лосьоном...
- Нет уж, - стукнула Калерия своим маленьким кулачком по столу,
понимая, куда клонится дело. - Ну вас, алкашей, на фиг. Нажретесь, а потом
не то что имя этой девицы, не сможете вспомнить, как вас самих-то зовут.
Есть другой способ. Раздевайся.
- То есть как это - "раздевайся"? - удивленно спросил Доцент.
- Снимай одежду, а потом наденешь ее снова, только вывернутую
наизнанку. Сразу все и вспомнишь.
Уже через полчаса Машенькины адрес и телефон, записанные нетвердым
почерком обретшего вдруг память Доцента, лежали перед Калерией на столе.
- Значит, так, - сказала Калерия. - Ты, - тыкнула она Кольке из 30-й
квартиры в грудь, - отрядишь Компотова или этого, как там его. Глюкозу к
этой, как там ее... - Калерия заглянула в бумажку. - К медсестре Марии. А
лучше сразу обоих - и Компотова, и Глюкозу. Если Ванечка у нее, пусть
хватают и волокут... - На секунду она задумалась. - Скажем, в этот ваш... в
"Три покойника"... на бутылочный пункт, короче. Ты, Доцент, временно будешь
вести наблюдение за сибирячкой. Всё. - Калерия встала. - Совещание
окончено. Расходитесь по одному, с интервалом в десять минут. В следующий
раз место сбора будет другое. И так уже все по лестнице только и говорят,
что у меня здесь тайный притон. Что все окрестные алкаши гнездо у меня
свили. Что я спирт водой разбавляю и торгую в розлив. Ваших мне образин
мало, не хватает еще ментовских. Что сидите? Или не слышали? А ну,
змей-раззмей, быстро на выход по одному!
Глава 9. Поход за волшебной грушей
Жила на свете девушка Машенька. Были у нее муж и двое детей. И так в
ее жизни вышло, что влюбилась она в нового человека. То есть Машенька пока
еще представляла смутно, что она его полюбила, но что-то в ее сердце
пощипывало, намекая на родившуюся любовь. Звали этого нового человека
Ванечка, Иван Васильевич Вепсаревич.
День был ясный, и над Смоленским кладбищем плыли облака и птицы.
Машенька свернула с аллеи и по тесной дорожке между крестами направилась к
невзрачной часовенке. Отступила с дорожки за куст рябины, пропустила
задыхающуюся бабку и медленно пошагала дальше. В часовенке она пробыла
минуту, ровно столько, чтобы купить заговоренные свечи. Про свечи она
слышала от подруги - та, когда болел ее муж, покупала у Ксении Блаженной
несколько трехрублевых свечечек и ставила их Пантелеймону-целителю. Подруга
говорила, что помогает.
Машенька со свечами в сумке прошмыгнула мимо Смоленской церкви, косым
взглядом зацепившись за колокольню и за кроны кладбищенских тополей. Отвела
глаза от крестов и скоро уже была за оградой. Кладбищенские церкви Машенька
не любила, а почему, не понимала сама. Что-то в них было жуткое, пахло
сырой землей, и запах сырой земли не заглушали ни свечи, ни ладан батюшек.
Машенька свернула на Малый, после ехала на неторопливом троллейбусе и
думала о вещах простых Как она сейчас минует свору блаженных
князь-владимирских побирушек, тихонько войдет в собор, тихонько поставит
свечи, покрестится неумело за бедного Ванечку Вепсаревича, чтобы бедный
Ванечка Вепсаревич избавился от своих болячек и поскорее выписался на волю.
Ну а после, уже на воле, она как-нибудь придумает повод, чтобы Машенька и
Ванечка встретились, а там уж что получится, то получится.
Она вышла на остановке против собора, перешла улицу и направилась к
церковной ограде. Зачем-то остановилась возле ворот и увидела на доске
объявление:
"Граждане прихожане! Просьба свечи, купленные в других храмах, у нас
не ставить - они не угодны Богу".
Руки у Машеньки опустились. Она стояла и не знала, что делать.
"Значит, Иван Васильевич не в больнице". Зажатая в руке паутинка вела
Лелю по петербургским улицам и становилась горячее и горячее. Когда автобус
переехал Неву, жар сделался почти нестерпимым, и Леля подула на свой кулак,
в котором зажимала находку. На остановке возле большого собора паутинка уже
чуть не светилась, и Леля сообразила: ей пора выходить. Сердце стучало
гулко, когда она шла к собору, но в нескольких шагах от ограды неожиданно
успокоилось. Паутинка выстрелила последним теплом в ладонь и успокоилась
тоже. Перед Лелей стояла девушка с растерянным и очень грустным лицом.
- Здравствуйте, - сказала ей Леля, - я - Медсестра Леля.
- Маша, - улыбнулась ей Машенька, но улыбка получилась натужной, не
похожей на Машенькину улыбку. Машенька задумалась на мгновенье и
поправилась: - Медсестра Мария.
Что-то в подошедшей к ней девушке было притягательное и сильное, и
сила эта была теплой и мягкой, как мамины поцелуи в детстве.
- Я хотела свечку поставить, а здесь нельзя, - пожаловалась Машенька
Леле. - А на кладбище в церкви я не хочу - там ставишь за здравие, а
кажется - за упокой. Вот, теперь не знаю. что делать.
- Очень просто, - сказала Леля. - Вы ведь за здравие Ивана Васильевича
свечку хотите поставить?
- Да, - удивилась Машенька.
- Одними свечками Ивана Васильевича не вылечишь. Но свечки нам
пригодятся тоже. Вы где живете?
- Рядом, - сказала Машенька, - угол Съезжинской и Большой Пушкарской
Только я сейчас домой не пойду, у нас в подъезде... ну, в общем, крыса. Она
вообще-то живет в подвале, но днем, когда все работают, выходит из подвала
на лестницу. Я боюсь...
- Крыса, - сказала Леля и рассмеялась. - Отлично, пусть будет крыса. С
крысой легче, чем с тигром или собакой. Вы курите?
- Да, курю.
- Давайте посидим на скамейке, вон там, в садике. Вы покурите, а я вам
кое-что расскажу. Ну а после пойдем разбираться с крысой.
Дверь в подвал была на запоре. Леля змейкой, запечатанной в
перстеньке, приложилась к замочной скважине, дужка звякнула и слетела с
ригеля. Первой Леля, следом Машенька, боязливо, - девушки спустились в
подвал. Узкий луч Лёлиного фонарика выхватил из пустого мрака смоленую
обвязку трубы и ржавый с выбоинами кирпич за ней. В стене у пола, как раз
под трубой, мрак был гуще, и оттуда тек грязный воздух. Леля сделала Маше
знак и показала на дыру под трубой.
- Там, - сказала она чуть слышно. - Я полезу, а ты оставайся здесь.
- Я боюсь. - Машенька вздрогнула и вплотную прижалась к Леле. - Она
выскочит - я умру от разрыва сердца.
- Хорошо, только дырка тесная, не под твою фигуру.
- Главное, чтобы голова пролезла. Остальное мягкое, как-нибудь
протащу.
Дыра их пропустила обеих, с трудом - Машеньку, а Лелю легко. Место,
где они оказались, было чем-то вроде хранилища всякого ненужного хлама.
Леля с Машей отыскали угол почище и примостились на нешироком выступе,
подстелив на кирпич газету. Но перед тем как вот так устроиться, Леля
вынула из заплечной торбы переплет от сочинения Степана Колосова "Жизнь
некоторого мужа и перевоз куриозной души его через Стикс реку" и бросила
кожаную приманку в пыль возле ног.
Пять минут они провели в молчании. Затем Машенька негромко чихнула,
прикрывая ладонью рот.
- Это к счастью. - сказала Леля, и Машенька тогда чихнула еще.
- Я до ИНЕБОЛа в Первом меде работала, на хирургии,
сестрой-анестезисткой. Так был у нас случай, мы одного эфиопа оперировали.
Что-то простое, вроде язвы двенадцатиперстной кишки. Наши хирурги за десять
минут такие операции проводят, а когда под этим делом, так вообще минуты за
три. Насобачились. Ну так вот. Режет наш Терентьич эфиопу брюшину,
скальпелем чик-чирик, а оттуда, когда он брюхо-то эфиопу взрезал, как
поперли синие пузыри, а внутри, в пузырях-то этих, ногти, волосы, шкурки
сморщенные, щетина... Ну, Терентьич наш, как Чапай в кино, скальпелем, как
шашечкой, хрясь да хрясь, в смысле по пузырям по этим. А они, ты ни за что
не поверишь, пыхают в нас лиловым дымом и будто бы пропадают в воздухе.
Колдун, короче, этот эфиоп был, сын какого-то царя эфиопского. А у нас
здесь в аспирантуре учился на адвоката.
- Знала я таких эфиопов, - шепотом сказала ей Леля. - У нас в Сибири
есть поселок Зюльзя, это под Нер-городом, который на Нерчи, там еще Тэкер и
Окимань рядом, может, слыхала? Так там, в Зюльзе, целая семья их жила,
правда, эти были не эфиопы, а какие-то йоруба из Нигерии, их еще во время
дружбы народов зачем-то в Сибирь пустили. Так они, эти йоруба, когда
кто-нибудь из их родни заболеет, превращались в таких ма-а-аленьких
муравьев, залезали через ноздри больному во внутренности и там ползали,
причину болезни искали. Как причину эту найдут, так сразу ее съедают, и
больной уже здоровый, а не больной. У них еще, когда кто-нибудь умирал, то
головы хоронили отдельно, через год после туловища, в ту же могилу клали.
Студень они варили хороший, йоруба эти, и вообще люди были хорошие,
приветливые, не то что столичные оглоеды.
Помолчали, прошла минута, кровь стучала у обеих в висках.
- Странно, - сказала Машенька, - крысу ловим на козлиную кожу, как
плотвицу на червяка.
- Ну, козел вообще животное странное. У нас в Сибири тот, кто живет
богато, обязательно козла на дворе держит, чтобы другого рогатого от двора
отпугнуть. Ведь другой рогатый, если на двор повадится, то ни скотине, ни
хозяевам, ни детям хозяйским - житья никому не даст. Козел для того и
служит, чтоб козлиным своим обличием сбивать с толку настоящую нечисть. У
рогатых-то дружбы нету, они друг дружку на дух не переносят.
- Меня соседка по старой коммуналке учила, что материться надо, если
что-нибудь такое увидишь. У нее в зеркале, как суббота, бывший муж ее,
покойничек, появлялся. В шляпе, в галстуке, зуб золотой во рту. Смотрит на
нее из зеркала и подмигивает. Чего только она поначалу ни делала - и
крестилась, и свечками в него церковными тыкала, и в рожу ему плевала. А он
плевок платочком аккуратненько так сотрет, подмигнет и говорит каждый раз
"У тебя, - говорит, - простынь белая есть? Так бойся, - говорит, - этой
белой простыни, она тебя сегодня ночью задушит". Достало, в общем, это ее
вконец, и однажды она его так обложила матом, что сама себе удивлялась,
откуда у нее столько слов-то в запасе было. Но после этого случая муж ее в
зеркале больше не появлялся.
Леля было открыла рот, чтобы поведать непосвященной Машеньке о
чудесной силе матерных выражений, как внезапно напрягла слух, а палец
приложила к губам.
- Тихо, - сказала Леля.
И только она это сказала, как откуда-то из шевелящейся темноты, из-под
груды старинных веников и превратившихся в прах мочалок, вылезла огромная
крыса.
Крыса повела носом, нервно и тяжело задышала и вышла на открытое
место.
Машенька, как ее увидела, сидела ни жива ни мертва и только хватала
ртом загустевший подвальный воздух. Леля, наоборот, напряглась и беззвучно
шевелила губами - не то молилась своим диким богам, не то прощалась с
молодой жизнью.
Крыса посмотрела на Машу и подмигнула ей красным глазом. Машенька
перестала дышать, чувствуя, что сейчас не выдержит. Крыса стала набухать и
расти, от ее раздувшейся плоти волнами исходила ненависть. Леля наклонилась
вперед, готовая отразить атаку.
"Ненавижу-старых-козлов!" - закрутилась в мозгу у хищника простая, как
гильотина, мысль, мгновенно материализовалась в воздухе и ударила по ушам
девушек колючей картечью чертополоха.
С диким писком крыса бросилась на кожаный переплет, вцепилась в него
яростными зубами и стала рвать, рвать и метать, и снова рвать и метать
козлину.
Действовать надо было мгновенно, пока что-то от переплета еще
осталось, иначе злобный подвальный хищник с козлиной кожи перейдет на
людей. И Леля, не долго думая, применила старинный способ, известный в
шаманской практике как "скорое шаманское заябари".
- Крыса - крыша - Грыша - груша, - скороговоркой отбарабанила
Медсестра Леля и подумала, а вдруг ничего не выйдет. Она нарушила чистоту
опыта, ведь для успешной трансформации сущностей при помощи перемены имени
выбирались лишь имена существительные и исключались имена собственные. Она
же в спешке ввела в цепочку какого-то непонятного Гришу, произнесенного
плюс к тому с подозрительным кавказским акцентом, то есть круто отступила
от правил. Леля щелкала костяшками пальцев - волновалась - и ждала
результата.
Сначала ничего не происходило. Затем крыса вдруг тихо пискнула, и в
воздухе возникло дрожание, как в повредившемся в уме телевизоре. Мелькнула
мокрая от дождя крыша перекошенной деревенской баньки, крытой толем, с
налипшими иголками хвои и гниющими бусинами рябины. Потом возник почему-то
украинский философ Григорий Саввич Сковорода, возник, весело подмигнул
девушкам и тут же преобразился в грушу. По времени вся эта метаморфоза
заняла мгновенье, не более: оскаленные мелкие зубки, готовые схватить и
ужалить, превратились во фруктовую плоть, обтянутую лоснящейся кожурой.
- Сорт "Рубиновая звезда", - сказала Медсестра Леля. - Я такие видела
в Красноярске на всероссийской сельскохозяйственной выставке, еще при
советской власти. Нам один агроном рассказывал, что она продлевает жизнь,
если ее регулярно кушать. В ней есть такие специальные витамины, которые
задерживают процессы старения.
- Темно, Леля, давай отсюда пойдем. Вдруг здесь еще какие-нибудь
гадины водятся. - Машенька обвела взглядом пыльный мешок подвала.
- Сейчас уйдем, только сначала надо получить силу. Я не помню,
откусить от нее надо или приложиться ладонью.
- Пойдем ко мне, она же немытая, у меня помоем. После крысы в рот
немытую неприятно брать.
- Не те крысы, которых мы едим. а те крысы, которые нас едят. Ну,
ладно, ладно, здесь есть не будем, возьмем с собой. Тебе я тоже советую
запастись силой.
- Мне-то она зачем? Я и так сильная. По десять килограммов продуктов в
обеих руках через день таскаю. Нет, Леля, эту силу оставь себе, чтобы лучше
вылечить Ивана Васильевича.
- Этой силы, Машенька, и на меня, и на тебя, и на Ванечку твоего
хватит, и еще останется на пятерых таких, как мы с тобой вместе взятые. Это
не просто сила, это сила немеряная.
- Хорошо, пусть будет немеряная, только лучше мы отсюда уйдем,
нехорошо мне как-то здесь, неуютно. Давление, наверное, скачет или
магнитная буря в атмосфере. Скорей забираем грушу и на третий этаж, ко мне.
Леля с Машей одновременно протянули руки к волшебной груше и
почувствовали, как их ладони сами липнут к прохладной кожице. Сила потекла
по рукам, по жилочкам, по венам, по капиллярам. Груша таяла, убавляла в
весе, девушки набирались силы. Они взяли "Рубиновую звезду" с пола, и две
их сложенные в одну ладони превратились в летучий корабль, собравшийся в
далекое плавание. И только он по ровной волне нацелился на ворота гавани,
как из-за ветхого железного мойдодыра, глядящего на них кровожадным
взглядом, выскочила сухонькая старушка ростом в полтора стула.
Калерия бросилась прямо к груше, попыталась ее схватить, но набранная
сила разбега не дала ей остановиться вовремя. Рука ударила девушкам по
ладоням, и, как мячик, "Рубиновая звезда" улетела в стенной пролом.
Первой опомнилась Леля. Оттолкнув неизвестную старушонку деликатным
ударом в лоб, она схватила за рукав Машеньку, пропихнула ее в дыру и
выбралась за Машенькой следом. Груши за стеной не было. Только в воздухе,
как след фейерверка, умирали пузыри света. Они гасли, исчезая за дверью,
выводящей на лестничную площадку.
- За мной! - скомандовала Медсестра Леля, и Машенька, как адъютант за
полковником, выскочила за ней сначала на лестницу, затем на улицу, на
солнечный свет.
- Эй, эй, что ты делаешь! - успела крикнуть Медсестра Леля, но было
поздно. На противоположной стороне улицы несколько горластых подростков
клюшками и обломками лыж гоняли по тротуару мяч. Один мальчишка был с рукой
в гипсе. Леля с Машей застыли на полдороге, наблюдая округлившимися
глазами, как отбитая загипсованной ракеткой-рукой "Рубиновая звезда"
улетает за гребни крыш куда-то в направлении зоопарка.
Глава 10. День работников стеклотарной промышленности
Блики солнца бегали по бутылочному стеклу, наполняя пыльное помещение
"Трех покойников" праздничным, нерабочим духом. Впрочем, дух был и без того
праздничный - в "Трех покойниках" отмечали столетие приемки стеклотары в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг