постучится в дом этого самого Буцбаха.
И все это из-за меня...
Кошмарная была ночь. Я брел и брел, шатаясь от усталости,
и, конечно же, опоздал на трамвай.
Возле конечной остановки, в темноте, мне на миг почуди-
лось, будто я вижу у будки, где отдыхают кондукторы и вожа-
тые, ту же резиновую фигурку в полупальто, что обогнала меня
на пути в Петервальде. На секунду сердце пронзило страхом:
вдруг кто-то выследил меня и пятно. Я быстро подошел к буд-
ке, но за ней никого не было.
Начался дождик. Темнота настороженно и тихо шептала вок-
руг.
Никого не было, и в то же время что-то подсказывало мне,
что я не один здесь в окрестности.
Я постоял около будки минут пять, потом успокоился и по-
шагал дальше.
Окраина города уже опустела, но в центре было светло,
оживленно и даже как-то теплее. Сияли окна магазинов, по
мокрому асфальту катили автомобили. На стене Таможенной баш-
ни под часами чертом вертелось какое-то электрическое су-
щество, и по всей Ринлингенштрассе мигали и перемежались ог-
ни неоновой рекламы. Из ресторана "Лютеция", напротив Кре-
дитного банка, доносились звуки джаза, а в окно было видно,
как манекенами дергаются пары.
От голода у меня кружилась голова, я прислонился к при-
лавку цветочного киоска через дорогу от ресторана, и тут ме-
ня снова взяло отчаяние. Пятно не помогло. Этот второй прис-
туп был еще сильнее первого.
Кто они, эти люди там, за стеклами? Зачем? Почему они
танцуют? Как они сумели отгородиться от той черной ночи за
городом, - от ночи, в которой бредет сейчас бедняга-батрак
со своими детьми? Почему они не думают о многозначительных
вспышках на полигоне? Зачем этот пир во время чумы?
И что я такое здесь, в этом городе? Зачем я жииу? Как я
живу?
Я просто физически чувствовал, как волны отчаяния перека-
тываются у меня по мозгу в черепной коробке.. Я громко зас-
тонал и испугался. Неужели я схожу с ума? Все, что было се-
годня, вертелось у меня перед глазами: Крейцер, дочь декана,
мое пятно, виноватый бездонный взгляд бледного мужчины и
красное лицо батрака...
Потом я взял себя в руки. Помотал головой и сжал зубы.
Нет, я должен держаться. Ведь еще не кончен мой труд.
Я должен сохранить способность мозга к работе. Есть
все-таки надежда, что мне удастся закончить вторую часть с
пятнами.
Я должен бороться. Надо думать о хорошем.
В конце концов, я не один. Есть же еще Валантен, мой
друг. Ему тоже бывало так трудно...
Я сказал себе, что завтра увижу Валантена. Пойду в гале-
рею и встречусь с ним.
II
Утро.
Лежу грудью на подоконнике и смотрю вниз, в колодец дво-
ра. Ночь прошла ужасно. Я не заснул ни на мгновение, дважды
пытался браться за расчет, полученный у Крейцера, но, конеч-
но, ничего не выходило.
Мне обязательно надо увидеть Валантена. Но к нему можно
будет пройти только в одиннадцать. А сейчас всего девять.
Минут тридцать назад я вышел на кухню заварить чай и уви-
дел нового жильца, поселившегося у нас вместо бухгалтера
Хуббе. Оказалось, что это тот сердитый господин в коричневом
пальто, с которым я вчера ехал в трамвае.
В баварском мохнатом халате он стоял у окна и что-то де-
лал с маленькой кофейной мельницей.
- Здравствуйте.
Он положил мельницу на подоконник и браво выпрямился,
- Отто Дурнбахер. Капитан в отставке. Ваш новый жилец.
Вероятно он ожидал, что я тоже назовусь майором в отстав-
ке, лейтенантом или чем-нибудь в этом роде.
Я сказал:
- Кленк.
- Как?
- Кленк. Георг Кленк.
Он задумался.
- Кленк... Кленк... А вы не служили в штабе дивизии "Ви-
кинг"? У генерала Гилле. Одному Кленку мне часто приходилось
направлять туда предписания. В сорок третьем году и в сорок
четвертом. Я был тогда в Имперском управлении безопасности.
- Он сделал маленькую паузу, чтобы проверить впечатление,
сделанное этими словами. - В Шестом отделе. Сейчас приехал
хлопотать о пенсии.
- Нет, - сказал я. - Я не тот Кленк.
- Но вы служили, надеюсь. - Лицо его приняло сурово-па-
фосное выражение.
Я мог бы ему ответить, что не только служил, но и был
трижды ранен и награжден Железным крестом за операцию в
Сен-Назере и дубовыми листьями к этому кресту за выход из
Корсуньского котла в России.
- Да, служил. Но не сохранил приятных воспоминаний.
После этого я отвернулся и занялся своим чайником. Бес-
сильная ярость вспыхнула во мне и погасла. Если встречаешься
с такими вещами каждый день, уже не хватает не только терпе-
ния, но и гнева. Делаешься равнодушным. Лет десять назад,
когда я слышал, что бывшие палачи выходят из тюрем, я просто
весь кипел. Теперь не то, теперь я привык.
Но все равно. Этот тип называет себя капитаном в отстав-
ке, однако, если он служил в Управлении безопасности, он мог
быть только эсэсовцем. А шестой отдел занимался как раз
уничтожением евреев и всяких других "нежелательных элемен-
тов". У него руки в крови по локоть, а он приехал хлопотать
о пенсии.
Дурнбахер некоторое время злобно сопел у меня за спиной,
потом вышел из кухни.
Я нажил себе врага. Причем здесь же в квартире. И в такой
момент, когда хозяйка и без того злобствует на меня. Но что
делать?..
Между тем я знал генерала Гилле, хотя и не был тем Клен-
ком, которому Дурнбахер направлял свои кровавые предписания.
Герберта Гилле я знал по Корсунь-Шевченковскому окружению. Я
служил тогда в 389-ой пехотной, а этот человек в генераль-
ской форме бросил нас и своих танкистов из дивизии "Викинг",
удрав из котла на бронетранспортере. Помнил я и тот отчаян-
ный "бег за жизнью", который только и позволил нам, несколь-
ким сотням солдат и офицеров из десятков тысяч, в снежную
ночь на 15 февраля прорваться сквозь огненное кольцо русс-
ких.
Убийца Гилле. И вот он вновь возникает в моей жизни.
Одиннадцать лет назад, когда мысль об абсолютной черноте
впервые мелькнула у меня, я все еще воображал, что как толь-
ко чего-нибудь достигну, сразу сообщу об этом людям. Бессон-
ными ночами я рисовал себе, какой фурор производит мое отк-
рытие. Я видел свое имя в газетах, даже видел себя принимаю-
щим Нобелевскую премию. Дурацкие мечты! Кому мне отдать свой
труд - дурнбахерам?
О, как они схватились бы за мои пятна! Как переменилось
бы скучающее лицо Крейцера, если б он увидел хоть каплю чер-
ноты! Как зачастили бы к подъезду нашего дома роскошные ав-
томобили генерального штаба! Только я не позволю ни дурнба-
херам, ни Гилле сунуть свиные рыла в дело моей жизни. Никто
не узнает моей великой тайны...
Я лежу грудью на подоконнике и смотрю вниз.
Во дворе на асфальте в поле моего зрения вплывает серая
шляпа. Это фрау Зедельмайер вышла подышать свежим воздухом и
заодно поболтать с женои дворника. Так и есть. Вторая шляпа
выплывает из дверей дворницкой.
О чем они будут говорить?..
Хозяйка давно хочет, чтобы я освободил комнату. Она нена-
видит меня затаенной - молчаливой ненавистью, которая иногда
прорывается наружу и удивляет меня своей силой и стойкостью.
При этом я не могу понять, какова причина ее злобы. Я занит-
маю комнату почти шестнадцать лет, ни разу за этот срок не
была просрочена плата, и ни разу фрау Зедельмайер не слышала
от меня невежливого слова. Может быть, ей не нравится моя
бедность. Может быть, она невзлюбила меня за то, что я преж-
де подавал большие надежды, должен был стать великим ученым
и не стал. А возможно, что ее просто раздражает моя замкну-
тость.
Так или иначе, она хочет теперь избавиться от меня. Я ей
надоел. Она меня не понимает и оттого ненавидит. Она ищет
случая придраться к чему-нибудь, устроить ссору и потребо-
вать, чтобы я съехал.
Но я-то как раз не могу съехать сейчас. Это была бы ка-
тастрофа. Я не могу оставить сейчас эту комнату - у меня
есть важнейшие причины.
А последние дни атмосфера особенно накалилась. Каким-то
дьявольским чутьем хозяйка всегда угадывает наступление мо-
мента, когда я остаюсь без денег.
Меня даже интересует научная сторона этого явления, так
сказать, физическая природа ее проницательности. Как только
я трачу последнюю марку, фрау Зедельмайер начинает смотреть
на меня совсем волком. Очевидно, мой беспокоящийся мозг по-
сылает во все стороны радиоимпульсы особого рода. Впрочем, я
и сам чувствую ненависть фрау Зедельмайер в моменты особо
острых вспышек. Я тоже начинаю раздражаться тогда, работа
валится из рук, я принимаюсь бесцельно ходить из угла в угол
по комнате, ожидая, чтобы приступ кончился. Причем я чувс-
твую это на расстоянии, за стеной. Моя комната отделена от
всей квартиры лестничной клеткой...
Внизу, на асфальте, продолжается разговор. Естественно,
это обо мне. Шляпа хозяйки начинает приподниматься, я вижу
высохший длинный нос. И другая шляпа тоже запрокидывается.
Сейчас обе будут смотреть на мое окно.
Я поспешно убираюсь с подоконника. Впрочем, уже половина
одиннадцатого. Можно идти к Валантену.
День опять серый, но чуть светлее вчерашнего. Во дворе по
асфальту из-под груды снега черным ремешком бежит вода. Теп-
ло. В скверике на Риннлингенштрассе жидкая земля на аллейках
вся истискана детскими следами. Прошлогодняя бурая трава на
газонах обнажилась.
У Таможенной башни я вступаю на Бургштрассе, иду до Го-
родских ворот, поворачиваю налево. Я тороплюсь к Валантену.
Мне надо скорее увидеть своего друга француза, который толь-
ко один и может придать мне бодрости.
Эта часть города, где стоит палаццо Пфюлей, самая старая
и красивая у нас. Особняки за тяжелой чугунной оградой сме-
няются особняками. Восемнадцатый век, семнадцатый, даже
шестнадцатый... Узкие стрельчатые окна, башенки, козлиные
рожи на массивных дубовых дверях. Это красиво, но вместе с
тем, как и все наше немецкое средневековье, носит какой-то
зловещий, воспаленный характер. Нечто истерическое, готовое
вдруг ожить, сорваться с места, захохотать дьявольским сме-
хом. В этой воспаленности и зловещности краем уже заложены
газовые камеры Бухенвальда и то, что мы, немцы, так бездумно
ринулись за Гитлером в бездну страшных преступлений...
Я иду.
На Рыночной площади, на стене дома невысоко висит стран-
ный плакатик: белый корабль на черном фоне. Проходя мимо, я
рассматриваю его. Еще один такой же - на глухом фасаде ста-
ринного склада купцов Клеефельдов. Что-то напоминают мне эти
плакатики.
В старой части города прохожих мало, но улицы вовсе не
безлюдны. Тем не менее я иду и не вижу ни одного лица. Это
зависит от особенного взгляда, которому я выучился в резуль-
тате долгой тренировки. Я умею не видеть.
Я выработал такой взгляд оттого, что не люблю смотреть в
лицо людям и, что еще важнее, не хочу встречаться со старыми
знакомыми из Университета. Все мои бывшие сокурсники теперь
на больших должностях, некоторые даже в правительстве. У них
автомобили и виллы, они уверены в себе, удачливы и остроум-
ны. А я от длительного одиночества стал ненаходчив, подолгу
думаю, прежде чем ответить на самый простой вопрос и запол-
няю паузы в разговоре вымученной глупой улыбкой.
Поэтому, пускаясь в дорогу, я избираю себе на каждый от-
резок пути какой-нибудь ориентир - фонарный столб, угол до-
ма, дерево - и смотрю строго на него, не замечая ничего по
сторонам. Сначала трудно было не замечать, но потом я при-
вык. Теперь я действительно никого не вижу на улицах. Для
меня город - это только здания, камень. В самом людном месте
я прохожу, как в пустоте, в пустыне.
По-моему, это устраивает обе стороны. Людям ведь тоже не
хочется быть как-то связанными с неудачливостью и нищетой -
обычно подозревают, что это немножко заразно. Когда бывшие
знакомые видят меня в плохо сшитом поношенном костюме, исху-
давшего, с неподвижным взглядом, они покачивают головой и
говорят себе не без тайного самодовольства: "А мы-то думали,
что он далеко пойдет".
Но я действительно далеко пошел. Только не туда, куда они
думали...
Вот, наконец, особняк Пфюлей. Здесь Валантен.
Тяжело отплывает огромная дверь. Матово сияют мраморные
плиты пола. Вестибюль.
- Добрым день, герр Бюкинг.
- Добрый день, герр Кленк.
Однорукий швейцар-инвалид приподнимается на стуле и каса-
ется пальцами фуражки.
- Могу я пройти?
- Пожалуйста, герр Кленк.
Один зал, другой, третий... Я тихонько толкаю приоткрытую
дверь.
Вот он, Валантен.
Он сидит у грубо сколоченного стола. В руках у него чер-
ная гитара. Итальянская лакированная гитара, которую он при-
вез из Рима.
Долго-долго мы смотрим друг на друга.
Какое у него прекрасное, высокое лицо. Наверное, Паскаль
был похож на него. Паскаль математик, философ, поэт. Хотя
это и естественно, поскольку у Валантена типично французская
внешность: чуть заостренные скулы, большие черные глаза, уз-
кий подбородок, который сейчас украшает бородка.
Как много в его взгляде! И разум, и тревога, и вопрос...
Он знает все: в его глазах и резня Варфоломеевской ночи,
и вспышки дульного пламени под Верденом, и многое другое. Но
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг