
- Ты днем не спишь?
- Нет. Сон и так крадет у нас треть жизни. Днем спят или больные, или
слабые духом, чтоб забыться, или не в меру переобременяющие желудок, или
просто дурно воспитанные. К тебе это не относится, ты гость и устал с
дороги. Спи!
Они выпили по глотку неразбавленного вина.
Демо принесла воды для послеобеденного омовения рук. Кликнув Ликаду,
Демокрит спустился вниз и ушел в сад.
Его сад, не очень обширный, но образцово упорядоченный, спускался по
северному склону пологого приморского холма, переходя далее в виноградник.
От других садов Абдеры он отличался отсутствием ограды. В книге "О
земледелии и землемерии" Демокрит пояснил: он считает неразумным ограждать
сады, ибо глину разрушат дожди и бури; тратить же средства на, каменную
ограду вовсе бессмысленно - куда проще завоевать уважение сограждан
настолько, чтобы они не посягали на твой урожай. В той же книге советовал он
выращивать виноград на северных склонах холмов и гор, с чем большинство
земледельцев не было согласно.
По мнению Демокрита, виноградники, обращенные к северу, дают более
обильный сбор, хотя и чуть ниже качеством.
Сад был радостью старого ученого. Его интересовали тут не только
деревья и кусты, но и насекомые, птицы, гады, загадочно сложный мир почвы -
все бесконечное многообразие форм, на которые разделилась единая материя,
состоящая, как он учил, из неделимых частиц - атомов. Он сравнивал, искал
сходное, общее для всего живого, единое в разном. Ему было ясно, что живое -
вся совокупность неисчислимого множества микрокосмов - лишь малая часть
общего, преимущественно неживого, того не имеющего границ целого, которому
он в его главном сочинении, "Великом Диакосмосе", дал имя "космос".
Но сейчас Демокриту было не до всего этого.
Суровый и тревожный взгляд философа рассеянно скользил по румяным
хиосским яблокам, обильно обременяющим подпертые рогатинами ветви; сочным
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг