Где-то через час-полтора Колька, уже хорошенький, бодро поднимался по
лестнице на чердачную Калериеву жилплощадь. Место это для пущей важности
называл он значительно - "штаб-квартирой", а Калерию - естественно, за
глаза - представлял друзьям-алкашам как его, Колькину, компаньоншу по
будущему паутинному бизнесу.
Произведя конспиративный звонок - три длинных с интервалом по три
секунды и пулеметную очередь из коротких, Колька из тридцатой квартиры
погасил каблуком окурок и в ответ на шорох за дверью хриплым шепотом
произнес:
- Свои.
Бабка, высунув в щелку нос, посмотрела на него подозрительно, ощупала
цепким взглядом и только тогда впустила.
- Старший сержант Николай Морозов задание выполнил. Доставил, передал,
все путем. - И скрюченной лопатой ладони Колька из тридцатой квартиры
коснулся своего правого уха - отдал генеральше честь.
- Уже нажраться успел, - покачала головой бабка. Затем принюхалась и
скривила губы. - Говном закусывал?
- Никак нет, бананом, - скромно отрапортовал Колька. - В говно я
вляпался, когда срезал угол. Там у них, в Медицинском, доктора, сволочи,
прямо на панель серют. - Он принюхался и пожал плечами. - Не воняет уже
почти. Слышь, бабуля...- Колька сунул руку в карман, чтобы показать на
живом примере, что денег у него хер-ни-хера и неплохо бы отстегнуть
капустки за успешно выполненное задание. Тут лицо его удивленно вытянулось.
Рука медленно выползла из кармана, и вместе с рукой - записка. Та самая,
особо секретная, которую он должен был передать через вахтера Доценту,
замаскированному под лиловокожего негритоса. - Вот ты, ёп-ты! - хлопнул
себя по башке Колька. - Это ж я ему вместо твоей писульки бумагу из
больницы имени Нахмансона отдал. О том, что за проданный мной скелет
выплата будет производиться частями в соответствии с пунктом номер четыре
заключенного в марте месяце договора.
Но Калерия Кольку слушала как-то странно. Ее черные, жучьи глазки
больше поглядывали на пол перед облупленными Колькиными говнодавами и
делались при этом все удивленней и удивленней, пока она не всплеснула
маленькими ладонями и не воскликнула с нервным клекотом:
-Карл?! Так ты же... ты же должен был... -Она захлебнулась,
всхлипнула, схватилась за старушечье сердце. - А ты вон где, паршивец
этакий!
Из-под левого Колькиного ботинка, оттаявший, выживший, очумелый,
выглядывал арахнид Карл. Проклятая паучья судьба, сыграв с ним, как с
каким-нибудь бумерангом, вернула его туда, откуда сама же и запустила. В
дом старухи Калерии, его повелительницы и наставницы. Так операция
"Троянский конь" закончилась полнейшим провалом.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИЗ ПАУТИНЫ
Глава 1. Медсестра Леля
Медсестра Леля Алдынхереловна Кок-оол поставила рюкзак возле ног и
принялась выкладывать из него на стол всякие необходимые вещи. Плащ, сшитый
из шкуры домашней козы Чеди Кижи, имя которой по-русски означает Чертов
Подарок; две вырезанные из лиственницы небольшие фигурки
воронов-разведчиков - ийн кара кускун; пластиковую литровую емкость с
выдохшимся лимонадом "Ситро", купленную на Московском вокзале, на треть
отпитую; связку медных трубок конгуралар - дудок-свирелей, и горсть
маленьких колокольчиков конгулдуурлар; несколько пачек крепких сигарет
"Забайкальские" из личного запаса Шамбордая Михайловича Лапшицкого и
элдик - вышитый кисет из парчи, куда следовало пересыпать сигаретный табак,
когда настанет благоприятное время; кольца, ленты и ленточки различной
длины и происхождения: какие-то - меховые, из шкуры, снятой с рысиной лапы,
какие-то - просто полоски ткани - синей, красной и белой; сибирские
гостинцы для стариков, у которых остановилась: скляночку яркой мази из
облепихи и кедровые орешки в коробках, в одной - в сахаре, в другой - в
шоколаде; банку с квашеной чилибухою - для отгона волков и при-манивания
бобров, карих и рыжих; еще несколько мешочков с отлепом - вымятой мелкой
стружкой, которая заготавливается зимой из мерзлого лиственничного дерева.
Назначение ее было простое - стружка заменяла прокладки, на которые,
во-первых, денег не напасешься, а во-вторых, с точки прения гигиены, все
природное, испытанное веками - привычнее и надеж-лее покупного.
Аа-ыа-ы, е-ээи-е,
Аы-аы-а, оа-ые-е...
- напевала она вполголоса, вытаскивая походный бубен и колотушку, а
следом и головной убор, украшенный орлиными перьями и сточенными зубами
марала, нанизанными на нитку из сухожилий.
Окна комнаты, где она временно поселилась, выходили на шумный сад, в
народе называемый Палевским. Сад невзрачным своим лицом (если можно так
говорить о саде) глядел на длинную опасную магистраль, названную в честь
известного русского покорителя Арктики Георгия Яковлевича Седова
(1877-1914); боковыми же сторонами сад выходил на недорощенный проспект
Елизарова, бывший Палевский, и на две тихие, небольшие улочки: Пинегина и
Ольги Берггольц.
Леля поселилась на квартире у стариков Нетаевых, Веры Игнатьевны и
Василия Тимофеевича, у которых в былые годы останавливался учитель ее
Шамбордай, когда наездами бывал в Ленинграде. Старики были люди добрые,
жили небогато, но чисто, с расспросами приставали мало, и Лелю это вполне
устраивало.
Основные вещи, необходимые для Ванечкиного лечения, Леля привезла с
собой из Сибири, но некоторые, не менее нужные, следовало найти на месте.
Например, змей, которых требовалось ни много ни мало, а восемнадцать. Можно
было, в общем-то, обойтись и лентами, разрисованными змеиной символикой, но
учитель ей всегда говорил, что главная сила в подлиннике, а копия, какой бы
точной и умелой она ни была, содержит лишь отпечаток силы, которого при
сильном противнике наверняка окажется недостаточно, чтобы выйти победителем
в поединке.
В дверь тихонечко постучали.
- Вера Игнатьевна, вы? - Медсестра Леля отложила в сторону свой
лекарский инвентарь и повернулась от стола к двери.
- Я, Лёлинька. Чай вскипел, пойдем почаюем.
Седая хозяйкина голова заглянула в комнатку квартирантки.
- Ой, страсти какие! - кивнула она на оперенный черными орлиными
перьями головной убор. - Я, когда Михалыч-то в первый раз эту свою
трихомудию из чемодана достал да к голове-то своей примерил, ночь потом не
спала, ворочалась, все рыба мне какая-то снилась, как она у меня в брюхе
сидит да наружу через мой пуп выглядывает. Чур меня, чур, пойдем, не то чай
простынет.
- А это. Вера Игнатьевна, вам и вашему супругу мазь и гостинцы. -
Медсестра Леля взяла склянку и коробки с орешками и отдала хозяйке. Та
всплеснула руками, взяла, повернулась и понесла на кухню.
- Только от чужих людей добра и дождешься, - доносился уже оттуда ее
ломкий, с хрипотцой голос, - а от своего-то чугрея и эскимо на палочке, как
Брежнев умер, ни разу с тех пор не видела. Ты когда мне последний раз
конфет подушечек покупал? Год уже прошел? Или два? И то - сахару тогда не
было, на самогонку конфеты брал, вот твоей старухе и перепало.
- Ты, Вера Игнатьевна, говори да не заговаривайся, - волновался
невидимый из Лелиной комнаты Василий Тимофеевич, хозяйкин супруг. - Кто
тебе мороженое крем-брюле покупал в позатот четверг, забыла? А триста грамм
халвы в воскресенье?
- Ты еще лавровый лист и укроп вспомни, когда мы осенью помидоры
мариновали. Ишь чего выдумал - халвой меня попрекать...
В кухню на легких ножках вошла маленькая Медсестра Леля. На ней был
шелковый расшитый халат и в волосах изумрудный гребень в виде быстрой
летучей рыбки. Хозяйка Вера Игнатьевна разлила по чашкам пахучий индийский
чай и поставила блюдце с сушками. Коробки с гостинцами из Сибири хозяйка к
чаю не подала, не увидела в этом надобности.
На кухне, кроме хозяина и хозяйки, присутствовал также их близкий
родственник, тридцатилетний молодой человек приятной, но весьма помятой
наружности. Это был муж дочери родной сестры Веры Игнатьевны Парасковьи
Игнатьевны, проживавшей в поселке Хвойная Новгородской области. Муж
сестриной дочери находился в Питере по работе, повышал свою квалификацию
сварщика, обучаясь на соответствующих курсах при заводе имени Котлякова, и
чуть ли не каждый день приходил к старикам на обед, плавно переходящий в
ужин, а иногда оставался и ночевать, прихватывая заодно и завтрак.
- Сушки не жалейте, берите, - суетился супруг хозяйки, стараясь не
показаться негостеприимным и не ударить лицом в грязь перед заезжей
сибирской гостьей. - Сушка свежая, сегодняшняя, это я в магазин при
хлебозаводе езжу, там дешевле, потому что своя продукция. Сушка, - хозяин
загадочно поднял вверх палец, - она любит, когда ее с чаем-то. Вот лимон,
кладите лимон. Я их резаными беру, в стекляшке. Так-то они вкусные, хоть и
резаные. Это, где бок помят или с плесенью, отрезают, а внутри оно цельное,
не помятое. Игнатьевна! - позвал он отвернувшуюся к плите хозяйку. - Ну, а
может, того-сь? По рюмочке? Из самой Сибири к нам человек приехал, с
морозов...
- Да тебе что с морозов, что не с морозов, главное - повод чтоб. Да и
какое тебе по рюмочке-то, рассмешил. Тебе ж как капля на зуб попала, так
меньше чем поллитрой не обойдешься, а после будешь спать на горшке, людям
настроение портить.
- Вот же ведь, етить твою, женщина! Ей слово, она - четыре. - Супруг
печально развел руками: мол, и рад бы угостить человека, да разве эту бабу
проймешь с её-то разъетитским характером.
Хрустнув хозяйской сушкой в разговор вступил муж сестриной дочери.
- А вот, - прихлебнув из чашки, начал он после короткой заминки, -
говорят, что есть в Сибири такой народ, что бабы в этом народе у мужиков
ищут вшей ощупью, а после, когда найдут, едят их, ну вроде как эти сушки?
Правда это или так, брешут? - Он внимательно уставился на Медсестру Лелю.
Та подула на обжигающий чай, и туманная змейка пара изогнулась немым
вопросом, затем медленно растаяла над столом. Гостьины оленьи глаза
наполнились звенящим весельем. Она сказала:
- В Сибири много чего особенного. Рыбу у нас и ту добывают мордами, а
медведи вместе с коровами на лугах пасутся. А народ такой, про который вы
спрашиваете, живет около Чукотского носа, их у нас носоедами называют,
пыегооурта, по-ихнему, это потому, что они живых людей ловят, им носы
разбивают и кровь сосут, пока теплая.
- Вот ведь етить твою! - восторженно выматерился хозяин. - Прямо так и
сосут? Пока теплая?
Леля носом уткнулась в чай, дыша его терпковатой свежестью. Узкими
смоляными бровками она сделала легкий взмах, затем брови опустились на
место.
- Каких только иродов Господь на земле ни терпит, - наморщившись,
сказала хозяйка. - Вон чеченцы чего с нашими людьми делают, глядеть
телевизор страшно.
- Да уж, - согласился хозяин. - Спирт "Рояль" на Сенной площади весь
скупили и продают его теперь по ой-ей-ей каким сумасшедшим ценам Моя б
воля, я бы всех этих черножопых посадил в одно большое ведро и утопил бы их
в глубоком колодце к ебеней матери!
- Ну-ну, старый! Ты при девке-то того, помолчал бы со своей матерщиной
при девке-то.
- Так ведь я ж это не за так - я ж это за родину голосую.
- Это ты за Ельцина голосуешь, который черножопым волю-то с похмелья и
дал, а своим-то, русским, вместо воли спирт этот сраный.
- Но-яо. бабка! Ельцина не тронь. Ельцин, он нам пенсию прибавляет, и
вообще...
- Вот именно что вообще. - Размахнувшись вафельным полотенцем, будто
бы отгоняя муху, Вера Игнатьевна накрыла им заварной чайник, укутала его
фаянсовые бока. - Ты уж нас прости, деревенских, если что говорим не так, -
повернулась она к Медсестре Леле. - С моим чугреем много-то не поговоришь,
это он при тебе такой бойкий, а так, без людей-то, всё молчит да дремлет у
телевизора. Мне, бывает, так поговорить хочется, а с ним какой, кроме
ругани, разговор. - Она вздохнула. -- Вот к сестре Пане этим летом поеду,
наговорюсь. Она мне все по ночам чудится, зовет, значит. - Вера Игнатьевна
улыбнулась и махнула рукой. - "Чудится" - это по-нашему, по-деревенски, так
говорят, а по-вашему, по-медицински, это называется "ностальгия". Ты ведь,
милая, вроде как медсестра будешь? Вроде как по врачебной части?
- Это у меня имя такое - Медсестра Леля. Мне его на родине дали.
- Интересное какое-то у вас имя, непривычное - Медсестра, - крутя на
мизинце сушку, удивился муж сестриной дочери. - У нас в поселке тоже был
один Автархан, так мы его Автокраном звали. Он чучмек был, то есть в
смысле - узбек. Хороший мужик, но нервный. Он потом нашего одного убил,
Ваську Полоротова,тракториста.
- А мне мое имя нравится. - сказала Медсестра Леля. - В Торгалыге, это
у нас в Туве, я там родилась, у многих интересные имена. У нас же не как у
вас, у нас имя не родителями дается, а выбирается из фонда имен особым
человеком - хранителем. В каждом роду имена свои, и по имени много чего
можно узнать - какой род. богатый он или бедный, откуда твой род пошел, чем
в твоем роду занимаются. У меня, например, в роду все потомственные шаманы,
а соседи наши из Сергек-Хема работают в рыболовецком совхозе - пыжьянов и
кунжей промышляют специальными такими пущальницами. Наш хранитель, мой
дядя, Кок-оол Аркадий Дамбаевич, он. когда на фронте с немцами воевал. Ой,
тут своя история! Ведь из тувинцев в армию до войны никого не брали, это
дядя под мобилизацию попал, когда в Кемерове по делам ездил, судили вроде в
Кемерово кого-то, ну а дядю вызывали свидетелем. Вот его тогда и призвали.
Так мой дядя мне имя дал в честь своей фронтовой подруги, с которой он
воевал вместе, в их полку она медсестрой служила. Убили ее под Новгородом,
и имя ее мне перешло. А двух моих двоюродных братьев звать - одного Радист
Ян, а другого Майор Телиани, тоже в честь дядиных погибших товарищей.
- А что, имена красивые, особенно, который майор, - с протяжным и
долгим вздохом сказала Вера Игнатьевна.
- Я все хочу спросить, а где у вас в Питере чайна-таун? - спросила
вдруг Медсестра Леля и, словно бы оправдывая свою провинциальную
неучёность, добавила чуть смущенно: - Я же здесь первый раз.
- Чайна, простите, что? - удивился муж сестриной дочери, глядя на
сибирскую гостью через дырку от надкушенной сушки.
- Чайна-таун. Ну, китайский район, там, где местные китайцы живут.
- Китай-город? Так это же в Москве Китай-город, это ты Ленинград с
Москвой перепутала. - Довольный Василий Тимофеевич улыбнулся и отрицательно
покрутил головой. - А у нас в Питере такого района отродясь не было.
- Как же так? - удивилась в свою очередь Медсестра Леля. - Не может
быть, чтобы не было. Петербург такой большой город - значит, здесь живут и
китайцы. А если живут китайцы, значит, есть китайский квартал.
- У нас в поселке тоже китаец жил. Мы его Вазелином звали... - начал
было муж сестриной дочери, но Василий Тимофеевич не дал ему договорить до
конца.
- Китайцы, - сказал он веско, - конечно, в нашем городе проживают.
Теперь они, конечно, не те, что раньше, когда мы с Мао Дзэдуном дружили.
Раньше они за велосипедами сюда ездили, очень у них в Китае русские
велосипеды ценились. И посуда для кухни - чайники, сковородки, сервизы
всякие. Вот ты про них говоришь "чайна". Так их в народе "чайниками" и
звали, потому что они как в поезд на вокзале садились, так все чайниками
были увешаны производства ленинградского завода Калинина. Ну а нынешние
китайцы-то, те все больше барахлом спекулируют, этими, ну, как их, -
пуховиками. Так что нет у нас такого района, чтобы в нем китайцы отдельно
жили.
- В любом городе есть чайна-таун, - упрямо стояла на своем Медсестра
Леля. - В Анкоридже, в Портленде, в Детройте, в Чикаго... - Она замолкла,
увидев круглые, как луны, глаза, какими на нее смотрели хозяева.
- Ты что, бывала в Чикаго? - строгим голосом, как на допросе в
следственных органах, спросил у нее Василий Тимофеевич. - То есть в Питере
не была ни разу, а Америку чуть не всю объездила?
- Да, а что? - просто ответила Медсестра Леля. - В Америке я бывала
дважды. Наш фольклорный коллектив выступал на Фестивале малых народов мира.
Первый раз нас от республиканского этнографического музея имени Шестидесяти
богатырей досылали, а во второй уже приглашали так, очень мы американцам
понравились. Там мы исполняли тувинский народный танец "Прилет геологов". В
Кызыле в Красном чуме даже грамота висит по-английски... - Медсестра Леля
остановилась, чтобы отхлебнуть чаю.
- Ну так вот, - ловко воспользовался паузой муж сестриной дочери. -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг