из непочатой четверти.
- Ох-х, хороша-а!
- Ну, то-то. Вот морошки попробуй али клюквы мороженой. Скоро и мясцо с
картошкой поспеет. Горшочек в печи уже... Не жанился еще?
- Нет, Тимофеич, не женился.
За окном завывала вьюга, шуршала по крыше пурга, а я, разомлев от тепла
и сытости, едва разлеплял веки. Так мы и не поговорили с Тимофеичем в ту
ночь. Сразу же после позднего ужина старик постелил мне на полу возле
жарко натопленной печки медвежью шкуру, на которую я с наслаждением
улегся, мгновенно свернулся на ней калачиком и уснул.
Когда я проснулся, в заплывшие льдом оконца слабо проглядывала синева.
Комната была погружена в тот мягкий, неповторимый сумрак, который
присущ холодному и короткому зимнему дню.
Старик всю жизнь прожил бобылем. Быстрый и аккуратный, он что-то там
колдовал насчет завтрака.
Заметив, что я проснулся, он замахал на меня руками:
- Ты не вставай, не вставай! Умаялся, чай!
И затем после короткой паузы:
- Зачем приехал-то?
Мы тогда только-только приступали к разведке Сордонгнохских займищ. Для
разных нивелировочных работ нужны были люди: держать рейки, провешивать
трассу, копать ямы. Я надеялся, что Тимофеич посоветует, где мне набрать
сезонников на лето. Чтобы не остаться к началу работ без рабочих, нужно
было договориться сейчас, Я поведал Тимофеичу о своих заботах.
- Не просто-то все это, наука. Людишки сейчас все в тайге да на болоте.
Зверька добывают. Сейчас он самый сезон, на зверька-то. А так, вообще,
можно. На лето к тебе народ пойдет. Отчего не пойти? Я и сам пойду. Вы,
чай, тоже рыбешкой побаловаться захотите.
А у нас людишки летом завсегда рыбачат. Озер-то у нас много. Глубокие
озера, чистые. Вы откеда спервоначалу обмерять начнете?
Я достал карту и показал старику район, лежащий между Лабынкыром и
Воротами.
- Так. - Старик помолчал. - Нехорошее место выбрал, наука.
- Почему же нехорошее? - не понял я.- На первое лето обмерим займища и
нанесем на карту. На второе пройдем по трассам и проведем разведочное
бурение. Если анализ и данные разведки будут хорошие, то на третье лето
наметим осушительную сеть. Вот смотрите...
Я показал старику отметки высот и липни гидроизогипсов.
- Здесь понижение и здесь понижение. Вот мы и дадим два магистральных
канала. С запада сброс воды будет в Лабынкыр, с юго-востока - в Томысское
и в Ворота.
- Не про то я, наука.
- А про что же?
- Нехорошие места там. Особенно Лабынкыр. Черт там живет, вот что.
- И вы этому верите? - удивился я.- Вы, столько лет проработавший с
учеными?
Старик насупился.
- А ты не смейся, парень. Нечего тут смеяться. Я дело говорю. Оно в
Лабынкыре живет, а может, и в Воротах тоже. У нас его чертом кличут. А
какое оно, никто не знает. Отец мне еще, помню, сказывал, как оно за его
плотом погналось. Отец даже разглядел его, черта-то. Все темно-серое, как
лисья спина, а пасть громадная-громадная, и жабры с красными перепонками.
И сам я видел. Когда Александра Максимовича Дымова к Лабынкыру водил,
случай один был. Решили мы утицу в глине запечь, любил Александр
Максимович это кушанье очень.
Сказано - сделано. Кликнул я кобелька своего и пошел к озеру. Ну,
известное дело, спугнул кобелек парочку, я навзлет из обоих стволов и
выстрелил. Птицы так камнем в воду и упали. Кобелек бросился доставать.
Схватил сначала одну в зубы, и к берегу. Только принес, как сейчас же
за второй пустился. Но не доплыл кобелек. Забился вдруг и исчез в озере.
Народ сказывает, что это черт его утянул. Прошлым летом у свояка моего,
Луки, уж на Воротах, тоже собачку черт схватил. Вон оно как...
Я не то чтобы не поверил тогда старику. Я хорошо знал, что Тимофеич
ничего не присочинил. Просто я решил, что он чуть-чуть, неведомо для себя
даже, преувеличивает. Я даже предположил тогда, что, возможно, и водится в
озерах Сордонгноха какая-то большая хищная рыба, которую хорошо бы увидеть.
Подумал и забыл. А вот теперь вспомнил. Выходит, что я видел его,
сордонгнохского черта.
В нашей палатке мой рассказ произвел настоящую сенсацию. Ромка
мгновенно предложил надеть акваланги и обследовать дно озера.
- Легко сказать - обследовать,- возразил ему я.- Озеро тянется на
десять-двенадцать километров, и глубина его в некоторых местах достигает
восьмидесяти метров.
Ромка сразу же стушевался и поскучнел. Третий член нашей экспедиции,
такой же толстый, как Ромка, но более флегматичный и рассеянный,
палеонтолог Боря Ревин, смущенно заморгав белесыми ресницами и сощурив
подслеповатые глаза, спросил:
- Ты все же припомни хорошенько, какое оно. Это что, очень крупная рыба
или амфибия?
- Ну откуда же я знаю, Боренька? Что ты ко мне привязался? Я же тебе
уже сто раз говорю одно и то же. Скорее амфибия, чем рыба!
- А какая амфибия?
- Ну вот, опять двадцать пять! - вступился за меня Ромка. - Он же
сказал тебе, что не знает! Да и откуда ему разбираться в этих рептилиях и
амфибиях?
Но для Бори это ровно ничего не значило. Еще в школе ребята прозвали
его за круглую голову и толстые, немного свисающие вниз щеки Бульдогом.
Увы, сходство было не только внешнее. Более упорного человека я еще не
встречал. Он все брал мертвой бульдожьей хваткой. Студентом университета
Боря заболел одной бредовой идеей. Ему во что бы то ни стало захотелось
собственными глазами увидеть прошлое Земли. Первобытный лес древовидных
папоротников, мутное меловое болото, юрских ящеров, девонских насекомых.
Его не устраивали отдельные кости и даже целые скелеты, его не
волновали отпечатки на камнях и кусках угля. Он все хотел увидеть таким,
как оно когда-то было. Я думаю, что у него все это началось с
фантастического рассказа Ефремова "Тень минувшего". Боря прекрасно
понимал, что блестящий вымысел писателя никак не воплотить в реальность,
но он ничего не мог с этим поделать - его не оставляла грызущая и точащая
зависть. Он завидовал героям рассказа! Завидовал и мечтал.
И он додумался. Бульдожья хватка взяла свое. Боря начал искать янтарь.
Ему нужны были насекомые, древние мошки, которые когда-то увязли в липкой
смоле. Эта смола, попав в море, превратилась в янтарь. Так Борис сделался
ловцом янтаря. Он даже отпуск провел на Рижском взморье в поисках
выброшенного прибоем янтаря. Более того, он обегал все ювелирные магазины.
Денег у него не было, и купить там что-нибудь он не мог. Поэтому он
часами простаивал у витрин, пожирая глазами элегантные мундштуки и
браслеты.
- Если хотите понравиться Боре,- говорили его друзья знакомым
девушкам,- надевайте при встрече с ним янтарные бусы. Не отойдет. И даже
провожать увяжется.
Но только в одном на тысячу желтых и медово-красных кусочков древней
смолы он находил то, что искал - насекомое с неповрежденными глазами. С
величайшей осторожностью Бульдог извлекал драгоценную добычу и помещал под
микроскоп. Он искал на глазном пурпуре насекомых отпечатки когда-то
увиденных ими картин древнего мира. Он пытался увидеть прошлое глазами
мертвых. Ничего путного из этого, конечно, не вышло. Лишь однажды Боря
получил микроснимок какой-то сетки, в каждой ячейке которой был виден один
и тот же древовидный папоротник. Вот и все, что навеки отпечаталось в
фасеточных глазах какой-то древней мухи. Я считаю, что Бульдог потерял
время зря, и не придаю особого значения этой его работе. Упомянул я о ней
лишь потому, что она дает представление о характере Бориса. Именно своей
мертвой хваткой он вцепился в меня, когда узнал, что я уезжаю на
заповедные займища Сордонгноха. План его, как всегда, был прост,
прямолинеен и рассчитан на случайность, которую он, Бульдог, почему-то
считал закономерностью.
- Слушай, ты,- говорил он мне,- если до наших дней на Сордонгнохском
плато уцелели какие-то остатки древней флоры, я имею в виду красный мох,
то мы вправе ожидать интересных, совершенно ошеломительных находок. Так?
- Ну, так,- нехотя отвечал я,- а что дальше?
- Ты туда едешь, ты там начальник, а я палеонтолог, поэтому ты должен
взять меня с собой. Я буду делать все. Я умею даже варить обеды.
Отказывать было бы бессмысленно. Сейчас мне иногда даже начинает
казаться, что он предвидел эту встречу с сордонгнохским чертом. С него
станется!
Такой это тип. Он настолько упрям и прямолинеен, что даже удачи его
можно объяснить усталостью природы, которой время от времени надоедает
бульдожья хватка. То, что само не дается в руки, он вырвет зубами.
Пожалуй, хватит о Бульдоге, Он вызывает во мне уважение и раздражение
одновременно. Вот почему я, уже раз начав о нем говорить, не могу сразу
остановиться. Если бы кто знал, как он надоел своими идиотскими
расспросами о черте! Он, как клещами, хочет вырвать у меня то, чего я сам
не знаю. И кто ведает, может быть, ему это удастся... С него станется.
Четвертого участника мне тоже навязали. Вернее, не навязали, а как бы
это точнее сказать... Борьку я взял сам (попробовал бы я его не взять!), а
за биохимика Артура Положенцева замолвил слово мой непосредственный шеф.
Опять-таки, попробуй отказать!
Я тогда здорово удивился. Этот Положенцев - малый с причудами. Ему
тридцать два года, и он уже профессор. Но ведет себя, как мальчишка,
начитавшийся приключений: вместо отдыха где-нибудь в горах или на море он
увязался в экспедицию на болото. Зачем, спрашивается? Я ему тогда прямо
сказал:
- Знаете ли вы, что вам придется выполнять зачастую самую
неквалифицированную работу? Людей у меня мало.
- Знаю,- ответил он с усмешкой,- только здоровее буду.
- Ну, смотрите... Мое дело предупредить.
Говорят, что Положенцев бежал от неудачной любви, Не знаю. По нему
ничего не скажешь. Ведет себя совершенно естественно. Как все. Веселый
парень, охотник, прекрасный спортсмен и, наверное, неплохой товарищ.
Замкнутый только немножко. Себе на уме. Но это уж не мое дело.
Мой рассказ о черте он встретил довольно сдержанно. Это мне не очень-то
понравилось. Не люблю людей, которые делают вид, что их ничем не удивишь.
В них есть что-то наигранное, что-то от ковбойских фильмов.
Ну вот, и все мои коллеги, которым я только что рассказал о встрече с
чертом.
Вечер выдался холодный. Поэтому все мы рано забрались в палатку. Долго
еще говорили о таинственной рептилии, строили планы, но так ничего и не
придумали.
Первым заснул Ромка, потом ровно засопел Положенцев. У меня тоже начали
слипаться глаза. Последнее, что я услышал, было цоканье языком. Это Борис.
Если ему что запало в башку, он всю ночь так процокает, не уснет.
Артур Викентьевич Положенцев, профессор биохимии
Как-то так получилось, что Валерий совершенно неуловимо уклонился от
погружения в озеро. Он ни разу не сказал "нет", но вышло так, что на два
акваланга оказалось только три претендента. Я отнюдь не считаю Валерия
трусом. Трус сбежит из этих болот на вторые сутки. Просто он излишне
осторожен для своих лет. Впрочем, что там ни говори, он начальник - ему
виднее. Ромка, тот сразу схватил акваланг и заявил, что отдаст его лишь
после того, как падет мертвым, Борис Ревин упрямо твердил одно и то же:
- Я палеонтолог, мое право неоспоримо. Я должен ее увидеть.
- Еще скажи, что ты ее родил, эту рыбу! - поддразнил его Ромка.
Между ними разыгралась словесная перепалка. И чем невозмутимей и
упорней Борис заявлял о неоспоримости своего права, тем сильнее петушился
и наскакивал на него Ромка. Мы с Валерием решили вмешаться. Спокойно и
логично мы попытались объяснить Борису, что, впервые надев акваланг и к
тому же не умея плавать, он может испортить нам все дело.
Совершенно неожиданно он внял гласу разума и согласился с нами.
Оказывается, упрямство - это не основное его качество. Он признает еще
и логику. Этот странный парень начинает все больше интересовать меня.
Так отпал еще один конкурент. Естественно, что второй акваланг достался
мне. Нам с Ромкой предстояло отправиться в гости к неизвестному чудовищу.
Это было отнюдь не безопасно. Подводных ружей у нас, к сожалению, не
было, поэтому пришлось пойти на импровизацию. Свинтив по две буровые
штанги и привязав к ним проволокой охотничьи ножи, мы получили довольно
сносные пики, с которыми можно было достойно встретить любое нападение.
Первое погружение принесло глубокое разочарование, хотя вода была на
удивление кристальной прозрачности. Такая видимость редко бывает даже в
море. Мы прекрасно различали мельчайшие детали. В зарослях рогоза и
телореза шевелились уродливые личинки стрекоз. Быстрый, как капелька
ртути, строил свой подводный колокол паучок-серебрянка. Юркие мальки,
деловито окружившие изумрудно зеленый шар кладофоры, осторожно отщипывали
махонькие куски водоросли.
Я плыл, лениво раздвигая руками прибрежные скользкие заросли
роголистника.
Желтовато-зеленые шишечки его соцветий были сплошь покрыты прудовиками.
Впереди плыло черное чудовище. Это был казавшийся в воде великаном
Ромка в гидрокостюме.
Дно постепенно понижалось. Все более тусклой становилась раскинутая на
нем дрожащая солнечная сетка. Проплыв метров двадцать, мы раз за разом
ныряли, уходя в глубину. Но все было тщетно. Таинственной амфибии нигде не
было видно.
Когда, наконец, холод стал просачиваться даже сквозь плотную резиновую
ткань гидрокостюма и шерстяное белье, повернули к берегу. Обследовали мы
едва ли сотую часть большого озера, и не удивительно, что нам пришлось
возвращаться с пустыми руками. Но мы так ждали этого погружения!
Отчаиваться, конечно, было рано, но преодолеть разочарование оказалось
трудно. Я еще старался не подавать вида. Зато Ромка, шумно пробиравшийся
сквозь осоку, был мрачен, нижняя губа его сердито оттопырилась. Бедный,
обиженный ребенок! Он и есть в сущности ребенок. Как-никак я старше его на
десять лет. Как это много, когда мы об этом рассуждаем! И как это ничтожно
мало, когда мы любим. А если она уходит, жестоко и неотвратимо уходит, то
и в двадцать, и в тридцать одинаково кажется, что это твое солнце заходит
за тучи, навсегда покидает тебя. И никогда уже ты так не полюбишь, Но
жизнь сложнее... Вот в двадцать ты этого не понимаешь, а в тридцать уже
знаешь, что ничего не можешь... знать заранее. Но это знание мало
помогает, Сердце редко считается с мудростью, почти никогда не считается.
Так и не увидели мы тогда сордонгнохского черта!
В тот же вечер Валерий расстелил на полу огромную синьку, на которой
среди бесчисленных горизонталей и теодолитных ходов я с трудом различил
контуры озера Ворота.
- Придется нам разбить озеро на квадраты,- сказал Валерий, доставая
логарифмическую линейку.- Иначе никак нельзя, уж очень оно большое.
- А рыба на веревочке привязана? - съязвил Ромка.- Сидит себе и ждет в
одном квадрате, пока прочесывают остальные. Это же не мертвый предмет, а
живое существо! Смешные вы, право...
На синьке лежит неподвижное пятно света. Нить лампочки карманного
фонарика покраснела - ослабла батарейка.
Ромка, конечно, прав. Разбивать озеро на квадраты бесполезно. Но есть
еще и другая логика. В двадцать два года ее не понимаешь, она приходит со
временем, - Вы не правы, Рома,- сказал я по возможности мягко.- Разбить на
квадраты - это нужно для самодисциплины. Ну, видите ли, так будет легче
нам самим, А если будем искать бессистемно, то разочарование скоро
заставит нас бросить поиски как бесполезную затею. Понимаете?
Ромка кивнул головой.
- Мы вроде сами себя обманываем,- продолжал я,- но это хороший обман,
нужный. Бывает, человек устал идти. Кажется, он не сможет сделать уже ни
шага. Но он говорит себе: "Еще тысячу шагов, и я отдохну", а идти ему
много тысяч шагов. Человек проходит тысячу шагов, но не садится, а
говорит: "Ну, еще хотя бы пятьсот, а тогда..." Такие люди всегда достигают
цели.
Я почему-то смутился и оглянулся. На меня пристально, не мигая, смотрел
Борис. Заметив, что я почувствовал его взгляд, он тихо и застенчиво
улыбнулся, Улыбка у него необыкновенная!
По натянутому брезенту гулко забарабанили тяжелые капли. В маленькой
палатке, озаряемой тускловато-оранжевым светом фонарика, было тепло и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг