Постепенно все прояснилось. Оказалось, что Вал. Ник. Курил. - это
Валерий Николаевич Курилин, молодой геолог. Но его, к сожалению, сейчас
нет. Он в экспедиции. Знает ли она его приятеля, такого - с круглой
головой и массивным подбородком? Нет, не знает. К Валюшке тут многие
ходят. Такого смешного немножко, с оттопыренными ушами? Ах, так, может,
это Борис?
Школьный дружок Валерия. Как же, как же. Борис Ревин, они и в
университете вместе учились. Последнее время он почти не бывал у них.
Может быть, не он? А кому же еще быть? Смешной и уши торчат? Он. Так что
же с ним такое?
Я постарался возможно ярче описать состояние Лопоухого. В трубке
наступила тишина. Хрипло потрескивала мембрана. Наконец, моя собеседница
сказала:
- Я сейчас приеду.
Я немножко оторопел.
- То есть, простите, куда?
- Ну где он у вас находится? В поликлинике, что ли? Вот туда и приеду.
А как же? Ведь он почитай что сирота. Ждите меня.
Я бросился к Дон-Кихоту.
- Ваш подопечный уже отправлен в больницу на Ленинском проспекте. Мы не
имеем права долго задерживать у нас больных, - сказал мне старик.
Я решил подождать Марью Ивановну здесь. В длинном коридоре было много
людей. Между темными человеческими фигурами чахло сочился рассеянный
солнечный свет. Медсестра, макнув ручку в пузатую чернильницу, спрашивала
каждого вновь-вошедшего больного: "Ваш номер?" - и нацеливала перо на
посетителя. Речь шла о номере медицинской карточки.
Марью Ивановну я узнал сразу, хотя никогда ее раньше не видел. Уж очень
она отличалась от нашей университетской публики. Ей было далеко за
пятьдесят, в левой руке она сжимала бежевую хозяйственную сумку, большую,
на молниях. Она двигалась размашисто и уверенно. В ее походке были скрыты
многие годы тяжелой работы в поле, а может быть, за станком, и стояние в
очередях по магазинам, когда ноги гудят после восьмичасовой смены, и
бессонные ночи над больными детьми...
Она пожала мне руку уверенно и крепко.
- Где врач? Я хочу с ним поговорить...
Я проводил Курилину к Дон-Кихоту. После нескольких вступительных фраз
она спросила:
- Какая же у него болезнь?
Дон-Кихот пустился в отвлеченные рассуждения о том, как трудно
определить характер заболевания вот так, с ходу, не зная человека, его
особенностей.
Старуха прервала его.
- Вам тыщу анализов надо сделать? Да в истории болезни кучу умных слов
написать? И все равно не будете знать! Так и скажите прямо - не знаю. Оно
справедливее будет-то.
Дон-Кихот начал медленно закипать. Нижняя челюсть у него отвалилась,
огромный кадык торчал, как пика.
- И не обижайтесь, пожалуйста, - урезонивающе сказала Марья Ивановна, -
я вашего брата, врача, знаю. Самою чуть в гроб не вогнали. Давайте-ка
адресок, куда Бориса сунули. Ответственности побоялись? Знаю я, как это
бывает. Спихбол?
Она толкнула Дон-Кихота в бок и рассмеялась. Голос у нее гулкий, смех
заразительный. Черт знает, что за бабка! У Дон-Кихота брови полезли вверх.
Старик не знал, то ли ему ругаться, то ли улыбаться.
Я осторожно тронул Марью Ивановну за руку. Кожа у нее твердая, грубая,
в мелких пупырышках.
- У меня есть адрес, поедемте.
- А-а, ну что же, двинули, малыш. До свиданья, доктор.
Дон-Кихот пожал плечами.
Общаться с этой женщиной было очень просто. Действовала, говорила и
комментировала она, другим приходилось только наблюдать. Я ввернул
несколько слов о Лопоухом, пока мы тряслись и толкались в автобусе.
- Этот Борис всегда был чудак. Но я не знала, что он припадочный.
Паренек он странный, но чтоб за ним замечалось что-нибудь такое... этого
не было.
Я воспользовался секундным перерывом и записал координаты Бориса Ревина.
Телефона у него нет, живет он за Абельмановской заставой.
- Во всем виновата его мать, - сказала Марья Ивановна, после того как
подробно перечислила весь транспорт, идущий к Абельмановской заставе. - Я
давно заметила: как где какая беда, значит, баба нашкодила. Может, и не
прямо, а через кого-либо, но все равно здесь какая-нибудь баба руку
приложила. Или дрянь или дура.
- Шерше ля фам, ищите женщину, - ввернул я, - но, может, это обычное
совпадение? Женщин много, вот они и попадают чисто статистически в орбиту
беды?
- Ты мне заумки не подбрасывай. У меня свой с высшим образованием. Тоже
иногда захорохорится и на иностранный манер рассуждать примется. Но я живо
все его заулки в норму привожу. У меня свой рентген имеется. Чутьем он
по-простому-то зовется. Я и науку от шелухи отличить сумею, так что
слушай, как люди, повидавшие жизнь, рассуждают.
- И помалкивай! - рассмеялся я.
"Ну и мамочка у вас, товарищ Курилин!" - Нет, не молчи, а свое доказуй.
Но без этого, без штучек. Место у женщины в жизни серьезное, куда вашему,
мужскому! Женщина - она все вокруг себя организует: и семью, и дом, и
мужа, и работу. А если попадется такая, как Борькина мать, так уж тут все,
конечно, идет прахом. Правда, что с мужем ей не повезло. Запятнанный был
человек, что и говорить, сильно запятнанный. Но, как-никак, отец твоего
ребенка, так что здорово нужно было мозгами шевелить раньше, чем кричать
караул.
- Простите, но я вас не совсем понимаю.
- То-то и оно. Ты меня, малыш, не понимаешь, Михайлова своего сына не
понимает, и одна ерунда получается.
Она говорила "юрында".
- О какой Михайловой идет речь?
- Так это же и есть Борисова мамаша. Она по первому мужу, отцу Бори, не
Ревина, а Михайлова. А потом своего второго мужа заставила усыновить
мальчика, чтобы никакой памяти об отце на нем не оставалось. Ну да что там
говорить, история долгая, в двух словах не расскажешь. А мы уже приехали.
В больнице Бориса не оказалось. Его с ходу переправили за город, на
станцию Столбовую.
- Я же говорю, - возмущалась Марья Ивановна, - настоящий спихбол! Для
них больной, что футбольный мячик. Ну и врачи! Я их, каторжных, насквозь
вижу.
Только бы им ни за что не отвечать. Нацарапал рецепт, и будьте здоровы!
- Может, в этой больнице мест нет, а может, они не специалисты по
такого рода психическим заболеваниям, - попытался я урезонить
расходившуюся старуху.
- Э, э, э, оставьте, - раздраженно сказала она. - Знаю я их. - Потом,
помолчав добавила: - Оно, конечно, платят им мало, да и работа нелегкая.
Все с людьми, все с больными. Это народ капризный, обиженный. Но так
подумать, никто их и не заставлял на врачей учиться. А уж коли ты взялся
за такое человеческое дело, так неси свой крест честно. Бюрократы
несчастные! Давеча я с зубом канителилась. Ужас что было!
Я огляделся по сторонам. Пыльный асфальт сверкал на солнце, как ртуть.
В горле пересохло, хотелось пить, и ни одной водопойки поблизости. Под
полосатым брезентовым навесом румяная девушка продавала болгарский
виноград, возле нее сгрудились домохозяйки. Красный жаркий автобус делал
разворот, намереваясь нырнуть в узкий переулок.
Мне пришла в голову хорошая мысль.
- Марья Ивановна, - сказал я, - зайдемте в парк, он совсем рядом, я
водички попью: от жары погибаю.
Газированная вода была колючая, как еж, от нее щемило в носу и
наворачивались слезы, но жажды она не утоляла. Марья Ивановна чинно выпила
свой стакан, и мы зашагали по дорожкам, посыпанным красным толченым
кирпичом.
- Значит, ваш сын хорошо знает Ревина? - спросил я.
- Я уже вам говорила, это история долгая. Еще до того, как я вышла
замуж, Курилин сильно дружил с Михайловым. Оба геологами были, и оба за
ней, за Натальей, ухаживали. Уже я не знаю, как у них там все протекало,
но только наверняка что-то случилось. Муж не особенно любил на эту тему
распространяться, но я потихоньку да полегоньку кое-что из него выцедила.
Много мне узнать не удалось, но знаю только, что ухаживали они,
ухаживали за ней, потом съездили вдвоем с Михайловым в экспедицию,
вернулись, и после этого Курилин к Наталье ни ногой. То ли они с
Михайловым там поругались, то ли договорились между собой, чтоб волынку
эту больше не тянуть, то ли жребий бросили (и такое дело между мужчинами
бывает), но стал ходить к Наталье теперь один Михайлов. Долго ходил,
видать, Наталья больше к Курилину симпатию имела. Оно понятно. Видный
человек был Николай Курилин. Волосы светлые...
- Был? Разве ваш муж умер? - вырвалось у меня.
- Умер, малышка. Вернее, погиб. Вот из-за этой-то смерти и Борис
Михайлов Ревиным стал.
Мое любопытство, расплавленное и размягченное под жарким августовским
солнцем, начало твердеть. Я почувствовал, что занавес если и не
раздвигается, то, во всяком случае, колеблется под напором не известных
мне сил.
- Несчастный случай? Болезнь? Война? - деловито осведомился я, придавая
голосу оттенок участия.
- Ты погоди, не торопись, - отстранила меня рукой Курилина. - Я тебе о
Николае рассказываю. Красавец был человек, и душой и телом. Веселый,
сильный, ловкий. Его все любили, нельзя было не любить. Когда я первый раз
увидела его... - Старуха помолчала. - Ну ладно, может, тебе это не
интересно.
- Нет, почему же?
- Скажешь, старушка расчувствовалась, еще посмеешься. Одним словом, как
откатился от Натальи Курилин, та, видно, здорово подосадовала. Гордая,
виду не подала, но и Михайлова особенно не поощряла. Так они маялись
втроем, маялись - двое рядом, а один поодаль. А потом Николай съездил в
командировку в Саратов. Там мы с ним и познакомились и поженились.
Теперь-то я не знаю, или он свою застарелую любовь тогда выжигал, или
впрямь мной сильно увлечен был. Но тогда мне на все было наплевать, уж
очень он мне по сердцу пришелся. Потом я его пытала: признайся, говорю,
мужскую дружбу доказывал, на мне женясь? Хохочет и отшучивается. Так и не
сказал. А видно, так оно и было. А может, и не так, жизнь штука сложная.
Только Наталья еще долго замуж не выходила. И когда у нас Валерий
родился, они с Михайловым наконец свадьбу сыграли. Снова стали Курилин с
Михайловым вместе в экспедицию ездить, да и мы с Натальей поближе
познакомились и даже подружились. Только недолговечная это была дружба!
Когда я разузнала, что мой Николай раньше за Натальей бегал, как-то отпала
охота мне ее видеть. Не по мне она стала. А тут...
Марья Ивановна на миг замолкла.
- Смотри, стервец, как устроился, - сказала она, указывая на воробья,
купавшегося в пыли на клумбе. - Получает же зверь удовольствие!
- Вы не кончили, - сказал я.
- Да что кончать-то? Старые раны бередить. Человек ты мне незнакомый,
молодой, хоть и ученый, да, наверное, жизни не знаешь. Пустое любопытство
одно.
- Марья Ивановна! - закричал я. - Ей-богу, так не поступают. Может, я
действительно самый обыкновенный, не весьма хороший человек, но Борис
Ревин меня очень интересует. Я сам не знаю, почему. Мне хочется ему
помочь. И вы меня просто обижаете...
Курилина улыбнулась. У нее удивительно приятная улыбка. Два маленьких
голубых невероятно хитрых глаза тонут в паутине коричневых морщинок и
лукаво поглядывают на вас, словно мыши из норки.
- Ладно, - сказала она, - это я от тебя и хотела слышать. Не люблю,
когда люди молчат и неизвестно, что они там про себя думают. Так вот,
получилось так однажды, это было в тридцать девятом году, Валерику уже
второй год пошел. Уехал мой муж с Михайловым на Обь, а вернулся оттуда
один Михайлов.
И сообщил, что, .дескать, погиб Николай Курилин при переправе через
одну таежную речушку. "А ты где ж был?" - спрашиваю. "Я шел за ним, -
говорит, - метрах в пятидесяти, а когда подошел к реке, только шапку нашел
на берегу". И разные ужасы расписывает. Работали они, дескать, вдвоем,
потом через осенние ливни их наводнение залило, и все снаряжение погибло.
Шли они через тайгу мокрые, холодные, голодные, еды в обрез. Тогда у
геологов всей этой техники не было. Ни вертолетов, ни самолетов. Хотя,
кажись, самолеты в больших партиях были. Так плелись они много дней, и уже
первый снежок стал падать, мороз по утрам, они совсем ослабели, еды у них
на двоих на два дня да баклага спирту. И вот здесь возьми и случись это
несчастье с Николаем. Свалился в воду, словно камень, и исчез навсегда.
Михайлов на этом месте стоянку сделал, так сильно ослабел, что и
двигаться не мог. Умирать, говорит, решил. Да ударил мороз, и по первому
льду перешел он речку, в которой погиб Николай.
- А ваш муж как пытался переправиться, вплавь?
- Вплавь в такую студеную воду никак нельзя. Видать, брод искал или с
обрыва свалился. Михайлов и сам толком объяснить не мог. Слушать его я
слушала, а не очень-то доверяла. Чуяло мое сердце неладное. И
подтвердилось мое предчувствие. Не сразу, правда.
- Каким образом?
- А вот каким. Прошел год, может чуток меньше. Я за это время все глаза
выплакала над письмом, где сообщалось, что мой муж погиб смертью героя при
исполнения служебных обязанностей. Положу, бывало, эту бумажку перед собой
вечером, когда Валерик, отбегавши, что ему положено, спит без задних ног,
и плачу, заливаюсь. Как однажды приезжает один Колин сослуживец и говорит
мне... Всю душу он мне перевернул. Как сейчас помню, сидели мы у нас днем,
солнце ярко светило, а у меня в глазах черно стало, словно все вокруг
черными флагами позавешивали. Говорит мне Евгений 'Николаевич: "Не хочу
тебя расстраивать, Машенька, но должна знать ты правду. Не утонул твой
Николай. Обманул тебя, да и нас всех Михайлов". Оказывается, пришел осенью
к якутам-охотникам человек с бородой, кожа да кости, и в бреду. Побредил
суток двое и скончался. И ничего у него с со бой не было, ни документа, ни
припасов. Совсем раздетый, без шапки, босой, оборванный, страшный человек.
Ничего не поняли якуты из его бреда, только сильно испугались. Тогда
время известно какое было. Схоронили его молчком, и концы в воду. А когда
с новой весны стали в эти места геологи наезжать, кто-то и проболтался.
Нашли могилу Николая. Выкопали труп и как-то опознали беднягу. И сразу
подозрение на Михайлова упало. Вспомнили все, что, когда подобрали его,
была у него еще еда, да и спирту малость оставалось. Сбежал, подлец,
почуял, что еды не хватит на двоих, и бросил своего товарища. Судить его
будем, говорит Евгений Николаевич, улик нет, чтоб настоящим судом его
судить, но есть у нас товарищей суд. Вот этим судом и будем судить. Как
услышала я этот разговор, так у меня такая злость поднялась, что, кажется,
руками бы его задавила...
- Ну и что же Михайлов сказал на суде? - спросил я.
- А что? Все то же, что и ране. Шли, говорит, вдвоем впереди Курилин,
за ним - я. Когда подошел к реке, Курилина не было. Туда-сюда, нашел
только мешок, что тот нес, да его шапку, к берегу прибитую волной. Решил,
что утонул Курилин. Вот и все. Кто-то ехидный спросил: значит, Курилин,
перед тем как утонуть, решил оставить ему всю наличную провизию? Михайлов
бледный, но спокойно отвечает, что, перед тем как ищут брод, все тяжести с
себя сымают. И тут я увидела Наталью. Без кровинки в лице, а глаза так и
сверкают. Приметила я, что ребенка она ожидает. И кто его знает, почему,
но стала моя обида утихать. И как начали громить Михайлова все, кто был в
зале, за явную ложь, я что-то совсем размякла. Конечно, не жалко мне было
этого сукиного сына, что товарища в беде бросил, а жалко мне Наташку, а
еще больше того ребеночка, который будет. Каково ему знать, что отец его
сволочь распоследняя! И пока Михайлов там выворачивался и пытался концы с
концами связать, а они никак не связывались, потому что если человек жив
после переправы остался, то не могли же они так по-простому разминуться,
этого уж никак нельзя объяснить. Всем было ясно, ушел от Николая Михайлов,
сбежал с запасом еды, свою шкуру спасал. Да ясно-то ясно, а доказать
нельзя.
- Ну и чем же все это кончилось? - спросил я, пытаясь воссоздать в
памяти лицо Лопоухого. Интересно, похож он на своего отца или нет?
- А ничем. Я выступила в защиту Михайлова. Мертвому - мертвое, а живому
- живое. Думала я только об ихнем ребенке. Так что Михайлова и не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг