из-под серого одеяла, были красные, как вареные раки.
- А? - оторвал он голову от подушки. - Не имеешь права, начальник.
Пускай Жмуриков с Елдоном горбатятся, а у меня законный больничный. Я
теперь в свои говнодавы до тринадцатого числа не влезу. Пока не выпишусь.
"Бредит, что ли? - удивился Иван Васильевич, позабыв о неприятной
причине своего полночного пробуждения. - Может, позвать врача?"
Сосед свесил ноги с кровати, громко почесал грудь и потянулся за
сигаретами на тумбочке.
- Слышь, а который час, что ты меня так рано поднял? - Лицо его было
вроде заспанное, и если бы не клок паутины, срезанной у Ивана Васильевича,
пока тот мучался ночными кошмарами, можно было списать случившееся на
сонный бред. Алик вытряхнул на ладонь сигарету и заговорщицки посмотрел на
Ванечку. - Если я в форточку покурю, как думаешь, не заметят? А то в сортир
вчера захожу, так там места живого нет - накурено, как у негра в жопе.
- Я не знаю. Курите, если хотите. Времени сейчас начало четвертого.
- То-то я смотрю, что темно. Слышь, сосед, раз такая рань, может,
дерябнем, пока начальства не слышно? А то второй день лежу, а еще ни в
одном глазу. Я ставлю, у меня есть. Я, пока им шмотки сдавал да пока они
клювом щелкали, пронес под яйцами два флакона. Ты "Зубровку" как, уважаешь?
Вижу, что уважаешь. Какой нормальный мужик не уважает "Зубровку"! Ее только
пидорасы не пьют, евреи и импотенты. Ты, надеюсь, не импотент? Шучу, не
обижайся, это у меня шутки такие. Примем сейчас по стакану, посидим,
побазарим за жизнь. А после медсестер кликнем - в шашки на поддавки играть.
Я приметил вчера парочку практиканточек - попки, сиськи, всё при себе. А,
Васильич, отъедимся на больничных харчах?
И не дожидаясь согласия Вепсаревича, негр Чувырлов сунул руку под свой
матрас и извлек оттуда флакон "Зубровки" с пучеглазым зубром на этикетке.
К четырем утра, когда первая контрабандная бутылка "Зубровки" была
отправлена на вечный покой по причине ликвидации содержимого, а из тайника
извлечена следующая, Альберт Евгеньевич для Ивана Васильевича окончательно
превратился в Алика, а безликое, церемониальное "вы" незаметно перетекло в
"ты".
- ...Я ему: а ты ху-ху не хо-хо? А он мне табуреткой в хлебало.
Видишь, шрам? Это от табуретки. Ну, когда я после-то оклемался, вот уж
отметелил урода.. И за Люську, и за Наташку, и за то, что мой стакан выпил,
пока я поссать ходил. Не, Вань, ты скажи, прав я или не прав? Это что,
по-твоему, справедливо, когда, к примеру, отошел ты поссать, приходишь, а
стакан твой тютю, выпили твой стакан?
- Алик, у меня тост! Предлагаю выпить за справедливость! - Ванечка
взял стакан и неловко поднялся с койки. - Офицеры пьют стоя, - мрачно
добавил он, вспомнив, как на сборах под Лугой они надрались в день приезда
до чертиков, а после переблевали весь плац, когда наутро принимали присягу.
Негр Алик и опутанный паутиной Ванечка выпили и запили водой из
казенного инеболовского графина. Из-за неплотно занавешенной шторы вовсю
пробивался свет, короткая весенняя ночь мягко переходила в утро.
- Я же не всегда черным был. - Алик докурил сигарету, выкинул ее в
открытую форточку, вернулся к койке и заскрипел пружинами. - Это у меня
неожиданно проявилось. Лег с вечера белым, утром проснулся черным, даже не
почувствовал ничего. Баба тогда со мной одна ночевала, так ей "скорую"
пришлось вызывать, это после того, как она меня такого увидела. Сам-то я
ничего, привык, даже нравится. Нет, без балды, серьезно. Ты вот
когда-нибудь замечал, что наши бабы на черных мужиков больше кидаются, чем
на белых? И самая, между прочим, перспективная кровь после этого всегда
получается. Пушкина одного возьми. Слыхал, что у него на елде десять
воробьев умещалось? Говорят, уместилось бы и одиннадцать, да только лапка у
одиннадцатого соскальзывала.
- Насчет воробьев - не знаю, но про Пушкина есть вот какая история.
Однажды Пушкин загадал Дантесу загадку: "Чем поэт Херасков отличается от
поэта Шумахера?" Дантес думал, думал, а Пушкин видит, что тот не знает, и
говорит: "Тем же, чем парикмахер от херувима. У одного хер спереди, у
другого - сзади". Дальше...
- Знаю, - перебил Ванечку негр Алик. - Дальше Дантес обиделся, что
Пушкин такой умный, а он дурак, и увел у него жену. Вань, - Алик вдруг
подмигнул Ванечке и кивком показал на дверь, - ты пока посиди, а я разведаю
насчет девочек. Тебе какие больше нравятся, черненькие или беленькие?
Ванечка улыбнулся пьяно, взял с тумбочки соседову "Приму" и, забыв,
что он вообще-то не курит, сунул в зубы мятую сигаретину.
Вот тогда-то и появилась ОНА.
Глава 11. Как неизвестный алкоголик Антонов стал жертвой арахнида
Карла
Ровно в полдень неизвестный алкоголик Антонов проснулся от мучительных
колик в области живота. В спину кололо тоже, но это был ржавый гвоздь,
торчащий из голых досок, на которых он почему-то лежал. В том, что он
проснулся на досках, заваленных строительным мусором и заляпанных цементным
раствором, удивительного ничего не было. Где Антонов только не просыпался
за тридцать лет активной питейной деятельности - один раз даже в вольере с
кораблем пустыни верблюдом, это когда пили со сторожем зоопарка Жмур-киным
в июне позапрошлого года. Антонов разлепил глаз и нехотя посмотрел на мир.
В мире светило солнце и было много неба и крыш. Он разлепил второй,
прислушиваясь к внутренней боли. Потрогал живот рукой и тут же ее отдернул.
Животное колотьё усилилось. Будто какой маленький старательный
мужичок-с-ноготок, проглоченный сегодня по пьяни, всаживал в него изнутри
гвозди, болты, шурупы и прочий мелкий пыточный инвентарь из рабочего
арсенала садиста.
Неизвестный алкоголик Антонов ухватился за железную штангу,
скрепляющую строительные леса, и понял, что не может подняться - боль
сделалась нестерпимой. Справа была стена тошнотворного, блевотного цвета.
Слева, за хилым поручнем, - крыши и пятна сада, прячущегося за каменными
громадинами. Где-то визжали дети и попукивали невидимые машины. Надо было
спускаться вниз или ждать, когда он подохнет здесь от этой невыносимой
боли.
Неизвестный алкоголик Антонов подумал и выбрал первое, тем более что
на Льва Толстого, в нескольких кварталах отсюда, жила Верка, боевая
подруга, задолжавшая ему полбутылки красного.
Неизвестно, каких усилий стоило ему спуститься на землю, потому что
уже через час нож хирурга мягко рассек брюшину и проворно устремился к
кишечнику. А еще через два часа душа Антонова отлетела в рай.
И то ли показалось хирургу, то ли это было на самом деле, но вроде бы
из развороченного нутра выскочил малюсенький паучок и, быстро перебирая
лапами, шмыгнул под операционный стол.
Глава 12. Она
Она прикрыла за собой дверь и, быстрым взглядом пробежав по палате,
улыбнулась удивленной улыбкой. Но тут же заперла улыбку на ключ, и лицо ее
стало строгим, хотя строгость была деланная, притворная - в трещинках в
углах губ продолжала дрожать смешинка. Зеленая униформа дриады не вязалась
ни с мелом стен, ни с тревожным больничным духом, настоянным на карболке и
аммиаке.
Ванечка как сидел на койке с Аликовой сигаретой в зубах, так и
оставался сидеть. Алик же, собравшийся на разведку на предмет решения
эмпирическим способом проблемы смычки противоположных полов, заскрипел
натруженными пружинами, прикрывая спиной бутылку.
- Мальчики, вы совсем охренели? Вы бы еще танцы в палате устроили...
"Зубровка".-Она обошла Алика, взяла в руки бутылку, понюхала, плеснула в
пустой стакан. Отпила, поморщилась, ее передернуло. - Гадость! Как вы эту
отраву пьете! Да еще без закуски.
- Так и пьем, - сказал негр Алик, почувствовав, что возможный скандал
обходит их, кажется, стороной. - Не морщась. За здоровье прекрасных дам.
Людочка... то есть Танечка... то есть...
- ...Машечка, - выручила Алика медсестра.
- Машечка, а мы как раз думаем - хоть бы, думаем, сестренка какая
зашла, украсила наш мужской коллектив. Мы ж не просто так керосиним, у нас
повод - день рождения Джавахарлала Неру.
- Вы бы эту свою морилку хоть в графин перелили, - слабо улыбнулась
она. - А если контрольный обход? А если бы сегодня не я, а Сивцева или
Бизюк работали? Ночь же, люди в палатах спят, а из вашей одни матюги
несутся. - Она взглянула на одеревеневшего Ванечку и укоризненно покачала
головой. Ванечка качнул тоже, и сигарета выпала у него из зубов. -
Вепсаревич, вы же не курите. Или это на вас Чувырлов так плохо действует?
Смотрите, мы можем вашего соседа и отселить. Мест в больнице хватает.
- Ну Машенька, ну ты же такая интересная девушка - спортсменка,
комсомолка, красавица, - ну почему же сразу и отселить. Мы - всё, мы уже
завязываем. Сейчас остаточки допьем и бай-бай. - Негр Алик потянулся к
бутылке.
- Так, - сказала медсестра строго, - на сегодня больше никакой пьянки.
Пустую тару я унесу с собой, а то свалите у батареи в сортире, а после
Семен Семеныч вставляет нам метроскоп в задницу. И хабарики свои уберите.
Придумали тоже - дымить в палате.
- Машенька, а метроскоп - это что? - спросил негр Алик, услышав
непонятное слово.
- Метроскоп, Чувырлов, это такое зеркало. Им матку проверяют у
женщин, - удовлетворила его интерес сестра. Затем посмотрела на Вепсаревича
и смущенно ему сказала: - А я ваш стишок читала. Про жертву немытых рук.
Очень понравилось. Особенно, где вы про микробов пишете. Вы поэт?
Ванечка глядел на Марию. За все время, что она была здесь, он не
выдавил из себя ни слова. Конечно, он видел ее и раньше. Но мало ли зеленых
халатов мелькало на фоне этих больничных стен. Неужели надо было напиться
пьяным, чтобы увидеть ее лицо. Хмель по-прежнему гулял в жилах, но это был
спасительный хмель. Ванечка забыл про болезнь, он не слышал пустозвонства
соседа, ему хотелось, чтобы это мгновение протянулось как можно дольше.
"Машенька" - он влюбился в имя. "Машенька" - он примеривал имя к своей
судьбе. "Машенька" - говорил он мысленно и сразу же отводил глаза, опасаясь
что мысли вдруг обретут голос.
- А правда, что вместо пиявок в медицине сейчас используются клопы? -
звучал из космоса Аликов тенорок.
Ванечка ничего не слышал. Он жил на другой планете, где были только
два человека - она и он. Очнулся он лишь тогда, когда услышал сквозь
больничную вату невозможные, неправильные слова:
- Нет, завтра меня не будет, то есть уже сегодня. У меня отпуск до
середины июля. А потом я вообще отсюда хочу уволиться, надоело, заявление
уже написала.
-Как? - вырвалось из Ванечкиной груди. "А как же я?" -хотел крикнуть
он обиженным голосом, но вовремя погасил порыв. Стало холодно. Проклятая
паутина не грела. Хмель стал горьким, а голос Алика раздражающим и колючим,
как стекловата.
- ...Телефончик... - дребезжал Алик. - Дети? Дача? Ах, муж ревнивый?..
Много мяса, мало дров - знаешь загадку? Вот и не шашлык, а заноза в жопе...
Ванечка смотрел на нее. И, наверное, это было жутко нелепо: поросший
паутиной мужик, небритый, страшный, воняющий алкоголем, - и женщина с
такими глазами. ""Аленький цветочек" какой-то, натуральные красавица и
чудовище..." - в голове его плодились, как мухи, банальные литературные
штампы, и от этой заезженности, банальности становилось еще тошнее.
- Слушай, ты, - сказал он внезапно, хватая Алика за рукав халата. -
Замолчи, а? Задолбал! - Ненависть ядовитой волной затопила его сознание. Он
готов был убить соседа, садануть его вонючей бутылкой, придушить, выкинуть
из окна.
И сосед это, должно быть, почувствовал, потому что отстранился от
Ванечки и испуганно заерзал на койке.
- У тебя чего, крыша съехала? - произнес он увядшим голосом и с
тревогой посмотрел на сестру: - Нет, ты видела? Я что, я - ничего, а он
сразу халат мне рвать.
Машенька подошла к Ивану, села рядом, провела рукой по его плечу.
Ненависть ушла так же вдруг, как и накатила на Ванечку. Стало стыдно,
особенно перед ней. Он сидел, тупо глядя на стоптанные домашние тапочки на
волосатых своих ногах, выглядывающих из-под полы халата, на нервно
сцепленные, напряженные пальцы, на графин, на тумбочку, на окно - на что
угодно, только не на нее. На нее он смотреть боялся.
- Спать пора, - сказала она Ванечке мягко. - Вы ложитесь, утро вечера
мудренее. Это нервное, это сейчас пройдет. Я вам капель дам, и сразу
уснете.
- Да, - ответил Ванечка очень тихо. - Да, пожалуйста, только...
приходите еще.
Глава 13. Что для эллина копронимос, то для русского человека - говно
Семенов Семен Семеныч, заведовавший в ИНЕБОЛе отделением дерматологии,
тем самым, на котором лежал и мучался от неизвестности и тоски несчастный
Ванечка Вепсаревич, шел аллейкой Первого медицинского терзаемый ревнивыми
мыслями. Еще бы - ему, профессору, доктору медицины, человеку заслуженному,
известному, наставляет рога жена. И если бы с каким-нибудь черноусым лихим
гусаром, красавцем двадцати пяти лет, который носит ее на руках и купает в
ванне с шампанским! Так нет же! С их главврачом, этим хроническим скрягой,
который ходит в дырявых носках и годами не меняет рубашек. Этим лысым,
беззубым бабником, у которого таких, как его Тамарка, в каждом городе целое
общежитие. Этим пьяницей, который за стакан алкоголя продаст родину и
последние штаны снимет.
"Напьюсь! Как пить дать напьюсь!" - зло думал Семен Семеныч и мысленно
себе представлял, как он вызовет однажды блядуна главного на дуэль, и белым
январским утром они встретятся на белом снегу, и этот блядун позорный
навылет прострелит его, Семен Семеныча, сердце, и на него, на Семен
Семеныча, будет падать январский снег и не таять, бляха-муха, не таять,
потому что тело уже остыло и душа улетела в рай. А потом прибежит Тамарка,
заплачет, бухнется на колени и будет просить прощения, но какое,
бляха-муха, прощение, раньше надо было его просить, когда он, живой и
здоровый, приходил с работы домой, а она с блядоватым видом, накрашенная,
наманикюренная, надушенная, якобы собиралась в театр с Веркой, своей
блядью-подругой. Знаем мы эти театры, и Верок мы этих знаем. Дальше так:
Тамарка, не дождавшись прощения, вынимает из бюстгальтера нож и убивает
сперва этого блядуна, а затем - без колебаний - себя. Три трупа на
заснеженном берегу - многовато, но зато впечатляет. А потом они встречаются
на том свете, и он ей тихим голосом говорит: "Эх, Тамарка! Ну на кой ты,
Тамарка, хрен променяла меня на этого говноеда, дура? Я ж тебе и духи
французские на юбилеи дарил, и в Болгарию мы прошлой осенью ездили, и не
изменял я тебе совсем, ну, может быть, раза три от силы - да и то это была
обязаловка - конференция ж, международный престиж, бляди входят в программу
общекультурных мероприятий..."
Вообще-то Семен Семеныч будучи человеком интеллигентным, вслух таких
выражений, как говноед, бляха-муха, блядун и так далее, в жизни не
употреблял никогда. Он и грубости-то произносил редко, а уж слов матерных,
нецензурных в лексиконе не держал вовсе. Но сегодня его прорвало. Слишком
много накопилось внутри, слишком явно изменяла ему супруга, слишком нагло
вел себя коварный начальник, слишком часто шушукались у Семен Семеныча за
спиной коллеги и бросали вслед рогоносцу откровенные смешки и улыбочки.
Профессор шел по аллейке Первого медицинского, погруженный в свои
мрачные мысли. Он не видел ни цветущей сирени, ни студенток с глазами
ангелов, дымящих сигаретами на скамейках. В руках профессор держал
контейнер - металлический переносной ящик с копрограммами и скляночками
внутри. Возвращался он к себе в ИНЕБОЛ с университетской кафедры
дерматологии, где профессор читал курс лекций, а также вел практические
занятия. Контейнер он захватил по пути. Дело в том, что в институтской
лаборатории из-за вечной текучки кадров не хватало рабочих рук, чтобы
заниматься анализами на месте. Вот и приходилось пользоваться добротой
соседей, оплачивая эту доброту из бюджета, то есть практически из
собственного кармана. От контейнера, в котором в прозрачных скляночках
лежал конечный продукт жизнедеятельности организма профессорских
подопечных, ветерок разносил вокруг мягкий, но настойчивый аромат. Студенты
и случайный народ, оказавшийся в университетской ограде, немели и затыкали
носы, а аллергики и люди с интеллигентным нюхом, те просто убегали с
дороги. Профессору не было до них дела - убегали и убегали, ему-то что.
Только он сошел с тротуара, чтобы, перебежав аллейку, двориками выйти
на улицу, как нога его поскользила вправо, а тело, потеряв равновесие,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг