скот не губили. Я гуляю, слева вода дымится, а в воде на песчаной отмели,
вижу, греются на солнце белухи. Знаешь, кто такие белухи? Это полузверь,
полурыба, но скорее все же белуха зверь - рыбьего в нем менее чем
зверёвого. Лежат такие большие, ласковые, а одна лежит ко мне ближе всех,
на спину перевернулась и млеет. Я к ней ближе, она сопит, свои ласточки на
груди сложила, как красна девица, будто стыд свой от меня прячет. Я ей:
"Тихо, - говорю, - я не страшная", а сама ее по брюху всё глажу и мурлычу
что-то из Валерия Ободзинского. Только, чувствую, в районе хвоста вылезает
у нее что-то острое, что-то в венах, киноварных прожилках и похожее на
бычачий уд...
- Уд? - услышав непонятное слово, удивленно спросила Машенька.
- Хуй, - мгновенно перевела Леля со старинного на современный язык.
Затем продолжила свой рассказ.
...Вылезает и набухает все, набухает, и тянется ко мне, и подрагивает,
а в маленьком белужьем глазке такая стоит любовь, что в сердце у меня, как
в замочке, кто-то будто ключиком повернул, и я не удержалась и это сделала.
А после губы платочком вытерла и поцеловала белуху в веко. Оно соленое у
нее, ее веко-то, и нежное, как у маленького ребенка.
Чай остыл, настолько этот Лёлин рассказ увлек и заворожил Машеньку.
Она сидела ни жива ни мертва и даже прослезилась, расчувствовавшись. Леля
пригубила ликера.
- Давай, - вдруг сказала она, - ты будешь моей помощницей, когда я
Ивана Васильевича от болезни лечить начну?
- Хорошо, - согласилась Машенька. - Ты не думай, я баба схватчивая.
Это только в подвале я испугалась, потому что не люблю темноты. А так я
ничего не боюсь - ни трупов, ни милиционеров, ни привидений. Я вот думаю, а
вдруг его сглазили? Или, может, хомут надели?
- Хомуты, ворожба, заломы - все это болезни пустяшные и убираются за
одну минуту. Вот когда сердечное потрясение - это уж действительно
катастрофа.
- Ты думаешь, у Ивана сердце?
- Тут не думать, тут надо знать. Все, что нужно для его излечения, у
нас имеется. Остается найти больного.
Леля сунула руку в торбу и вытащила план Петербурга. Разложила план на
столе, затем из маленького лакированного пенальчика вынула ту самую
паутинку, обретенную в букинистическом магазине. Подняла паутинку в воздух
и выпустила над разложенным планом. Медлительная серебристая нить секунду
висела, не опускаясь, затем стремительно спланировала на карту и
ровнехонько, как стрелка магнита, легла вдоль линии Загибенного переулка
Леля кивнула Машеньке. На сборы ушла минута. Скоро они уже спешили по
улице к ближайшей автобусной остановке.
Глава 12. Кадерия Карловна наносит удар
Ванечка шел по Загибенному переулку и думал о медсестре Машеньке. Как
она выйдет ему навстречу - да хоть из этой вот затерханной подворотни с
покосившейся чугунной залупой, торчащей из заасфальтированной мошны.
Машенька появилась внезапно, она вышла из подворотни с девушкой,
которая была Ванечке незнакома. Остроскулое лицо спутницы и оленья простота
ее глаз заставили Ванечку улыбнуться. Он сразу же погасил улыбку, потому
что и Машенька, и вторая, оленеглазая, обе были сосредоточенны и серьезны.
Ванечка опустил глаза и сразу же с ужасом обнаружил, что ботинки его
не чищены, на левом на носу трещина и шнурки на обоих рваные и в лохматых
до неприличия узелках.
- Здравствуй, - сказала Машенька, сразу переходя на "ты". - Это
Медсестра Леля, она будет тебя лечить.
- Здравствуйте, - сказала Медсестра Леля. - Вам привет от Шамбордая
Михайловича. Я его ученица, он просил меня вас поцеловать. - Леля
потянулась на цыпочках и поцеловала Вепсаревича в губы.
- Спасибо, - ответил Ванечка, смущенный от такого привета. - Как он
сам? На здоровье не жалуется?
- Грех ему на здоровье жаловаться при его-то природной жизни. Зато у
вас вон, Иван Васильевич, под глазами нехорошие тени.
- Это я позвонил в издательство, и там меня поздравили с увольнением.
Стопоркова взяли на мое место.
- Разве стоит из-за этого волноваться?
- Нет, в общем-то, но за литературу обидно. Маша, - сказал он
Машеньке, молчаливо слушавшей их беседу, - я пытался... тебя найти,
позвонить, но почему-то все время не получалось.
- Я тоже тебя хотела найти. Вот, нашла.
- Это я нашел. Я только что загадал, что ты появишься из этой вот
подворотни, и ты, действительно, появилась. Чудо какое-то.
- Не чудо, - сказала Медсестра Леля. - Мы знали, что вы здесь будете,
поэтому сюда и пришли. Сейчас мы поедем к вам и сразу же приступим к
лечению. Все, что нужно, там уже есть. Я на днях к вашей матушке заходила.
- Сейчас вы пойдете с нами, и если кто-нибудь будет вякать или лепить
горбатого, то я за свои нервы не отвечаю. - Феликс Компотов-старший
раскачивался на ногах-качелях и перекатывал над скулами желваки. Рядом
стоял Глюкоза, вышедший на тропу войны. Глаза у него слезились от мутного
табачного дыма поддельной сигареты "Пэл Мэл". Колька из 30-й квартиры
крутил от дедова "Запорожца" ключ; саму машину покойный папа его папаши по
пьяни утопил в проруби в одна тысяча лохматом году. Демонстративно
наособицу от компотовских стоял Чувырлов Альберт Евгеньевич, бывший
Ванечкин сопалатник. Стоял он с независимым видом, показывая всей своей
позой, что не все в этой компании лохи, а есть люди очень даже
авторитетные. Он, например, Доцент.
- Что, не поняли? - Феликс Компотов-старший выставил вперед пальцы и
пошевелил ими, как осьминожьими щупальцами. - Руки в ноги и на счет раз в
подворотню.
Переведем стрелку наших часов на некоторое время назад.
Покинув приемный пункт стеклотары, Калерия с Глюкозой и Феликсом
Компотовым-старшим разделились на два отряда. Один возглавил Компотов,
другой - Калерия. В состав отряда, возглавленного Калерией, вошла
единолично она. Отряд Компотова составился из двух человек - самого
Компотова и Глюкозы, находящегося у Компотова в подчинении. Им Калерия
поручила срочно вытащить из домашних нор, во-первых, Кольку из 30-й
квартиры, а во-вторых, Доцента. "Если будут сопротивляться, - сказала она
для строгости, - вставьте в жопу обоим по бенгальской свече и запалите к
едрене-фене" Сама Калерия собралась зайти домой, проверить своего
ненаглядного арахнида Карла - как он там, не блядует ли, не водит ли в ее
святая святых каких-нибудь подозрительных алкоголиков? А то он в последнее
время что-то стал вести себя уж больно самостоятельно. Загордился, завел
знакомых из якобы литературной богемы, выдули тут как-то с одним хмырем,
якобы сценаристом с "Ленфильма", полграфина ее любимой настойки. Того гляди
девок начнет водить или с пидорасами спутается.
Расставшись с Компотовым и Глюкозой и договорившись об общем сборе в
садике на углу Малого и 14-й линии ровно через двадцать минут, Калерия
поспешила домой.
В квартире ее ожидал сюрприз. Как она и догадывалась. Карл принимал
гостей. Под торшером за низким столиком сидел некто в черно-белой футболке
с извивающимся драконом у сердца. Этот некто с сигареты в руке тряс пепел
на персидский ковер, доставшийся Калерии по великому блату еще в былинные
советские времена, и нес при этом какую-то околесицу. Ее Карл сидел перед
ним, фигурально развеся уши. И, конечно же, между ними стоял Калерин
заветный графин, уже почти что ополовиненный.
- ...Все это евфуизмы, - говорила незнакомая личность. - Литература
чужда дидактики. Как только поэт начинает говорить: "Не спи, не спи,
художник" и все такое, поэзия из стихотворной вещи уходит. Приходит
Саванарола, в лучшем случае - Макаренко...
- Здрасьте посравши, а это еще что за чудовище? - вмешалась Калерия
Карловна в их мирный литературный спор.
- Стопорков Дмитрий Леонидович, - представился человек в футболке,
элегантно приподнимаясь в кресле.
- А-а, Стопарьков. Ну и кто же ты, Стопарьков, такой будешь?
- Мамочка, не груби, - вступился за своего гостя арахнид Карл. - Это
переводчик и главный редактор издательства "Фанта Мортале".
- Ну, пока не главный, а ответственный всего-навсего, - ответил,
улыбнувшись, сидевший. - Я для Карла тимотизан принес - дефицитное
лекарство от дерматофитоза. Нога, знаете ли, корень здоровья, а он и лечит
и плесень с ноги снимает, так на упаковке написано.
- А куришь зачем? Пепел зачем на ковер роняешь?
- Мамочка, - снова вмешался Карл, - чем ругаться, лучше бы вон
закусочку сгоношила. Я голодный, как сто китайцев, и Дмитрий тоже.
- "Сгоношила"... Сгоношу сейчас мешок чугунных орехов, враз
подавитесь. Значит, говоришь, переводчик? И с каких-таких языков ты есть
переводчик?
- С французского, английского, немного с японского, если с
подстрочником.
- Да уж, с японского - это тебе не в пешки на мраморной пешельнице
играть. Было в мое время такое представление - "Египетские ночи". Вход
стоил недорого - десять копеек. Перед тем как войти в зал, хозяин требовал,
чтобы зрители мыли руки из рукомойника. Затем в зале гасили свет и
объявляли: "Самая темная тьма, какая была в Египте при фараоне". Через
минуту свет включали опять и говорили: "Представление окончено. Выход
напротив". И народ шел, люди очередь выстаивали огромную...
- Мамочка, ты это к чему? - не понял поворота мысли своей хозяйки
арахнид Карл.
- К тому, что вся ваша литература эти самые "Египетские ночи" и есть.
Снаружи густо, а внутри пусто.
- Мысль хорошая, - сказал Стопорков. - Но я ведь про это и говорю:
литература чужда дидактики. Она ничему не учит. Литература должна
развлекать и доставлять удовольствие...
- Я однажды зимой иду, - остановила его Калерия, - а на снегу лежит
рукавичка. Хорошая рукавичка, новая. Чего, думаю, не поднять - подняла. Тут
девочка откуда-то выбегает. "Ой, тетенька, - говорит, - отдайте, это моя
рукавичка". Я девочке ее отдаю. А она мне: "Тетенька, а в ней денежка была
зелененькая, сто баксов. Я ее бабушке несла, на лекарство". Я: "Какая-такая
денежка, не было никакой денежки. Ты, наверное, девочка, охренела?" Девочка
как заплачет: "Была, была! Сама ты, тетенька, наверное, охренела". Тут два
ухаря каких-то ко мне подходят и говорят: "Нехорошо, гражданочка, обижать
маленького ребенка. Поэтому срочно гоните баксы, а за тот моральный урон,
который вы ребенку доставили, гоните уже не стольник, а минимум полторы
тонны. А если бабок, гражданка, нету, расплатитесь имеющейся недвижимостью.
Иначе вам, гражданка, кранты".
- Мамуленька, ты это о чем? - опять не понял непонятливый арахнид.
- Это я про любовь к ближнему. Люди все изначально сволочи, такая их
человеческая природа. И все эти их сказки про честность, про красоту,
которая спасет мир, про тощую слезинку младенца, говняными чернилами
писаны.
- Так отдали? - ерзая по обивке кресла, заинтересованно спросил
Стопорков. - Баксами или квадратными метрами?
- Коньими говнами! - хмыкнула в ответ Калерия Карловна. - Сами потом
бабки платили и на коленях передо мной ползали. У меня с этим делом не
забалуешь! И хватит тут на халяву чужую настойку жрать! - Она зыркнула
хищным глазом и сграбастала со стола графин. - Ишь, губастые,
присосались! - Калерия просеменила к буфету, спрятала туда заветный напиток
и тщательно заперла на ключ. После этого вернулась к столу. - Карл,
выйдем-ка на минутку. - И не дожидаясь, пока арахнид ответит, Калерия
схватила его за шкирку и выволокла в прихожую. - А теперь, Карлуша, ответь
своей мамочке, только честно, - спросила Калерия громким шепотом, чтобы
слышно было во всей квартире, - на какой помойке ты этого загнётыша
откопал?
- Мамуля, ты не понимаешь, - занервничал арахнид. - Наш это человек,
наш. Ты его переводы почитай, сразу поймешь, что наш. От таких переводов,
как у этого Стопоркова, люди превратятся в окончательных идиотов уже
послезавтра. И никаких надписей, скрытых под паутиной, разгадывать не надо.
Ты посмотри, какие у его книг тиражи - атомные. Лично я в победе над
человечеством сделал ставку на литературу и на кино.
- Смотри, как бы эта ставка не обернулась для тебя сраной подошвой,
еще одной. Ладно, ладно, - увидев его гримасу, Калерия заговорила чуть
мягче. - Я сейчас ухожу, у меня дела. Ты в квартире остаешься за главного.
Со Стопарькова своего глаз не спускай и вообще гони его отсюда в три шеи.
Знаем мы этих редакторов из этих издательств. Выйдешь на секунду в сортир,
а после ложек в доме половины недосчитаешься.
- Пора выпить, - сказал Глюкоза, когда Калерия, подозрительно
озираясь, исчезла за ближайшим углом. - Пока не выпьешь, никакое дело не
склеится. Мы в Чернобыле, когда на АЭС бабахнуло, на КамАЗах на лобовом
стекле надпись вешали: "Осторожно, водитель пьяный". Потому что "Каберне"
выдавалось до хера сколько.
- Значит, так. - Феликс Компотов-старший задумчиво повел головой. -
Кольку и Доцента забрать - это пять минут. В запасе остается пятнадцать.
Нажраться, конечно, не нажрешься, но выпить можно. Засекай время. - И
Феликс Компотов-старший вынул из широких штанин две новенькие бутылки
"Охотничьей", которые прихватил с праздника. Одну протянул Глюкозе, с
другой сковырнул пробку и выпил самостоятельно. - Пивка бы, - сказал он,
выпив.
- Так вот же оно, пивко. - Глюкоза подошел к мужичку, дремавшему у
стенки на солнышке с бутылкой "Бочкарева" в руке. Ловким движением
фокусника он выхватил у него бутылку и сунул ему в руки пустую, из-под
"Охотничьей". Дремавший ничего не заметил.
Выпили пиво. Долго целились бутылкой по воробью, выхватывая ее один у
другого. Не попали. Компотов пальцем ткнул себя в грудь и сказал с
застарелой обидой в голосе:
- Даже раб в Древней Греции получал каждый день по шестьсот граммов
вина.
- Суки, - согласился Глюкоза. - Того, типа, это самое - говноеды.
- Если сейчас Доцент сходу мне стакан не нальет, я его через штаны
отпендюрю, - сказал Компотов. - Сколько там на твоем балдометре? Успеем еще
по двести?
Успели. Зашли к Доценту. Чувырлов им стакан не налил, он был уже
прозрачней стакана, зато когда они позвонили к Кольке, тот вышел в одних
трусах на лестничную площадку, зевнул и сказал:
- Пожрать я вас накормлю, а вот выпить нечего.
Все трое, включая вытащенного из дома Доцента, посмотрели на Кольку из
30-й квартиры, как на врага народа, и Глюкоза сказал за всех:
- Я с такой сволочью, как ты, в одну могилу не лягу. - Посверлил
Кольку долгим взглядом, затем голосом прокурора Вышинского пошутил
строго: - Одевайся и с вещами на выход. Воронок стоит внизу, у подъезда.
- Братцы, баба у меня, не могу я, - завертелся Колька на одном месте,
попытался уйти за дверь, но Доцент схватил его за трусы.
- Баба у него, - сказал он. - Нет, вы слышали? У него баба! На Калерию
тут пашешь, как экскаватор, а он с бабой, как Кобзон, развлекается.
- Потерпит твоя баба, не околеет. В другой раз со своей бабой
перепихнешься, - сказал Глюкоза.
- А вдруг не встанет у меня в другой раз? У меня ведь с этим делом
проблемы. То стоит неделю не опускаясь, а то висит не поднимаясь полтора
месяца. Может, вспышки там какие на Солнце или, типа, радиация действует.
- Пить надо меньше, вот и будет стоять, - послышался из-за двери
голос. Дверь приотворилась нешироко, и сначала оттуда вылезла титька, за
ней женская голова в кудрях. Титька была синяя и большая, как баклажан на
симферопольском рынке. Голова была, наоборот, маленькая, с мелким носом и
оттопыренными губами.
- Здорово, мужики, закурить есть? А то у моего хахеля в его сральнике
хабарика - повесишься - не найдешь.
- Нет, вы слыхали гниду? - возмущенно возразил Колька. - Две данхилины
на нее извел! А она еще кочевряжилась два часа, давать не хотела.
- Может, от тебя перегаром сильно воняло, любовник хренов.
Компотов-старший вытащил сигарету и любезно протянул даме.
- Мерси, - поблагодарила его прекрасная незнакомка и лукаво повела
плечиком. - Мальчики, а может, групповичок?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг