тоже не избежал рационализма - особенно в последний и менее
искренний период творчества - писал не то, что есть, а то,
что должно бы быть. "Чтобы написать прекрасную женщину, мне
нужно видеть несколько красивых женщин в присутствии знатока
женской красоты, который помог бы мне выбрать то, что есть
самого прекрасного в каждой; однако вследствие недостатка в
красивых женщинах и просвещенных судьях, я воссоздаю идею,
которая приходит мне на ум". Но если Леонардо, Микеланджело
и Рафаэль искали идеал и стремились его достичь, то в XVII
веке он считался уже найденным - и именно в творчестве Лео-
нардо и Рафаэля. Поэтому движение искусства остановилось,
идеал стал идолом.
А позже?.. Позже просто не было никого, кто близко подхо-
дил бы к высотам, на которые поднимался Валантен. Жантильный
XVIII век, потом XIX. Прюдон, Делакруа, Энгр - вот и все
главные изобразители человека. Ну, хорошо, Энгр! Но достига-
ет ли лучшая его работа "Портрет госпожи Ривьер" десятой до-
ли силы Валантена? А что касается Ренуара и других импресси-
онистов, они уже просто не умели видеть людей в целом...
При всем том Валантен не был признан в свою эпоху и сов-
сем не известен нашей.
У меня в памяти сохранился итальянский сонет:
Chi farsi buon pittor cerca e desia,
II desegno di Roma habbia a la mano,
La mossa coil' ombrar Venesiano
E il degno colorir di Lombardia,
Di Michelangiol' la terribil via.
II vero natural di Tiziano,
Dal Correggio lo stil puro e sovrano
E di un Raffael' la guista simmetria,
Del Tibaldi il decoro e il fondamento,
Al dotto Primaticcio Г inventare
E un p6 di gratia del Parmigianino.
Ma senza tanti e tanto stento
Si ponga sol opre ad imitare
Cio che lascioci il nostro Ntccolino.
Такова современная Валантену оценка живописцев. Сонет на-
писан в начале 1600-х годов художником Агостино Каррачи, ос-
новавшим вместе с братьями Академию живописи в Болонье.
Однажды я перевел его. Но, конечно, неумело.
Кто быть художником стремится совершенным -
Рисунком римским пусть владеет несравненным,
Венецианской светотенью беглой, стройной;
Усвоит колорит Ломбардии достойный,
Пойдет по страшному пути Микеланджело;
Как Тициан, природу должен знать всецело,
Постичь Корреджио стиль царственный и ясный,
Рафаэля частей размер и строй согласный.
У Тибальди пусть возьмет силу для картины,
У Приматиччио искусство сочиненья;
Кой-что для грации дает Пармиджианино.
Но чтобы без этих всех свершилось достиженье,
Пусть будут образцом ему одни творенья -
Конечно, нашего, конечно, Никколино.
Никколино - это Никколо дель Аббат, теперь уже совсем за-
бытый. А Валантен, который столь же может считаться римляни-
ном, сколь и парижанином, даже не упоминается в сонете, как,
впрочем, и Караваджо, бесспорно вошедший в историю живописи.
И то же самое сейчас. Современное искусствоведение не
знает Валантена. О нем нет ни слова ни в "Les grands mattres
Francais" Жака Ваше, ни в справочнике "Les trois siecles de
la peinture en France", ни, скажем, у англичанина Броунеля в
его подробнейшей "French Art. Classic and Contemporary". Ес-
ли его имя и называется случайно, то лишь в каком-нибудь
уничижительном смысле. В справочнике Дарвиля, например, я
нашел такое место: "Валантен, так же как и несколько других
французов, работавших тогда в Риме, бесспорно обладал даро-
ванием, но ленился трудиться и далеко не оставил такого нас-
ледства, как, скажем, Пуссен, картины которого можно встре-
тить во всех крупнейших музеях мира". Ничего себе?.. Чтобы
идиотизм этой мысли выявился еще полнее, Дарвилю следовало
сравнить Валантена не с Пуссеном, а с Камбиазо или каким-ни-
будь другим живописцем заката итальянского Возрождения. В те
времена тщеславие заставляло художников писать по картине в
неделю. Померанчи считал день неудачным, если между завтра-
ком и ужином не покрывал красками трех квадратных метров по-
лотна. Он писал, как в лихорадке, не позволяя себе опускать
рук, мог сделать портрет в течение четырех часов, причем та-
кой, который по тщательности отделки превосходил холсты да
Винчи. После Камбиазо осталось около двух тысяч картин. Его
жена топила печь эскизами, поминутно слетавшими с его стола,
как голуби на корм. Все это так, но надо же понимать разницу
между изобилием творчества и изобилием продукции. При плодо-
витости Камбиазо или Померанчи у них не оставалось ни сил,
ни времени для поисков и самостоятельных решений. Они и не
внесли нового в живопись. Тот, кто пишет бесчисленно, обычно
лишь повторяет себя (или другого), чем доказывается не тру-
долюбие, а умственная лень. Гения отличает непрерывное дви-
жение от вещи к вещи, а не безмерное количество продукта,
сходящего с его мольберта. Да!
Картины Пуссена есть во всех крупнейших музеях мира. Вер-
но, есть. Но следует ли считать это заслугой? Действительно,
Пуссен, чтобы отдохнуть от только что законченной вещи, в ту
же минуту принимался за следующую. Однако, что из этого вы-
ходило?.. У меня в комнате у окна висит его повторение
"Танкреда и Эрминии", которое я взял тоже в Безансоне. Но
вот что интересно. Там изображено, как Эрминия склонилась
над упавшим Танкредом и наотмашь занесла над ним меч. Я
всегда считал, что она хочет добить несчастного и поражался
ее жестокости. И что же - третьего дня утром, внимательно
приглядевшись, я понял, что она не замахивается, а подняла
меч к волосам, чтобы отрезать прядь, которой собирается,
очевидно, перевязать рану молодому герою.
О чем еще говорить, если мыслима такая путаница? Наследие
Пуссена огромно, но он ни разу и не пытался изобразить сов-
ременного ему человека. На его полотнах сверкают обнаженные
мечи, напрягаются могучие бицепсы, розовеет атласная кожа
обнаженных богинь, но все это не имеет отношения к тому ко-
варному и кровавому веку, в котором он жил...
Я стоял и смотрел на картину Пуссена, а потом сказал се-
бе: зачем же я, собственно, порицаю других художников, чтобы
возвысить Валантена? Правда, это вполне в духе времени. Но
ведь на самом-то деле оттого, что я отодвину вниз других жи-
вописцев, Валантен не станет более прекрасным, лишь более
одиноким.
Я попытался вспомнить его лицо на картине "Музыка" в га-
лерее Пфюля, но не смог. Только смутно.
И все равно мне стало теплее от этого воспоминания.
Умирают ли гении?.. Нет!
Вот он прожил непризнанный. Смерть его окружена забвени-
ем, и никто даже не знает, где она настигла его.
Но остались картины. Прошло три века, я увидел его "Кон-
церт" в Лувре, и в самый жуткий момент, когда Европа вся ку-
рилась дымами газовых печей, он протянул мне руку через сто-
летья и поднял меня, разрушенного, из праха.
Эти капли человечности неуничтожимы. Они существуют, нес-
мотря "а все усилия власть имущих. Они передаются от челове-
ка к человеку, и так осуществляется бессмертие гения. Бесс-
мертие в сознании людей. Единственный его вид, который про-
чен в отличие от памятников из стали, который есть и будет,
пока будет мир - я думаю, вечно.
Через века дошли до меня частицы правды и надежды. Я при-
нял их, они уже во мне, и я не поступлю подло, на что всегда
толкала и толкает меня окружающая жизнь.
"Не поступлю"... Лицо батрака из Петервальда вдруг стало
передо мной. Не предал ли я его? И больше того - все ли я
сделал, чтоб ему было лучше?.. Но что, собственно, я мог для
него сделать? Целую жизнь я отчаянно трудился, обосновал
свою теорию поля и в подтверждение ее создал пятно. Ког-
да-нибудь люди поймут, какие гигантские усилия были приложе-
ны мною, величие моего труда не сможет не вызвать у них вос-
хищения перед Человеком. Это и будет мой вклад доброго, и он
поставит меня рядом с Валантеном...
Я снова прохаживаюсь по комнате, медленно рассматриваю
каждую картину. Все настоящие художники, не какой-нибудь
жалкий абстракционистский лепет. Художники, творцы, могучие
сотрудники народа.
Вот они:
"Святое семейство" Яна ван Гемессена,
"Зимний пейзаж" Сафтлевена Младшего,
"Осень в Фонтенбло" Нарсиса Диаза,
"Вечерний пейзаж" Жюля Дюпре,
"Танкред и Эрмнния" Никола Пуссена
и
"Рожь" Ивана Шишкина,
"Женский портрет" Ореста Кипренского,
"Снятие с креста" Жакопо Понтормо,
"Мадонна со святым Захарием" Карло Пармиджианино,
"Мадонна Кастельфранко" Джорджоне.
Но на самом-то деле этих картин у меня, конечно, нет, как
нет и Валантена.
У меня в комнате голые стены.
Я ведь не подлец, чтобы украсть и скрыть у себя картины,
принадлежащие всем. Хорош бы я был, если б действительно
брал их. "Взять картину" означает для меня так сильно и
пристально долгие часы вглядываться в нее, что она вся - в
мельчайших деталях - остается у меня в памяти. Остается так,
что я могу видеть ее, когда б ни захотел. И не только ви-
деть, а находить новое для себя, замечать то, что прежде не
бросалось в глаза.
Странным механизмом воля действует на окончания зритель-
ных нервов, и картины появляются перед глазами резкие, с
трещинками краски и ощутимой фактурой письма. Я вижу их от-
четливо, как галлюцинации. Я могу освещать их по-разному. Я
могу смотреть сбоку и снизу, вблизи и издали.
Но я не взял по-настоящему ни одной картины ни в Польше,
ни во Франции, ни в России, ни в Италии. Те картины, которые
я "брал", остались в своих странах. "Святое семейство" висит
в музее в Вавельском замке, "Вечерний пейзаж" в Безансоне,
"Женский портрет" остался в доме учителя в деревне под Чер-
кассами. И "Мадонна Кастельфранко" сияет в высоком алтаре
собора. Люди смотрят на них. И в человеческие сердца нисхо-
дит и нисходит то доброе, что заложили в свои произведения
их творцы.
А в моей комнате голые стены.
...Но вот я рассмотрел свои сокровища, отдохнул и могу
снова браться за работу. Самое трудное уже пройдено, я уже
ближе к концу.
Через два часа расчет будет окончен, останется записать
его на бумаге и отнести к Крейцеру.
IV
Иду по Риннлингенштрассе.
Я сыт.
Тяжело, надсадно сыт. С одышкой, с огрузневшим телом.
В голове пусто. Я устал. Мне надо отдохнуть два дня, а
потом возьмусь за вторую часть с пятнами...
Интересно, что когда сегодня я принес готовый расчет
Крейцеру, он не особенно и удивился. То есть он даже совсем
не удивился. Любому другому потребовалось бы на этот расчет
месяца два упорной усидчивой работы. В Вычислительном центре
возились бы не меньше трех недель. Я же сделал все за два
дня. Привел окончательную формулу в обозримый вид, а Крейцер
даже не удивился.
Как быстро люди привыкают к таланту и трудолюбию! Как
быстро по отношению к некоторым это начинает считаться за
должное!
Если б сотрудник, который ушел в отпуск, взялся за работу
и выполнил ее, скажем, за полтора месяца вместо двух, все
поражались бы. Если бы он сделал за месяц, его повысили бы в
должности.
А я рассчитал все за два дня. За два - и Крейцер только
процедил сквозь зубы: "Да, довольно удачно. Тебе подверну-
лась хорошая мысль с этим Монте-Карло".
Потом он поднялся со стула, пошел с листками к своему ше-
фу, побыл у него минут десять и появился вновь на пороге
комнаты с самодовольной улыбкой, которую, впрочем, сразу уб-
рал с лица. Он убрал эту улыбку и принялся хмуро выписывать
счет в кассу. Но я-то все понял. Шеф похвалил Крейцера.
Крейцер сумел выставить дело так, что всему причиной была
его. Крейцера, распорядительность: он-де нашел подходящего
человека. И шеф похвалил Крейцера, а на мою долю досталось
лишь это кислое "довольно удачно". Не похвала, а скорее не-
кое уничижение, потому что слово "удача" фигурирует там, где
речь идет не о заслуге, а о слепом везении.
Да я и сам застеснялся скорости, с которой я сделал рабо-
ту. Мне было стыдно, что я справился за два дня, и чтобы
Крейцер не подумал, будто я горжусь, я со стеснительной ус-
мешкой подхватил мысль об "удаче" и стал говорить, что пос-
кольку мысль "подвернулась", остальное было легко.
А Крейцер ничего не стесняется. Напротив, самую пустую
фразу он произносит с видом, будто открыл долгожданную исти-
ну, и всякая возможность спора отныне исключена.
Крейцер всегда высокомерно холоден, непроницаем, важен.
И его уважают в институте.
А меня нет...
Я устал. Поэтому в голову лезут дурацкие мысли.
Разве мне не все равно? Зачем я думаю так мелко?..
Я иду по Риннлингенштрассе, поворачиваю на Бремерштрассе,
прохожу мимо дома, где когда-то была наша квартира, и кото-
рый теперь так чужд и холоден для меня. Поворачиваю к Го-
родскому Валу, поднимаюсь, и вот он - Старый Город.
Сейчас нельзя возвращаться домой. Я не хочу встречаться с
фрау Зедельмайер.
Мне очень хорошо знаком наш город. Особенно этот район. В
детстве, когда мать уже лежала, я целые годы пробродил здесь
один. На многих переулках и тупиках я знаю в лицо каждый
дом. С Кайзерштрассе я поворачиваю в Рыночный переулок. Что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг