закупоренной бутылки. Еще стало мерещиться, будто чей-то взгляд вперился
ему в затылок сурово и вопросительно.
- Товарищи! - с робостью и несильно крикнул Суходолов. - Где же вы?
Голос не раскатился, не прогремел, как полагалось бы ему раскатиться
и прогреметь в пустоте, - он погас разом, и лишь шелест песка, стекающего
ручейками с высоты, нарушил покой необозримого храма, спрятанного в горе
Монашке. Гриша уже не шел, он крался по вязким плитам, испускающим
синеватый свет дряблого утра, крался в сторону загадочного сооружения,
которое вблизи вроде и не представляло никакой загадки: то были двери,
вмурованные в скалу, белые двери и будто слегка обсыпанные снегом - они
поблескивали, одинаковые размером, по Гришиным соображениям, метра на три
шириной и метров на пять высотой. "А сколько их всего-то? Штук
пятьдесят-шестьдесят, не меньше." Это было какое-то хранилища еще
напоминало это сооружение мартеновский цех. Гриша ходил со
студентами-заочниками в мартеновский цех на экскурсию, там тоже были двери
в, ряд, только за ними клокотало сердито многотонное варево, огонь рвался
наружу с пугающей яростью, здесь же стояла кладбищенская тишина. Бухгалтер
постучал согнутым пальцем, интеллигентно, по первой двери и сказал:
- Эй, кто там? - На всякий случай добавил: - Я ничего худого не
замышляю, товарищи!
В резиновых сапогах хлюпала вода, бухгалтер снял их и сел отдохнуть
да пораскинуть мозгами о том, что же, собственно, делать дальше? Думалось
некстати о том, что за стенами этого склепа разгулялась добрая погода,
тайга высветлилась, воздух там прозрачен и сладок. Еще вспомнилось про
кусок сала и полбуханки бородинского хлеба. Гриша даже привстал и тяжко
простонал: "Да! Как же я, елки-палки, из виду выпустил - завтра с утра
человека в банк посылать, а чеки не подписаны. Вот это номер!" Остальное
предугадать было не так уж и трудно. В бухгалтерию после обеда попрет народ
и станет домогаться ответа: когда аванс сёдни? Спрашивать будут поначалу
вежливо, потом лаяться начнут и доведут девок в конторе до слез, особо же
умеет высмеивать наши порядки и оскорблять счетных работников Никита
Лямкин, мужик нестарый, охальный и сильно пьющий. Ему и получать-то
копейки, а ярится он больше всех, паразит! Выделит толпа, конечно,
делегацию к председателю: что же, Сидор Иванович, опять нам авансу не
видать, кажный раз свои кровные с мукой вырываем, Сидор Иванович!
Непорядок, понимаете ли. Председатель ответит, наверно, так: "Суходолов
Григорий задержался на сессии в институте, телеграмму мы ему дали, ждать
будем, товарищи, больше ничего нам не остается. Суходолов - аккуратный
человек, значит, произошло что-то из ряда вон, не иначе. Не знаю, товарищи,
что и думать."
Потом Никита Лямкин (он навеселе в любое время суток) выставится на
крыльце конторы и произнесет перед собравшимися монолог, посвященный
изъянам современной нашей жизни вообще и колхоза "Промысловик" в частности.
Лямкин, несмотря на полную неряшливость в быту и личной жизни, мужик
начитанный и вострый. Слушать его любят больше, чем любого заезжего
лектора, будь тот лектор хоть и кандидатом наук. Лямкин артистичен и для
колориту кого хочешь изобразить может схоже. Особо же удачно он изображает
главбуха Суходолова. Губы ниточкой стянет, подлец, чуб на сторону кинет,
портфель у кого-нибудь позаимствует и выкатит из переулка с рожей
государственной озабоченности (взгляд притом сделает стылый), покивает,
будто конь, замученный оводами, публике, растеплевшей от смеха, и скроется
за дверями конторы. После спектакля Никиту обязательно кто-нибудь пригласит
тишком добавить или строить, глядя по обстоятельствам: потешил - значит, и
заработал.
От таких мыслей и картин голова Суходолова пошла кругом, он опять
застонал, неистово ударил в дверь кулаками:
- Эй, товарищи! Алло, товарищи!
Дверь была нема, бухгалтер отметил про себя мимоходно, что кулаки он
не отбил, хотя стучал во всю силу, и что он имеет дело, пожалуй, с тем же
материалом, из которого произведены плиты, настеленные в пещере. Надежду на
благополучный исход приключения наш герой с полной очевидностью теперь
исключал, он в отчаянии опустился на свою мокрую одежду, чтобы немного
успокоиться и поискать разумное решение. И тут вдруг над крайней дверью
справа зажегся синий фонарь, следом раздался густой зудящий вой - похоже,
сигнал тревоги. "Давно бы так! - без особого облегчения подумал
Суходолов. - Автоматика у них, видать, разладилась: сколько уж блукаю в их
хозяйстве, а они только хватились!"
Сирена, запрятанная невесть где, испустила дух на низкой ноте, фонарь
притух, незваный гость почувствовал, что тело его наливается тяжестью и
голову туманит сон.
3
Во сне то происходило или не во сне, Гриша после не мог ответить на
этот вопрос с - полной уверенностью, у него сложилось убеждение, что был он
на некоторое время заключен в некий сосуд с прозрачными стенками: видел
все, осознавал все, но двинуться с места не имел возможности, он не однажды
пытался встать, но обязательно упирался затылком во что-то мягкое,
напоминающее резину, и с маху садился. Какие же события протекали за тот
неопределенный отрезок времени, когда сладкая дрема сменялась явью? Позже
выяснилось: бухгалтер колхоза "Промысловик" отсутствовал среди живых ровно
трое суток (пришлось задним числом оформлять отпуск без содержания и
написать в заявлении: "возникла необходимость срочно посетить больную
бабушку, проживающую в городе Абакане"). Трое суток Гришу искали
колхозники, поднятые по тревоге, в таежных чащобах, и Никита Лямкин пустил
слух, будто Суходолова засекли на вокзале областного центра в состоянии
сильного опьянения и будто бы колхозный главбух просаживал с темными людьми
деньги из артельной кассы. Это все позже прояснилось, а пока же Суходолов
был закупорен в сосуде, голодный, конечно, и наблюдал разные события. Он
видел, например, как из ниши, над которой загорелся фонарь, бесшумно
выкатил горбатый саркофаг, наполненный желтой куделью. Кудель ворочалась,
винтилась, будто дым над трубой, и редела, затем расслоилась и стала
напоминать срез льда на речке: каждый слой имел свою толщину и свой
оттенок. Потом саркофаг укатил за белую дверь, зато появилось существо
величиной, пожалуй, этак с годовалого телка и очень похожее на лягушку,
черную и пупырчатую, она передвигалась вроде бы на колесах, прикрепленных
где-то у нее под пузом. Гриша следил за передвижениями существа с
любопытством и без боязни до тех пор, пока оно не подкатило вплотную.
Тотчас же откуда-то появились два щупальца с присосками на концах,
напоминающие свиные пятачки (они имели по две дырки и шевелились, будто
принюхивались), щупальца вонзились рывком прямо в лицо Суходолову, он
ощутил, что присоски мокрые и холодные. Хотелось закричать истошно, но в
горле завяз ком, удалось выдавить из себя лишь хрипоток, и сознание
помутилось. Успелось подумать: "Анализы берет, паразит!"
Вот еще картина в момент прозрения.
В подземелье сделалось намного светлей, чем было раньше, рядом и в
отдалении, едва касаясь плит, настеленных сплошь, прыгали мохнатые шары
чуть больше футбольного мяча, они плавно вздымались и с треском испускали
искры. Шары, кажется, были не совсем одинаковые по размерам, в основном
ярко-желтые, попадались и рубиновые, еще реже попадались зеленые. Шары
рассыпались, подобно ртути, слипались "в массу, пропадали из видимости,
падали медленным дождем... Пляска эта являла собой волшебное зрелище, и
Суходолов, когда явление прекратилось, обнаружил, что неопределенно долгое
время пребывает с широко открытым ртом. "Распахнулся, как сельский
дурачок!" - огорчился бухгалтер и заснул опять, сознавая с безысходностью и
унынием, что по-прежнему голоден и что никто не собирается здесь его
кормить.
"Ну, вот и все!" - Григорий Суходолов облегченно вздохнул и почесал
затылок. - Кончилась моя каторга!"
В лицо набегал ветерок с таежными ароматами. Пахло прелым листом,
хвоей, теплой глиной. "Наверху хорошая погода, - рассеянно подумал
пленник. - Пихта сильный аромат дает". Знакомо всхлипывала вода,
закачиваемая сквозь круглое отверстие в куполе пещеры, шуршал песок,
стекающий откуда-то из черной высоты. "Почему же я решил, что они меня
отпускают? Да, ветер! Раньше ведь я сидел вроде бы под колпаком". Для
начала Гриша обстоятельно оделся, натянул сапоги (одежка - была абсолютно
сухая, но мятая) и пошел искать живую душу. ^Сперва пусть пожрать дадут,
голодно ить, спасу нет!"
Гриша сразу заметил, что крайняя дверь, в которую он стучал недавно
(вчера, позавчера?) открыта и там, в помещении кто-то сидит. Впервые у
Григория болезненно колыхнулось сердце. Чувства, переживаемые Суходоловым,
вряд ли есть возможность передать словами. Поставьте себя на место нашего
героя, и вы поймете, как эти сложно. Мы тоскуем до пришельцам, мы ждем их с
надеждой, и вместе с тем при мысли о возможности такой встречи нас
одолевает ни с чем не сравнимая печаль: наука говорила и теперь говорит,
что шансов на такое свидание у нас ничтожно мало. Может быть, и
когда-нибудь... Космос вечен, а жизнь человеческая - лишь мгновение, никак
не отраженное на холодном лике Вечности. И цивилизация наша - тоже
мгновение, а Земля, прекрасная Земля, наша, лишь песчинка в космическом
океане. Мы дерзки в мыслях, но дано нам, увы, немного. Здесь и лежит
неумолимая сущность бытия. Может быть, и когда-нибудь. Ждать, надеяться,
работать, искать. Где-то, наверное, все-таки записано высшее предначертание
человечества? Где и каким способом оно записано? Будем предполагать, что
высшее предначертание наше состоит в том, чтобы выйти в космос и
соединиться с братьями по разуму для свершения таких дел, о которых пока и
предполагать невозможно. Кто знает, кто знает...
Такой точки зрения придерживался бухгалтер Гриша Суходолов, страстный
любитель фантастической литературы, выдумщик и мечтатель. Это при его-то
скучнейшей профессии? Возможно ли сочетать в себе столь противоположные
качества? Оказывается, возможно. Во всяком случае, Гриша Суходолов их
сочетал.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Сидор Иванович Ненашев появился в своем кабинете около одиннадцати
часов утра и поманил пальцем за собой секретаршу Галю, веснушчатую и
застенчивую. Секретарша Галя поняла: надвигаются важные события, потому что
в новом костюме и модных туфлях она видела своего начальника единственный
раз, когда он приехал на общее колхозное собрание выбираться в
председатели, его сопровождали тогда секретарь райкома партии и еще кто-то
из области. Гляделся начальник хорошо: был он приземист, широк в плечах,
голова его, кипенно-седая, четко выделялась в темноватом углу за столом,
большие и бархатисто-черные глаза смотрели ласково и рассеянно. "Почему, -
не впервые подумала Галя, - мужику достались такие очи, вот мне бы их, я бы
всех женихов в округе с ума свела!".
- Сегодня гостя жду, - сказал Сидор Иванович с хрипотцой. - Ты
сообрази.
- По какой категории?
- Категория первая, девочка!
По заведенному порядку колхозные гости были разделены на три
категории. В первую входили личные друзья Ненашева и очень важные
чиновники, тоже знакомые. По первой категории полагался коньяк в кабинет и
яблоки (по возможности - лимоны); домашний обед и баня в затишке на берегу
ручья. Вторая категория имела обед в столовой на три блюда, плюс, само
собой, водка и лишь в исключительных случаях - баня, иногда с пивом.
Присутствие Ненашева было не обязательным, потому что по второй категории
потчевали мастеровых людей со стороны - обычно монтажников и электриков,
которые занимались установкой особо сложного оборудования - станков в
мехмастерской или доильных агрегатов новейшей конструкции. В специалистах
высокой руки колхоз нуждался и будет нуждаться, поэтому любое дело венчало
вот такое праздничное застолье.
Для разбитных и наглых шабашников у Ненашева не было теплых слов,
секретарша Галя выносила старшему в сумке или бумажном пакете поллитровки
(их количество оговаривалось заранее) и наказывала от лица председателя,
чтобы выпивать и закусывать граждане шабашники убирались куда-нибудь
подальше и не мозолили глаза трудовому населению и детям, которым совсем ни
к чему слушать всякие там непотребные слова и выражения.
Такой вот был порядок, выработанный и отточенный практикой колхоза
"Промысловик" в тонкой области представительства и внешних связей. Стоит
отметить, что расходы на это самое представительство и внешние связи нес
лично Сидор Иванович и выкладывал из собственного кармана немалые суммы,
чем смущал и озадачивал членов правления. Когда же Ненашева убеждали, что
пора выделить из колхозных оборотов специальный фонд для трат деликатного
свойства, поскольку выкладывать рубли из личных сбережений, во-первых,
накладно, во-вторых, и несправедливо, председатель отвечал: "Зато совесть
моя спокойна, и давайте об этом больше не будем рассуждать".
Давайте и мы не станем об этом больше рассуждать. Итак, . Сидор
Иванович приказал секретарше Гале:
- Категория - первая!
- А баню топить когда?
- Насчет бани отдельно скажем. Действуй. Галя начала действовать,
Сидор же Иванович углубился в нелегкие и непростые размышления о том, как
общаются с пришельцами? Вежливо и предупредительно с ними общаются. А еще?
В нашей фантастике, советской, пришельцы добрые и мудрые, а в переводной и
зарубежной - всякие, в основном же - коварные, и прилетают они к нам с
конечной целью оккупировать Землю, подмять под себя или вовсе уничтожить
людской род. Зарубежная фантастика (Ненашев кое-что читал) предписывает
держать с инопланетянами ухо востро. "Лезет в башку какая-то чертовщина! -
думал с досадой председатель. - Если бы захотели нас подмять, они бы не
дрыхли под горой, понимаешь, шевелились бы!" Ненашев решил, что действовать
придется по обстоятельствам, а пока подался на крыльцо развеяться.
Солнце поднялось в тот день умытое, ядреное и круглое. Горы были
точно облиты фиолетовыми чернилами, над круглыми их вершинами завивался
туман, воздух был напоен теплой сыростью, в тени крыльца ходила пестрая
курица, она поднимала ноги попеременке и замороченно останавливалась: улицу
пересекала сугорбая старуха, она держала у живота цинковый таз с
прополосканным бельем, в луже поодаль лежала свинья, лежала на боку,
распластанная, с закрытыми глазами и с выражением блаженства высшего
порядка, нам недоступного. Крыши домов, загороженные тополями в молодой
ярой зелени, просыхали пятнами, отдавал серебром штакетник, кое-где еще
блестела роса, над тайгой зыбко и коротко вспыхнула радуга. Ненашев
потоптался на крыльце, оглядел из-под руки окрестности и неожиданно для
себя засмеялся, он теперь окончательно пришел к мысли, что никаких
пришельцев нет и не будет во веки и что пора заняться серьезными делами.
2
- Снисхождения вам не будет! - отрезал председатель. - Никакого, чтоб
вы знали.
- Не по-соседски так-то, Сидор Иванович!
- Мне с вами детей не крестить.
- Не плюй в колодец, и так далее...
- Знаю я эти байки, все простить могу, а жестокости - никогда!
Лошадь, она, Витя, намного лучше тебя, ты над этим никогда не задумывался?
Витя Ковшов, буровой мастер из геологической партии, попробовал
задуматься и наморщил даже лоб, но лицо его, большое и румяное, лицо
здоровяка, осталось улыбчивым и глуповатым. Витя сидел сбоку
председательского стола в позе вольной, он не снял даже кепку, белую,
пушистую и замазанную глиной. Витя носил все дорогое: джинсы - американские
чуть ли не за триста целковых, стеганую курточку финскую, ботинки на
высоченной рифленой подошве - немецкие. Редкие эти вещи на нем с быстротой
необыкновенной приобретали вид самый затрапезный: джинсы были в масляных
пятнах, курточка порвана на груди и не застегивалась, ботинки не мылись и
не чистились с того самого дня, когда обрели хозяина, свитер-водолазка тоже
был захватан и в дырах. Когда старшие товарищи говорили бравому мастеру про
то, что на работу можно ходить в чем-нибудь и попроще, что одежду надобно
беречь, он махал рукой:
- Тряпки - не самое главное.
Хотя самого главного у Вити не было, кажется, вообще, он частенько
работал под дурачка, был нагловат, размашист и глуповат, но и непрост.
- Ты головной убор сними, Витя. Этому в первом классе учат: зашел в
дом - сними шапку.
Витя, посопевши, стянул кепку, шевелюру кое-как пригнул пятерней.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг