тридцатилетия. В самом деле: сорок веков развития культуры,
и вдруг все это упирается в яму Освенцима...
- Освенцим! Что вы знаете об Освенциме?
Я отмахнулся:
- Не важно!.. В яму Освенцима. На первый взгляд может по-
казаться, что все предшествующее действительно было не для
чего. Но такая концепция не учитывала бы коренного различия
между Добром и Злом. Заметьте, что Зло однолинейно и качест-
венно не развивается, оставаясь всегда на одном и том же
уровне. Рынок рабынь, о котором вы говорили, и возможность
убивать - вот все его цели и атрибуты. Поэтому питекант-
роп-людоед и Гитлер принципиально не отличаются друг от дру-
га. Между тем совсем иначе обстоит дело с добром. Добру
свойственно расти не только количественно, но и качественно.
Первобытный человек мог предложить своему соседу только ку-
сок обгорелого мяса. А что дают человечеству Бетховен, Мен-
делеев, Толстой? Целые миры! Добро усложняется, оно не явля-
ется однолинейным, совершенствуясь с каждым веком, завоевы-
вая все новые высоты и постоянно увеличивая свою сферу. Это
и дает нам надежду, позволяя верить в то, что мир движется
вперед к братству и коммунизму.
(И концепция Добра и коммунизм вылились у меня как-то са-
ми собой).
Я умолк. Мне показалось, что Бледный и не слушает меня.
Действительно, сначала он заговорил о другом:
- Вы меня страшно испугали. - Он покачал головой. - Серд-
це почти остановилось. Я подумал, что она уже пришла - та
жуткая минута... - Он помолчал, потом криво усмехнулся. - Но
вообще все это ерунда - то, о чем вы говорили. На самом-то
деле человек бессилен. Посмотрите, что делается в двадцатом
веке с гонкой вооружений. Она уже вырвалась из-под контроля,
развивается сама собой по своим внутренним законам и приве-
дет человечество к краху. Ее уже не остановить.
- А усилие, - сказал я, - усилие, которое приходится де-
лать и которое противостоит установившемуся порядку вещей,
противостоит инерции обстоятельств и слепым экономическим
законам? Вот, например, Валантен. Он ведь мог бы не писать
свои картины. Или писать их хуже. Но...
- Валантен, кстати, готовит вам сюрприз, - прервал меня
Бледный. - Но, впрочем, ладно. Что вы хотите всем этим ска-
зать? Что вы предлагаете мне?
- Вам? - Тут я посмотрел ему прямо в глаза. - Вы знаете,
что я вам предлагаю. Сделайте это. Ведь вам же не хочется
бояться. Ведь там, в самой затаенной глубине души, вы тоже
желали бы того мира, где не нужно бояться. Так послужите ему
хоть один раз.
Он резко встал, и все приборы на нем загремели.
- Значит, вы считаете, что...
- Да, - твердо ответил я.
Ладонью он вытер внезапно вспотевший лоб.
- Бред!.. Откуда вы взяли, что вам удастся меня убедить?
Я ни в коем случае не соглашусь.
- Неужели? - спросил я. - А по-моему, вы уже давно близки
к этому. Вы прекрасно знаете, что вас обязательно убьют.
Причем как раз те, для кого вы работаете. Уберут сразу после
того, как вы справитесь с заданием. Просто потому, что вы
будете слишком много знать. (Я вспомнил о человеке с жесто-
ким лицом, который в консульстве вызывал Бледного к шефу).
Всегда ведь избавляются от таких, и вам это известно. Убили
Ван дер Люббе, убрали Освальда Ли. Так же будет с вами. И
чем скорее вы принесете своим хозяевам то, чего они ждут,
тем скорее настигнет вас смерть. Поэтому-то вы и испугались
так, когда я вас окликнул.
- Бред!
Он вдруг откинул полу своего пальто, из кармана брюк вы-
нул тот давешний бесшумный револьвер с толстым дулом и при-
целился в меня.
- Между прочим, мне ничего не стоило бы убить вас.
Я внутренне содрогнулся, но не подал вида.
- Ну-ну, не переоценивайте своих возможностей, - мой го-
лос прозвучал, совсем примирительно. - Ведь это тоже требует
усилия - нажать курок. А на усилие-то вы как раз и не спо-
собны. И, во-вторых, допустим, вы меня даже убьете. Что из
этого? Вы же не избавитесь от страха. Это только отодвинет
на некоторый срок то жуткое мгновенье, когда вас снова кто-
нибудь окликнет и когда опять страшно забьется сердце. Но
вас окликнут. Вам самому известно, что вас обязательно ок-
ликнут. Без этого не обойтись. Подумайте, кстати, и о том,
что мы с вами в известном смысле старые знакомые, что я добр
с вами в ваши последние минуты. А будут ли добры те, другие?
Он мрачно выслушал меня и сунул револьвер в карман. Опус-
тил голову и задумался.
На поляне было тихо. Неподалеку щелкала и заливалась ка-
кая-то пичужка.
Потом поднял голову.
- Я всегда был слабым, - вдруг пожаловался он. - Некуда
было деваться. Вообще в этом мире слабым некуда деваться. И
всю жизнь боялся насильственной смерти. Мне пятнадцать лет
было, когда штурмовики повесили отца. В концлагере, у меня
на глазах. А потом Освенцим - там я тоже насмотрелся. И так
оно и пошло дальше. В 45-м, после того как американцы взор-
вали атомную бомбу, я понял, что надо служить им. Но те-
перь-то я знаю, что это тоже не избавляет от страха. В этом
смысле вы правы. - Вдруг он взорвался. - Черт возьми, со
мной всегда так! Всегда был прав кто-нибудь другой, а не я.
Всю жизнь.
- Это естественно, - сказал я.
- Почему?
- Потому что правым можно быть лишь с точки зрения ка-
ких-нибудь убеждений. Вы же не только ни в ком не уверены,
вы и ни в чем не убеждены.
Он кивнул.
- Возможно, что это так и есть... Так, значит, вы предла-
гаете мне это?
- Да, именно это. Возьмите свою судьбу хоть один-единс-
твенный раз в свои руки. Примите решение, и вы увидите, что
это сразу избавит вас от страха.
Бледный опять вытер потный лоб.
- Может быть, это и верно. Я сам часто думал об этом. -
Потом в его голосе вдруг зазвенела злоба. - Только не вооб-
ражайте, что вы меня убедили вашей идиотской теорией добра и
зла. Дело совершенно не в этом. Просто вы меня слишком нео-
жиданно окликнули.
Я промолчал.
Вдруг он улыбнулся. Смущенно и робко. Такой странной была
эта улыбка на его белом лице.
- Кстати, это верно, что мы с вами старые знакомые. Вы
меня не узнаете? Я Цейтблом.
Я вгляделся в его черты.
- Цейтблом. Фамулус Цейтблом. Помните, мы вместе работали
в лаборатории Гревенрата? В 39-м году.
О, господи! На миг через его измятое потасканное лицо
проявился другой образ, молодой, свежий, но уже испуганный,
со взглядом, который как бы силился втиснуться в щель между
времен. Фамулус Цейтблом! Вот откуда тянулся след, и в какой
дали это началось. Двадцать пять лет назад убили его отца,
кости людей, сделавших это, уже истлела, пожалуй, где-нибудь
под травами России, а преступление еще живет в несчастном
Фамулусе, который собрался отдать мое черное новым убийцам.
Но, впрочем, все это было не важно...
- Мы познакомились тогда, в 39-м, - смущенная улыбка все
еще держалась на лице Цейтблома, - а потом, когда я случайно
узнал, что вы снова, пришли в университет, я уже не упускал
вас из виду. Я знал, что вы должны что-нибудь сделать...
Но пора было кончать.
- Итак, - сказал я, - если вы решили, то приступим к де-
лу. Нет смысла медлить, верно же?
Он вздохнул.
- Да... Пожалуй, да. Действительно, это лучший выход... А
что мы сделаем с этим? (Он имел в виду индукционную катушку
и провод).
- Тут неподалеку есть озеро. Там можно все это утопить. И
там же... - Я не договорил.
Мы взяли катушку с проводом и понесли. Продираться через
кусты с этим громоздким сооружением было чертовски трудно.
Притом я все время боялся, что он передумает.
Действительно, он начал мрачнеть и остановился в конце
концов. Правда, мы оба уже дышали тяжело.
- Давайте отдохнем.
Мы положили катушку на траву.
- Послушайте, - сказал он, - а что если мне просто
скрыться?
- Куда?
- Ну, куда-нибудь? Например, уехать во Францию.
- Но вас все равно найдут. Неужели вы серьезно думаете,
что вам удастся скрыться от американской разведки? Вы же
очень заметный человек... И, кроме того, вас опять будут
преследовать. Опять вы будете бояться и оглядываться. Нельзя
же убежать от своего страха.
Цейтблом покивал:
- Возможно, вы пра... - Потом он оборвал себя, чертыхнув-
шись. - Ладно, возьмем эту штуку.
Опять мы подняли катушку. Она была такая тяжеленная, что
меня удивляло, как он смог один дотащить ее от автомобиля. Ц
главное - ее неудобно было держать, не за что как следует
ухватиться.
Метров через триста, когда уже показалось озеро, он снова
остановился.
- Подождите минутку.
Мы опустили катушку.
Погода между тем начала портиться. Солнце зашло за неиз-
вестно откуда взявшиеся тучи. Вокруг потемнело. И лес здесь
ближе к озеру стал мельче, пустее, безжизненнее.
Цейтблом огляделся.
- Не особенно приятное место. Не особенно подходящее для
того, что мне надо сделать.
Я пожал плечами.
- Выбирать, собственно, не из чего.
Но ему в голову пришла новая мысль.
- Да, а что вы-то сами собираетесь делать?
- Я?.. Кончу свою работу и потом тоже уйду.
- И никому не отдадите ее?
- Нет, конечно.
Он вдруг рассмеялся.
- Это вы серьезно?
- Вполне. (Хотя сам я как-то перестал быть в этом уве-
рен).
- Тогда у меня к вам есть просьба.
Посмеиваясь, он стал рыться во всех своих бесчисленных
карманах, вынимая оттуда какие-то приборчики и устройства,
обрывки бумаги, зажигалку, карандаш и всякое такое.
Я уже начал терять терпение.
Наконец, он нашел то, что искал. Конверт и листок бумаги.
- Вы сможете опустить письмо?
- Пожалуйста, - сказал я. - Только если это не будет ка-
саться... Одним словом, если это не повлияет...
- Нет, нет. Это относится к моей личной судьбе. Опустите?
- Да.
- Обещаете?
Я кивнул, зная, что действительно опущу. Даже если бы это
могло мне повредить. Тут уж ничего нельзя было сделать. Мо-
жет быть, потому добро так и слабо всегда, что пользуется
лишь одним-единственным орудием правды.
Бледный сел на катушку и, пристроив бумагу на колене, то-
ропливо набросал несколько строчек. Задумался, написал еще
три, заклеил конверт и подал мне.
- Так сказать, мой последний аргумент.
Теперь он несколько повеселел и безропотно согласился от-
нести катушку на глубокое место. Затем он вернулся на деся-
ток шагов назад. Брюки у него были по колено мокрые.
- Что же, пора.
Он кивнул.
- Действительно, я уже чувствую себя спокойнее. Страх
кончается. - Он усмехнулся. - И, кроме того, я обманул всех.
Я боялся, что последний момент будет самым мучительным, и
мне захотелось утешить его. В конце концов, он был лишь
жертвой.
- Прощайте, - сказал я. - Мне искренне жаль, что так по-
лучается. То есть жаль, что вы стали таким. При других обс-
тоятельствах все могло быть иначе.
Цейтблом снова кивнул. Лицо его, в общем-то мелкое, по-
серьезнело и на миг приобрело трагическое и даже величест-
венное выражение. Он вынул пистолет, задумчиво и внимательно
посмотрел на него,
- Да, страх кончается. - Потом в его голосе появилась
нотка приказа. - Идите! Не хочу, чтобы ктонибудь видел это.
Я повернулся и пошел. Было слышно, как он опять прошлепал
несколько шагов по грязи. Затем сделалось тихо, и наконец
раздался знакомый мне щелчок. Не сильнее, чем удар клавиши
на пишущей машинке...
Я был так измотан, что еле-еле добрался до трамвайной ос-
тановки.
Но испытаниям этого дня не суждено было кончиться. Возле
нашего парадного входа я сунул было руку в карман, чтобы
опустить в письменный ящик конверт Цейтблома. Напротив вдруг
остановился автомобиль. Оттуда вышел человек и стремительно
пересек улицу,направляясь ко мне. Крейцер.
- Я к тебе сегодня второй раз. Почему ты не звонил? - Он
не дал мне ответить. - Есть очень важное дело. Нам придется
сейчас поехать вдвоем.
Мы сели в автомобиль. Дорогой Крейцер молчал, а когда
Верфель остался позади, он остановил машину на пустынном
шоссе, ведущем к хуторам, и повернулся ко мне.
- Прежде всего, это дело государственной важности. Пони-
маешь? (Я кивнул). Сейчас я покажу тебе одну вещь. Дашь мне
слово, что об этом никто не узнает? (Я кивнул). Тогда... Из-
вини, но мне придется предпринять некоторые меры предосто-
рожности. - Он вынул из кармана заранее приготовленную широ-
кую повязку из черного бархата. - Завяжи, пожалуйста, глаза.
Это даже больше для твоей собственной безопасности. Лучше,
если ты не будешь знать всего...
Минут десять мы ехали и минут пятнадцать шли пешком. На-
конец рука Крейцера оставила мою, и я услышал:
- Здесь. Сними повязку.
Я снял.
Некоторое время мы оба молчали.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг