- Это могут быть, например, 23, 11 и 9.
Я не знал, как я этого достигаю. Мне это казалось естест-
венным. Я удивился, узнав, что другим на такие вычисления
потребовались бы долгие часы работы. Я полагал, что это все-
общая способность людей, как дышать или видеть.
Но это не было всеобщей способностью.
В шестом классе к нам пришел учитель математики, из офи-
церов. Тощий озлобленный человек в ободранном мундире, кото-
рый, чиркая мелом на классной доске, одновременно зачеркивал
при этом какие-то свои тщеславные мечты и гордые планы. Едва
он заканчивал писать уравнение, как я уже знал ответ. Это
его бесило.
Но я и сам ничего не мог ему объяснить. Просто я был че-
ловеком-счетчиком. Я считал с фантастической быстротой. Поз-
же мне удалость установить, что в детстве я стихийно приме-
нял бином Ньютона, например. Кроме того, у меня была память.
Один раз я прочел логарифмические таблицы и запомнил их це-
ликом. Но вскоре мне самому начало надоедать это. То был дар
- нечто не зависящее от меня и потому унижающее. Не я коман-
довал им - он управлял мною. Как только я пробовал присту-
пить с анализом к своему методу, так сразу все расчеты спу-
тывались, цифры меркли, их колонки разрушались и уходили в
небытие.
Я стал задавливать в себе эту способность. Она мешала.
Она затрудняла понимание, подсовывая вместо вычислений ре-
зультат, вместо разума - инстинкт. Ей не хватало главного
элемента человеческой мысли - обобщения и, более того, мне-
ния.
Опять я просматривал в кабинете отца математические тру-
ды, занялся основаниями математики, математической логикой,
обдумывал континиум-гипотезу. Один раз, прочитав в биржевом
журнале отчет компании "Штегеман и Гофман", я решил, что они
не точно определяют перспективные затраты на основной капи-
тал. Казалось, тут можно применить некую модификацию вариа-
ционного вычисления. Две недели я разрабатывал метод, потом
с тетрадкой пришел в управление заводов. Месяц ничего не бы-
ло, затем, когда я однажды вернулся из гимназии, прислуга
Марта сказала мне пойти в кабинет к отцу.
Я вошел. Мне было четырнадцать лет. Отец разговаривал с
загорелым мужчиной в непривычном еще в те времена новомодном
светлом костюме. Когда я отворил дверь, они замолчали. Муж-
чина встал, долго и особенно посмотрел на меня. Он задал
несколько вопросов, заглядывая в мою тетрадку. Я ответил.
Отец глазами показал мне идти. Я поклонился...
Кажется, на заводах применили предложенный мной метод.
Я стал спрашивать в Городской библиотеке "Апnalen cier
Physic".
В шестнадцать лет, когда отца уже не было, я ломал голову
над релятивистской квантовой механикой. Но тут требовались
не те знания, которые у меня были. Приходилось готовиться на
аттестат зрелости, не хватало времени. Чтобы не прерывать
занятий теоретической физикой, я, борясь с усталостью и
сном, приучился читать гимназические учебники стоя.
В восемнадцать лет я пошел к профессору Герцогу в Универ-
ситет. Здесь же был и профессор Гревенрат. Они выслушали ме-
ня. Гревенрат задумчиво сказал: "Этот юноша может наделать
скандалов в науке". Мы начали работать вместе.
Но та чистая теория, которой я занимался в кабинете отца,
была еще не настоящей чистой. Настоящую чистую я познал,
когда начал маршировать. Тут возникли возможности для роста
и созревания мыслительного, полностью в уме созданного тео-
ретического Древа такой высоты и сложности, какое едва ли
когда-нибудь разрасталось прежде в истории человечества.
В 39-м году я должен был вспомнить свою отвергнутую спо-
собность к умственному счету. Иначе нельзя было. Надо было
чем-то занять мозг. Напрягая память, я постепенно восстано-
вил в уме отцовскую библиотеку, прибавил к ней свои ранние
конспекты по теории инвариантов, записи по эллиптическим
функциям и дифференциальным уравнениям в частных производ-
ных, по теории функций комплексной переменной, по геометри-
ческой теории чисел, аналитической механике и общей механи-
ке. Я заставил себя воспроизвести в уме сочинения русского
математика Ляпунова, Канторову теорию кардинальных чисел и
конструкцию интеграла Лебега. Я пополнял и пополнял вообра-
жаемое книгохранилище, присоединил к нему "Physical Review"
с 22-го по 38-й год, французский "Journal de Physique", наши
немецкие издания и в конце концов почувствовал, что мне уже
трудно разбираться в этих мысленно созданных книжных дебрях.
Нужен был мысленно сделанный каталог. И я мысленно сделал
его. Тогда я приступил к теории поля, которую начал под ру-
ководством Гревенрата. Но выяснилось, что для того чтобы за-
поминать собственные размышления, я должен был обязательно
мысленно записывать их. Легче оказалось запоминать не мысли,
а мысленно сделанную запись этих мыслей на воображенной бу-
маге воображенным пером.
Я решил делать это в виде статей и за 40-й год и первую
половину 41-го в уме написал:
"Фотон и квантовая теория поля".
"Останется ли квантовая механика индетерминистской?"
"О реализации машины Тюринга с помощью электронных ламп".
"Свет и вечность".
Несколько статей я написал по-французски, чтобы не забы-
вать язык:
"La lumiere dans Ie vide".
"Ondes et corpuscules".
"La theorie du photon".
И одну по-английски:
"Theory of Spectra". (Статья в пятьдесят страниц).
Со временем количество записей все увеличивалось. Посте-
пенно создалась целая сфера воображенных книг, статей, чер-
новиков, заметок - гигантская башня мыслительной работы, ко-
торую я всю носил с собой.
Иногда мне удавалось как бы отделиться от себя, посмот-
реть на собственный мозг со стороны, обозреть эту башню тео-
ретических логических конструкций. Она выросла уже такой вы-
сокой, что, казалось, на нее все труднее и труднее будет за-
кидывать новые этажи. Однако это было не так. Удивительный
высший химизм мозга, который запечатлевает весь целиком бес-
конечный кинофильм виденного человеком за жизнь и думанного
им, позволял прибавлять еще и еще, равно фиксировал то, что
мыслилось, и то, что мыслилось об этих мыслях. Мозг не отка-
зывал.
Но шла война. Чтобы мыслить, я должен был оставаться жи-
вым.
Я оставался. Интуиция сама давала ответ на превратности
фронтовой обстановки.
Было так:
- Лейтенант Кленк. (После Сен-Назера я был уже лейтенан-
том).
- Слушаю, господин капитан.
- Мне придется взять ваш резерв и передать во вторую ро-
ту. Но вы у меня получите зенитное орудие.
- Слушаю, господин капитан.
- По-моему, с этой стороны русские не будут наступать.
- Так точно, господин капитан. Утром был замечен блеск
лопаты. Противник окапывается.
- Так я думаю, вы справитесь.
- Слушаю, господин капитан.
...И продолжал вычислять с оставленного места. Однако эта
сатанинская необходимость держать все в уме в конце концов
подвела меня. В 43-м году я совершил одну серьезную ошибку и
только в 44-м, когда мы были в Корсунь-Шевченковском котле,
понял, что веду вычисления по неверному пути. Тогда был зим-
ний вечер. Остатки разгромленных немецких войск стянулись в
деревню Шандеровку. Горели избы. Наши батальоны выстроились
вдоль улицы. Там и здесь стояли машины с тяжелоранеными, и
все понимали, что их уже не удастся взять отсюда. Из дома в
сопровождении штабистов вышел генерал Штеммерман, командо-
вавший окруженной группировкой. Он стал перед строем и гром-
ко прочитал приказ о прорыве, а мы передавали его фраза за
фразой по всем ротам. Когда Штеммерман кончил, сделалось ти-
хо, и только было слышно, как трещат горящие избы. Потом
многие в рядах заплакали. Штеммерман скомандовал: "На молит-
ву!" Шеренги рот опустились, только он сам остался стоять,
обнажив на морозе седеющую голову. И в этот миг я - той дру-
гой половиной мозга - понял, что мой вакуум-тензор не имеет
физического смысла. Ужас охватил меня, когда я осознал, ка-
кой огромный труд предстоит, чтобы исправить и переделать
все последующее. Кругом раздавались крики и стоны. Начали
подрывать автомашины и орудия. Звено русских самолетов вы-
нырнуло из низких облаков, пулеметные очереди ударили по ря-
дам. И странно и чудовищно: трагедия десятков тысяч людей,
брошенных негодяями на гибель в глубине России, переплелась
с трагедией моей научной работы.
Но все-таки мне удалось выйти из окружения тогда и вывес-
ти троих из своей роты. Потом в госпитале и далее опять на
фронте я взялся переделывать все в уме. На это ушло около
года. Чтобы мысленно не переписывать массу бумаг рукой, я в
уме выучился печатать на машинке свои работы. И перепеча-
тал...
Таким образом, я вернулся в свой родной город после вой-
ны, привезя с собой три тома своих сочинений. В мыслях, но
они были.
Однако мне, оторванному годы от развития науки, требова-
лось еще многое узнать. Я поступил в университет.
Первые два года в аудиториях было так счастливо после
окопов войны. Казалось, убийцы похоронены, прошлое уже не
вернется. Впервые я чувствовал, себя человеком, лица людей
оживлялись, когда я обращался к ним. Услужливый Крейцер бе-
гал по коридорам, разнося мои остроты.
Но время шло. Уже снова грохотал барабан.
Порой мне начинало казаться, что мир вокруг понимает и
знает нечто, чего не понимаю я. Ганс Глобке, комментатор
нюрнбергских законов, стал статс-секретарем при Аденауэре. В
университете вдруг выяснялось, что студент такой-то не толь-
ко студент такой-то, но еще и сын либо племянник некоего
влиятельного лица, и что это важнее всех научных истин. На
последних курсах студенты поспешно начали делать карьеру.
Но я не хотел делать карьеру. Я и не умел этого. Мысль об
"антисвете", об абсолютной черноте, лилась передо мной, и я
вновь погрузился в расчеты.
Труден был путь к пятну. Одиннадцать лет я непрерывно ра-
ботал, используя мозг в качестве быстродействующей киберне-
тической машины. Я похудел, побледнел и живу в нищете. Я ра-
зучился разговаривать с людьми. Но я рассчитал аппарат и
создал черное.
Я Человек. Это доказано..
У меня в руках великое открытие. Другое дело, что оно
пришло в мир слишком рано. Это не уменьшает величия моего
труда.
Я встал со скамьи, прошелся по аллее и закурил. Усталость
исчезла. Я чувствовал, что снова могу на ночь засесть за ра-
боту...
Возле фонаря в кустах что-то темнело.
Я подошел ближе и увидел ботинки. Пару больших ботинок,
которые стояли в траве на пятках, подошвами ко мне.
В этом было нечто неестественное. Так стоять ботинки мо-
гут только в том случае, если они надеты на ноги. Но там,
где есть ноги, должен быть и человек.
Я шагнул еще ближе. Действительно, в кустах лежал чело-
век. В темном костюме, который был виден из-под распахнувше-
гося серого форменного плаща.
Я присел на корточки и повернул лицо лежащего мужчины к
свету. Это был Кречмар. Тот офицер, который вызывал меня в
полицию.
Все мои гордые мысли разом сдернуло с сознания. Я поднял
руку Кречмара и пощупал пульс. Пульс не прослушивался. Офи-
цер был мертв. Безжизнен, как стул или топор.
Я расстегнул рубашку на его груди и положил ладонь на
сердце. Ничего. Даже не имело смысла звать на помощь.
Кругом было тихо. Парк спал. Накрапывал мелкий дождик.
На шее у Кречмара, пониже кадыка, была маленькая бескров-
ная ранка. Входное отверстие пули.
Вот тебе и уничтожитель бифштексов! Он впутался в большую
игру, сам того не подозревая. И налицо результат. Пятно на-
чало убивать. Едва только оно вошло в существование, и уже
первая смерть. Это опять подтверждало правоту батрака...
Рядом раздалось покашливание. Я обернулся. Надо мной сто-
ял Бледный. Он нагнулся и посмотрел в лицо Кречмару.
- Мертв, - сказал он с оттенком профессионального удов-
летворения. - Затем тоже присел на корточки и деловито за-
пустил руку офицеру под рубашку. - Вполне остыл. Убит не
меньше часу назад. - Он взглянул на меня. - Ограбление или
что-нибудь другое? Как вы считаете?
Я молчал.
- Хотя сейчас нет расчета грабить. Никто ведь не носит
крупные суммы с собой. - Он, кряхтя, поднялся. - Пожалуй, не
стоит оставаться здесь, а?
Это было правильно. Попробуй докажи потом, что это не ты.
Если нагрянет полиция, у Бледного найдется множество всяких
возможностей. А у меня ничего. Револьвер же может валяться в
траве где-нибудь рядом. И вообще, мне нельзя привлекать к
себе внимание.
Я встал и пошел к выходу из парка, лихорадочно обдумывая
создавшееся положение. Значит, они не остановятся ни перед
чем. Бледный подумал, что в полицию меня вызвали из-за пят-
на, и тотчас начал действовать. Но каковы дальнейшие планы
тех, кто стоит за ним? И что им пока известно о черном, кро-
ме того, что оно есть?
Бледный шагал рядом со мной. Когда мы вышли из парка, он
задержал меня.
- Одну минуту.
Затянутая дождем улица Шарлотенбург, примыкающая к парку,
была пуста.
- В чем дело?
Бледный откашлялся. На этот раз он не казался тем испу-
ганным человечком, которого я видел у леса Петервальд. Нап-
ротив, его фигура выражала торжество. Но, правда, какое-то
жалкое. Как у встопорщившегося воробья.
- Обращаю ваше внимание, - начал он, - что существуют
специально разработанные технические средства. На случай,
если нужно что-нибудь сделать. Например, бесшумный пистолет.
Он вынул из кармана небольшой пистолет с необычно толстым
дулом и поднял его, направив в сторону парка. Раздался щел-
чок, - не сильнее, чем удар клавиши на пишущей машинке, -
язычок огня высунулся из дула, прошелестела, падая, срезан-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг