Е.Парнов, М.Емцев
БУНТ ТРИДЦАТИ ТРИЛЛИОНОВ
Повесть
Неожиданный поворот
Владимир Николаевич Флоровский, ассистент университета
Еще три дня, и я ухожу в отпуск. Через какие-нибудь восемьдесят часов я
буду уже смотреть в круглое окошко самолета. Земля превратится в макет, по
которому неторопливо поплывет крестообразная тень.. Если, конечно, не
будет облачности. Хорошо бы сегодня разобрать все бумаги, отправить в
журнал уже готовую статью, отослать рефераты, ответить на письма. Хорошо
бы!
Весь окружающий мир уместился в перевернутом виде на боку пузатой колбы.
Мир притих перед грозой и сердито насупился в синеватых отблесках
стекла.
С высоты двадцать первого этажа автомобили кажутся игрушками, а люди -
муравьями. Серые прямые ленты дорог, строгие квадраты и прямоугольники
зелени. Если пройдет дождь, то даже сюда, на такую высоту долетит запах
мокрого каштана... Но о дожде можно только мечтать. Вернее всего, опять
небо блеснет зарницами, прогрохочет дальний гром, и тучи пройдут стороной.
Вот уже целую неделю город изнывает от августовского солнца.
Окна и двери в университете распахнуты настежь. Но это мало помогает.
Работать все равно тяжело. Мозги размякли, как разогретый на солнце
асфальт. Я снял пиджак, включил вентилятор и постарался удобнее устроиться
в кресле. Но вскоре поймал себя на том, что уже несколько минут читаю одну
и ту же страницу отчета. Захотелось пить. Решил спуститься в буфет и взять
бутылку холодного молока или пива.
В буфете вилась длинная очередь. Солнце плавило оконное стекло и
рвалось в помещение сквозь танцующий столб пылинок. Нетерпеливо
переминаясь с ноги на ногу, щурясь и постепенно раздражаясь, я стоял в
конце малоподвижного человечьего ручейка. Время приобрело свойства резины.
Мне уже расхотелось пить. Я оставался в очереди только из-за упрямства.
Передо мной стоял смешной и странный человек. Коротко остриженная
лопоухая голова его непрерывно двигалась. Толстые пальцы шевелились,
перекатывая из ладони в ладонь столбик монет. Человек близоруко улыбался,
тихо шептал что-то, толстые добрые губы его шевелились.
Я рассматривал его безо всякого интереса, пока не увидел на груди белую
визитную карточку, на которой латинскими буквами было напечатано: "Артур
Положенцев, Москва". Я удивился. Значит, лопоухий коротышка был делегат
Международного противоракового конгресса! Я еще раз оглядел его. Мятая
шелковая тенниска, на которой темнели влажные пятна, широкие синие брюки,
давно утратившие складку, пыльные ботинки со стоптанными каблуками. Во мне
шевельнулась неприязнь. Я вспомнил изящных, аккуратных мужчин в прекрасных
серых костюмах, с ослепительными замороженными воротничками. В эти дни их
часто можно было встретить в коридорах и вестибюлях.
"Некультурно, - подумал я, - посещать конгресс в таком виде. И обидно
тем более, что этот неряха, наверное, крупный специалист".
Фамилия Положенцева мне была известна. Мои размышления прервал звон
упавшей на пол монеты. Пока Лопоухий, близоруко щурясь, оглядывался,
монету подняла щупленькая девушка с тощими косичками. Она по-студенчески
держала своя деньги между страницами книги и теперь торопливо
перелистывала ее. Я взглянул на Лопоухого. Он, улыбаясь, следил за
девушкой, которая все никак не могла сообразить, откуда упала монета.
Лопоухий молчал. Это мне понравилось, и я посмотрел на него уже с
некоторой симпатией. Поймав мой взгляд, Лопоухий тотчас же повернулся ко
мне и стал тихо объяснять ситуацию:
- Это я потерял копейку. А девочка решила, что она. Вот и ищет теперь,
откуда монета упала.
Моя мгновенная симпатия улетучилась. Я не любил людей, которые спешили
поделиться своими наблюдениями и впечатлениями с первым встречным.
Незаметно подошла моя очередь. Пока я брал свое пиво и тарелки с
закуской, Лопоухий все время не оставлял меня в покое. Он успел сообщить
мне свое мнение о здании университета, спросил меня, каковы на вкус
китайские блюда, что такое агар-агар и можно ли есть салат из него. Мои
односложные ответы его, видимо, не смущали; все так же неумолчно тараторя
и заискивающе улыбаясь, он шумно уселся за мой столик. Чтобы хоть как-то
прервать поток его сбивчивых и каких-то наивных речей, я задал ему
совершенно напрасный, как мне тогда казалось, вопрос:
- Вы здесь на конгрессе?
Он радостно закивал головой:
- Ага, на конгрессе. Меня интересует вирусная теория рака. Я хочу
кое-что узнать о свободных генах. Но я не делегат. - Он притронулся к
приколотой на груди визитной карточке: - Это не моя. Это Артура. Я взял
ее, чтобы пройти в университет без всякой пропускной волокиты.
"Это в твоем стиле, - подумал я с насмешкой, - какое мальчишество!"
- А вы знакомы с Положенцевым, или этот нагрудный пропуск попал к вам
без его ведома?
Лопоухий посмотрел на меня. И под взглядом этих добрых и чистых
подслеповатых глаз я почувствовал себя не очень хорошо. Мне стало стыдно.
"Пижон ты, братец, пижон", - подумал я о себе. Мне захотелось сказать
этому человеку что-нибудь хорошее, как-то сгладить резкость, придать ей
вид неуклюжей шутки. Не придумав ничего подходящего, я хлопнул его по
плечу и предложил:
- Ну вот, если надоест сидеть на конгрессе, приходите ко мне на кафедру.
Хоть раком мы и не занимаемся, но кое-что интересное есть и у нас.
Лопоухий рассыпался в благодарностях и стал еще суетливее. Потом сказал:
- Я что-то устал. Не составите ли вы мне компанию погулять после обеда
на чистом воздухе?
Сначала я хотел отказаться. Прогулка в его обществе совсем мне не
улыбалась. Но мысль о том, что нужно подниматься в душную комнату и,
изнывая от жары, что-то читать, показалась мне страшной. Я согласился.
Через несколько минут нас уже обдувал напористый ветер, всегда живущий
на юго-западе Москвы. Дрожали листья, раскачивались ветки. Бабочка
"павлиний глаз" буквально распласталась на спинке садовой скамейки, Ее
крылья были раскрыты больше, чем на сто восемьдесят градусов. Наверное,
чтобы не сдул ветер...
Мой новый знакомый был набит чудовищно объемистой, но хаотичной
информацией по исторической биологии, генетике, молекулярной эволюции и
прочим наукам. Признаться, я не очень внимательно его слушал. Прогулка
была хороша сама по себе, и я уже пожалел, что связался с этим говоруном.
Он как раз с восторгом рассказывал о своей поездке на какое-то озеро с
замысловатым названием, и я подумал, что надо было бы мне представиться да
и его фамилию узнать. Но почему-то не сделал этого. Просто, хорошо было
сидеть в тени, на безлюдной аллейке, и ни о чем не думать.
- Вы не устали говорить? - спросил я.
Не знаю, как это сорвалось у меня с языка. Мне очень хотелось, чтоб он
замолчал. Слова мои его поразили.
- Нет, нет, - испуганно сказал он, - нет! Я еще должен рассказать вам
очень важную вещь.
Я обратил внимание, что у него очень решительный и упрямый подбородок.
- Иначе, - добавил он, - кто же об этом узнает? Кто-то знать должен,
ведь это очень важно...
Тут лицо его изменилось. Оно побледнело, даже как-то вдруг вытянулось,
похудело. Резко обозначились темные тени под глазами, явственно проступили
впадины на щеках. Зря я его обидел. Я уже раскрыл рот, чтобы загладить
свои слова, но он опередил меня. Даже голос его изменился, стал сухим,
безжизненным. Он смотрел мне прямо в глаза. Но взгляд его уже не был
подслеповатым и добрым. Скорее - отрешенным, невидящим.
- Я сделал страшную глупость, - хрипло сказал он, и его упрямый
подбородок слегка задрожал.
Да он, кажется, припадочный... С ним хлопот не оберешься. Вот навязался
на мою голову! Я сделал естественный жест, выражавший удивление и
растерянность. Но он меня неправильно понял.
- Погоди, не убегай. Я должен... ты должен... я впрыснул себе эту
штуку, - бормотал он, наваливаясь на меня и жарко дыша в лицо. От него
пахло только что съеденной в буфете колбасой.
Он вцепился в мой рукав.
- Я сделал это только ради него, понимаешь? - говорил он слабеющим
голосом. - Я должен был знать правду. Долго без правды жить нельзя...
Правда, она...
- Я не понимаю, о чем идет речь? - спросил я и отодвинулся. Уж очень он
был потный и жаркий.
Он замолк и закрыл глаза. Я не на шутку перепугался и принялся его
трясти.
- Послушайте, что с вами?
Он некоторое время молчал, потом пошевелил губами и, не открывая глаз,
сказал:
- Я, кажется, умер.
Никогда в жизни я не думал, что могу так волноваться. У меня все
оборвалось в груди. А он тихонько, как засыпающий ребенок, пробормотал:
- Не то чтоб совсем...
Затем он сжал губы, замолчал и начал синеть. Когда я увидел, как по его
щекам поползли синюшные разводы, меня будто по ногам стегнуло. Я бросился
за помощью...
В университетской поликлинике тень и тишина. Кто-то заботливо снял с
Лопоухого ботинки и уложил его на белую, покрытую клеенкой кушетку.
Пожилая женщина-врач вот уже в который раз прослушивает слабые к редкие
биения сердца. Высокий и тощий, похожий на Дон-Кихота старик водит перед
застывшими глазами Лопоухого каким-то блестящим предметом, а он без
сознания. Бедный Лопоухий! И зачем я его так называю? Не такие уж у него
оттопыренные уши. Но я не знаю ни его имени, ни фамилии. А как-то называть
его надо...
Только что, перед тем как вызвать по телефону скорую помощь, мы
тщательно осмотрели карманы его брюк.
Немного мелочи, ключ от английского замка на медной цепочке, куча
троллейбусных и автобусных билетов, расческа с двумя поломанными зубцами,
стертый на сгибах квадратик бумаги с телефоном какого-то Вал. Ник. Курил.
- вот и все. Бедняга... Дон-Кихот сказал, что у Лопоухого странно
заторможены все рефлексы. Он не реагирует ни на какие внешние
раздражители: свет, боль. звук... Несомненно, это какое-то мозговое
заболевание.
- Я бы даже рискнул констатировать летаргию, если бы не был твердо
уверен в обратном, - важно произнес безбородый Дон-Кихот.
- У него нет никакого контакта с внешним миром, - сказала женщина,
пряча стетоскоп. - Довольно типичный случай. Это психотик. То, что вы
рассказали нам,- она строго посмотрела на меня,- лишний раз в этом
убеждает. Это было начало приступа.
- Его можно вылечить?
Врачи молчали. Дон-Кихот после некоторой паузы промычал:
- При надлежащей терапии и если разрушительные процессы зашли не очень
далеко... Впрочем, трудно сказать...
- Неужели это сумасшествие? - Я с надеждой смотрел на усталую женщину в
ослепительно белом стареньком халате.
- Наверняка я ничего не могу вам сказать. Его покажут специалистам...
Может быть... Ну, вы сами посудите, - женщина ткнула пальцем в
злополучную карточку: - какой здравомыслящий человек попытается проникнуть
таким образом в учреждение, в котором ему нечего делать. А?
- Я, Ираида Васильевна, -- сказал Дон-Кихот, протирая ладони смоченной
в спирте ваткой. - вспоминаю случай, который имел место у великого Лоренца.
Как-то его друг, известный фармаколог, попросил предоставить в его
распоряжение психотика, который настолько потерял разум, что живет уже
чисто растительной жизнью. Шизофреник, предоставленный Лоренцом этому
фармакологу, был безмолвным и неподвижным субъектом, вроде нашего
пациента. Глаза его были либо закрыты, либо бессмысленно вытаращены.
Законченный образец далеко зашедшей непоправимой дегенерации. Полнейший
умственный распад. Окончательная и бесповоротная потеря интеллекта. Но вот
в вену больного ввели ничтожное количество безвредного раствора цианистого
натрия. Сначала больной, который многие годы находился в состоянии
полнейшего оцепенения, и глазом не моргнул. Но когда препарат достиг
дыхательного центра мозга, больной начал дышать все глубже и полнее. И
вдруг человек, не произнесший за несколько лет ни слова, тихо произнес:
"Алло". Он дышал все глубже, в его мутных глазах стала проблескивать
мысль. Он даже улыбнулся Лоренцу и внятно произнес свое имя. Три-четыре
минуты бедняга разговаривал, как совершенно нормальный человек. Но
действие цианистого натрия стало ослабевать, больной забормотал, глаза его
замутились, и он вновь впал в свое первоначальное состояние. Так что, как
видите, на несколько минут даже окончательно потерявшего разум человека
можно пробудить от страшного сна. Современная наука...
Мне не хотелось слушать Дон-Кихота. Он казался напыщенным и
самовлюбленным. Возвращаться в лабораторию уже не было смысла, и я
направился в зону Б, чтобы немного посидеть во дворе на скамейке,
спрятанной в кустах персидской сирени. На душе у меня было тяжело. Мне
было очень жаль Лопоухого.
И тут я почувствовал, что сжимаю что-то в руке. Это была записка с
номером телефона Вал. Ник. Курил. Я подумал: "Неужели Лопоухий пришел на
конгресс только с этой бумажкой? Неужели он ничего не записывал?" Но тут
же я одернул себя: человек сошел с ума, а я требую от него разумных
действий.
И все-таки... Быстро пошел я к большой аудитории, где проходил конгресс.
Постепенно я замедлил шаг. Действительно, что я скажу? Простите,
товарищи и господа, но здесь Лопоухий забыл тетрадку, я не знаю, кто он и
где он сидел, но пошарьте, пожалуйста, каждый возле себя...
Я решил дождаться конца заседания, закурил сигарету и начал кругами
прохаживаться около входа в аудиторию. Мимо проходили знакомые сотрудники,
здоровались и шли по своим делам. А я все ходил по пустому холлу.
Наверное, я очень странно выглядел тогда.
Терпения моего хватило ненадолго - никогда не прощу себе этого. Я начал
размышлять, что Лопоухому уже все равно ничем не поможешь, и какая
разница, лежит ли где его тетрадь или нет.
Очень скоро я убедил себя в том, что все это меня совершенно не
касается.
Я сделал все, что мог. Остальное - дело врачей и других непосредственно
заинтересованных лиц. А я тут ни при чем. От жары у меня вспотели руки, я
разжал кулак. На пол упал грязный бумажный комочек.
Я поднял его и бросил в монументальную каменную урну.
До конца рабочего дня оставался еще час, я вернулся в лабораторию. Это
было 26 августа...
В моей комнате все было по-прежнему. Казалось, я отлучился на несколько
минут. К столу плотно прикипели листки бумаги с хорошо знакомыми
каракулями. Пиджак мой обвис, как халат арестанта. Воздух был густой и
горячий. Жара и не думала спадать. Я посмотрел на давно знакомые и
порядком надоевшие мне аксессуары кабинета и почувствовал досаду. Черт
побери, все это вижу каждый день в течение многих лет, а сегодня на меня
налетело Неожиданное, и я... я сбежал от него в свою скорлупу, свою норку,
где мне тепло и сухо. Странное дело, мы вечно ищем новое, но никогда не
готовы с ним встретиться. Либо оно не такое, как мы думали, либо пришло не
тогда, когда надо...
В следующую минуту лифт отжал мои внутренности к горлу. Я мчался вниз,
назад, на розыски Лопоухого.
Представляю, какой идиотский был у меня вид, когда я шарил в урне.
Удивленные улыбки проходивших мимо людей кололи мой затылок. Но мне
было уже все равно. В ноздри бил тревожный ветер, которым дышал Шерлок
Холмс. Я шел по следу. Когда человеком овладевает азарт разведчика, в нем
появляется что-то от хорошей гончей собаки.
Я старательно разгладил бумажку и побежал к телефону. Г... Г... Это
Арбат.
Значит, приятель Лопоухого живет в одном из старинных районов Москвы. В
каком-нибудь обветшалом особнячке...
Женский голос глубоко контральтового тембра сказал:
- Марья Иванна слушает.
Мне пришлось довольно долго втолковывать Марье Ивановне суть дела.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг