не придал этому значения, поднялся на четвертый этаж и вдруг
обнаружил, что дверь в мою комнату приоткрыта. Не заперта,
как я ее оставил, а приоткрыта. Я тогда повернул в квартиру
хозяйки, вошел на кухню. Там были фрау Зедельмайер с новым
жильцом, с Дурнбахером. Они что-то горячо обсуждали и, заме-
тив меня, отшатнулись друг от друга. Хозяйка покраснела, но
пятнами, как краснеют слабовольные люди, решившиеся после
долгих страхов на подлость.
Ее жидкие седые волосы растрепались и придавали ей вид
ведьмы.
Мы смотрели друг на друга, я ничего не понимал.
Затем она шагнула ко мне.
И полилось.
Я совершенно не знаю порядка. Я доставляю ей одни хлопо-
ты, я измучил ей нервы. Я затерял ключ от холодильника, и
она вынуждена была войти ко мне в комнату, чтоб отыскать
его. Если так будет продолжаться, ей придется отказать мне в
комнате. Она не может так дальше. Я оскорбляю ее жильцов-лю-
дей, может быть, гораздо более заслуженных, чем я сам. Если
я не уважаю свою родину, пусть я хотя бы держу это про себя.
Как вдова офицера она не позволит мне с пренебрежением отзы-
ваться о том, за что ее муж отдал жизнь. Ей не безразлично,
кого держать в своей квартире. Она хотела бы знать, чем это
я занимаюсь целые годы в принадлежащей ей комнате, почему я
не служу и откуда беру средства к существованию...
И так далее, и так далее. .
(Дурнбахер тем временем вышел).
Я был совсем ошеломлен. Это вылилось сразу: ключ от холо-
дильника, родина, супруг, павший в бою, и "я не одна вошла к
вам в комнату, а с господином Дурнбахером".
Затем меня ударило - обыск! Они вошли ко мне в комнату и
шарили там.
Я повернулся и кинулся к себе. Первая мысль, которая меня
пронзила, была - картины. Вдруг хозяйка взяла какую-нибудь
из моих картин. "Мадонну Кастельфранко", например. Я успел
подумать об этом еще на лестнице. И тут сразу одернул себя -
это было молниеносно. Какая ерунда. Я становлюсь чуть ли не
шизофреником. Она же не могла взять картину. Она никак не
могла взять картину. Но затем я тотчас вспомнил о тайнике. О
тайнике, где спрятан аппарат, которым я делаю пятна.
Я вбежал в комнату, бросился в угол, отодвинул кровать и
пошарил рукой по стене. Нет!.. Все в порядке. Сюда они не
добрались.
Руки у меня дрожали. Я вынужден был сесть на постель и
отереть пот, выступивший на лбу. Ноги ослабели, и по ним
пошло точечками, как бывает, когда не куришь несколько дней,
а потом первый раз затянешься. Сердце...
Я глубоко вздохнул несколько раз. В комнате потемнело,
потом опять стало светло.
И тогда случившееся начало уже правильным порядком по
частям входить в меня.
Ключ от холодильника! Она искала ключ от холодильника...
Но какой же может быть ключ, если у меня уже неделю нет про-
дуктов, и я не пользуюсь холодильником? Да и кроме того, я
ни разу в жизни не запирал холодильник - мне это и в голову
не приходило. Я никогда не брал ключ в руки.
Я дернулся было встать и сказать хозяйке об этом, но тот-
час расслабился и опустился на кровать.
Зачем?
Какой смысл?
Дело совершенно не в этом. Просто она хотела вызвать меня
на скандал.
Но родина? Зачем она заговорила о родине и о муже, убитом
в России?..
Я спрашивал себя, и физиономия Дурнбахера вдруг явилась
передо мной. Ага, вот в чем дело! Он! Он передал хозяйке наш
утренний разговор, сообщил, что я без уважения отозвался о
военной службе. И хозяйка оскорбилась за своего супруга, ко-
торый почти всю войну сидел комендантом в маленьком украинс-
ком городке и слал ей посылки с салом. "Он отдал свою жизнь
за родину". Ложь! Он отдал жизнь за ворованное сало.
"Я не одна вошла к вам в комнату, а с господином Дурнба-
хером"... О, лицемерие мерзавцев! Они не могут просто сде-
лать подлость. Им нужно еще подвести под нее некий принцип,
вырвать для себя хоть маленький моральный выигрыш. Я не одна
вошла к вам в комнату, я, видите ли, порядочная женщина. Это
инстинктивная уловка прохвостов, которые вместо одного пред-
мета разговора подсовывают другой. Уже начинает дискутиро-
ваться вопрос не о том, честно ли врываться в комнату чело-
века во время его отсутствия, а о том, входить одной или с
кем-нибудь. Все становится с ног на голову, уже теряешься,
слова лишаются смысла...
"Хотела бы я знать, чем вы занимаетесь в моей комнате".
Она хотела бы знать. Как будто она не знает, если на то пош-
ло. Вспомнить только, какой льстиво-угодливой она была в те
времена, когда Крейцер еще ходил ко мне и, стоя на кухне у
притолоки, объяснял ей, какой я великий математик. Как труд-
но было тогда избегать ее навязчивых услуг...
И Дурнбахер! Мужественный воин, который не удержался,
чтобы не насплетничать о нашем разговоре и не отказал себе в
удовольствии порыться в чужой постели. Впрочем, он, навер-
ное, и не пытался удерживаться. Он тоже подвел под это прин-
цип. Он "выполнял свой долг". К нему не подкопаешься. Наука
подлости уже так глубоко изучена подлецами, что они просто
неуязвимы. Попробуй подойти к нему, он негодующе поднимет
брови. У него найдутся такие слова, которые сразу поставят
тебя в тупик.
Был такой миг во время этих горьких мыслей, когда я вско-
чил с решимостью пойти и дать пощечину Дурнбахеру, а хозяйке
сказать, что выезжаю из комнаты.
Но я сразу сел.
Глупости.
Не мог я позволить себе этого. Я знал, что я бессилен.
Мне нельзя съезжать, потому что только здесь я и могу кон-
чить свои работы, завершить дело моей жизни. Только теперь и
здесь. Я нервен, я слаб. Я привык к этой комнате за пятнад-
цать лет. У меня выработались механические стереотипы пове-
дения. Установилась привычка приниматься за работу именно в
этой комнате. Обстановка сосредоточивает. Я поглядываю на
окна Хагенштрема напротив, бросаю взгляд на трещинки в по-
толке, рассматриваю узоры на обоях, и готово. Мозг включает-
ся и начинает работать. Это - как музыка. Мне потребовались
бы годы, чтобы привыкнуть к другому месту, освоиться и на-
чать производительно мыслить.
Но нет у меня впереди этих лет. Я измучен борьбой за су-
ществование, истощил свою нервную систему. Я не проживу ле-
та.
...Довольно долго я сидел, тупо уставившись в пол. Стыд и
гнев прошли, их заменила апатия. Всегда так бывает - что-то
мешает человеку выполнить то, что он хотел бы выполнить. Я
вяло пожалел о том, что во время войны Дурнбахера не посыла-
ли из его 6-го отдела в командировки на Восточный фронт. Ес-
ли б он встретился там с русскими солдатами, ему не помогли
бы "принципы".
Еще один раз закипела ярость, сердце заколотилось, но по-
том я стал овладевать собой.
Ладно, сказал я себе. Я впал в бешенство. Но разумно ли
это? Можно ли так злобствовать на хозяйку и Дурнбахера? Ведь
они мелки и ничтожны. Они не могут составлять предмет для
ненависти - только для презрения. Вот они унизили меня се-
годня. Нищий и усталый, я сижу в этой комнате, из которой
меня хотят изгнать. Но разве я поменялся бы своим положением
хоть на миг с фрау Зедельмайер?.. Или Дурнбахер. Он хорохо-
рится, у него на лице благородное выражение, он одет в доро-
гое пальто и добротный костюм. Но ведь вся его жалкая жизнь,
вся его деятельность в том же Имперском управлении состояла
из одних только преступлений, из одних угождений вышестоящим
лицам...
Я запер дверь на ключ, отодвинул постель от стены, открыл
тайник и достал аппарат.
И потом - сам не знаю, как это получилось - я, вдруг ус-
тановил контур на самое последнее деление, сузил диафрагму
почти до конца, присел на корточки и включил освобождающее
устройство.
Коротким звоночком прозвенела маленькая зубчатка, крис-
талл замутился на миг, и в полуметре от пола, в углу, в воз-
духе повисло пятнышко. Как муха.
Но неподвижная.
Меня даже поразило, с какой легкостью и как непринужденно
я сделал это. Я и опомниться не успел, как пятно уже стало
существовать. И никакая сила на свете не могла его уничто-
жить.
Я убрал аппарат и старательно закрыл тайник. Затем я стал
играть с пятном, пересекая его рукой, пряча где-то в костях
и связках ладони и открывая вновь. А пятнышко висело непод-
вижно, укрепленное на магнитном поле Земли. Маленькая об-
ласть, где полностью поглощался свет, доказывая верность мо-
ей теории.
И уже два пятна было в мире: под хворостом в Петервальде
и здесь.
Насладившись пятном, я подвинул кровать на место и улег-
ся.
Странно, но я как-то никогда не думал о возможностях
практического применения пятна. Я довольствовался тем, что
оно есть, что в качестве некой реальности воплощена первая
часть моих расчетов.
Но возможности-то, конечно, были. Пятно можно использо-
вать, например, для прямого преобразования световой энергии
в тепловую. Являясь своеобразным трансформатором, черное
поглощает видимую часть спектра и испускает часть инфракрас-
ную, нагревая среду вокруг себя. Собственно, даже из этого
маленького пятнышка в комнате я мог бы сделать "вечный дви-
гатель", заключив его в какой-нибудь объем воды, окруженный
прозрачной теплонепроницаемой оболочкой. Естественно, двига-
тель был бы лишь относительно вечным и работал бы только до
той поры, пока светит наше Солнце.
Да мало ли вообще!.. Я теоретик, а любой экспериментатор
за час набросал бы десяток предложений.
С другой стороны, черное можно использовать и во зло.
Черное, если вдуматься, может представить собой оруж...
- Оружие! - воскликнул я и вскочил.
Черт возьми, ведь и я могу быть тем физиком, которого ра-
зыскивают в городе!.. А впрочем, могу ли? Никто не знает о
моих трудах. Только пятно в Петервальде являлось до сих пор
единственной материализованной точкой моих размышлений. Ко-
нечно, я испугался, дважды увидев взгляд Бледного. Но, хлад-
нокровно взвешивая все, я не должен считать эти две встречи
чем-то большим, чем совпадение. Мало ли кто и зачем мог идти
к хуторам через Петервальд, мало ли кто мог оказаться слу-
чайно возле галереи Пфюля...
И все равно я чувствовал, что пора кончать. Разговоры о
новом оружии-все-таки предупреждение.
Но месяц мне был нужен.
Я подошел к окну и распахнул его. Совсем стемнело. Над
крышей едва слышно шумел ветерок, и шуршало таяньем снега.
Издалека что-то надвинулось, явилось в комнату через ок-
но, вошло в меня и, вибрируя, поднялось к ушам. Низкий звук.
Это ударили часы на Таможенной башне. Половина двенадцатого.
Звук медлительно и мерно распространился над улицами, над
городом и пришел ко мне.
Я несколько раз вдохнул свежий ночной весечппн воздух.
Мне стало лучше. И вдруг в первый раз за этот год я почувс-
твовал уверенность, что несмотря на все мне удастся закон-
чить свою работу.
Только бы мне месяц покоя.
Только единый месяц.
VI
Неделю я трудился удивительно. Работалось, как в молодос-
ти. Было похоже па бабье лето - последнее могучее разверты-
вание организма перед концом. Я пересчитал еще раз свой ва-
куум-тензор, переписал в уме главу "Теория спектра" и вплот-
ную подошел к тому, чтоб научиться уничтожать черное.
Потом мне помешали.
Поздним утром вдруг раздался осторожный стук в дверь. Я
отворил.
На лестничной площадке стояло унылое долговязое существо
в полицейской форме.
- Герр Кленк?
- Да.
Существо подало мне бумажку.
"...предлагается явиться в... для дачи показаний по де-
лу... (после слова "делу" был прочерк) ...имея при себе до-
кументы о..."
- Ну, хорошо, - сказал я после того, как понял, что это
такое, - а когда?
- Сейчас, - пояснил долговязый.
- А зачем?
- Не знаю.
- Но я еще не пил кофе. Я устал, я небрит.
В конце концов, я оделся, побрился - при этом изза спешки
сильно порезал подбородок - и мы спустились вместе. Городс-
кой полицейский комиссариат помещается у нас на Парковой
улице. Выйдя из парадной, я повернул налево.
Существо повернуло со мной.
Я остановился.
- Послушайте, это что - арест?
Не больше смысла было бы спрашивать стенку. В комиссариа-
те мы поднялись на четвертый этаж. По коридору шел полный
мужчина в штатском. Он остановился, внимательно посмотрел на
меня и спросил:
- Он?
Тот, который меня привел, кивнул.
Полный сказал:
- Посиди с ним. Я скажу Кречмару.
И ушел. А долговязый показал мне на полированную скамью у
стены.
Мы просидели минут пять. Потом еще столько же.
Постепенно я начал нервничать. Что это такое? Ни на миг я
не допускал мысли, что это связано с пятнами. Если б так,
меня пригласили бы не в полицию, и за мной пришел бы не этот
унылый. Но что же еще?..
Я оглянулся на полицейского. Он, скучая, грыз ногти.
И тогда дурацкие мысли вихрем понеслись у меня в созна-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг