тянуть нечего. Выяснилось, однако, что капитан Ольшанский на самом хорошем
счету, а что же касается событий в. селе Покровском, то они не укладываются
ни в какие рамки и во многих моментах не поддаются объяснениям с точки
зрения повседневной реальности. Самый главный тогда; просидел над
материалами расследования почти до утра, он нашел немало промахов в
деятельности своих подчиненных, но не нашел, конечно же, четких ответов; на
поставленные вопросы. В итоге вызрело твердое решение тряхнуть стариной и
самому распустить концы.
Забегая вперед, скажем: генерал опростоволосился по многим причинам;
и главная из них состояла в том, что всякому - свое: не мог же, судите
сами, человек такого ранга перевоплотиться, например, в бродягу или агента.
госстраха, чтобы приглядеться всевидящим оком изнутри бытия, порасспросить
народ как: бы мимоходом, попросту о том, о сем и докопаться в конце концов
до сути. Генерал прибыл в Покровское со свитой, прилетел в ферме и при
регалиях, его боялись собаки; коровы за двое суток, которые начальник с
подчиненными провел в селе, заметно снизили. надои; люди же непременно
хотели посмотреть живого, генерала, на вопросы же отвечали туманно, боясь
оплошать перед таким заметным лицом.
Генерал имел доверительную.. беседу с председателем колхоза Сидором
Ивановичем. Ненашевым и сразу после этой беседы отбыл восвояси. Участковый
Голощапов получил приказ каждый день. отправлять по почте в адрес
областного управления отчеты о ТОМ, что происходит на селе. Грамотешку
участковый имел невеликую, он потел над бумагой со стоном и вздохами,
одновременно он подал заявление об отставке, поскольку имел на то полное
основание и по возрасту, и по стажу. Несколько раз участковый прибегая к
помощи главбуха Гриши Суходолова, в результате приходилось клеить
самодельные конверты и отправлять в область бандероли. Суходолов имел
застойную привычку отклоняться от темы, он обычно нажимал на недостатки в
организации сельского быта и в конце каждого рапорта требовал от областных
организаций немедленных и эффективных мер для налаживания полноценной жизни
рядового хлебороба.
Что же касается капитана Ольшанского, то он был из командировки
отозван и полюбил теперь сидеть в своем кабинете и тихо глядеть в окно,
глаза его часто туманила поволока. По управлению пополз слушок, что
следователь по особо важным делам втюрился по уши и предмет его лирических
воздыханий - то ли заведующая столовой, то ли официантка из ресторана. Ну,
а уж где страсть, там и семейная драма, и чуткие сослуживцы, как в таких
случаях заведено, оставили Ольшанского до времени в покое, чему он был про
себя несказанно рад. Друзья-сослуживцы, конечно же, ошибались: Олег
Степанович подал рапорт с просьбой предоставить ему очередной отпуск и
наметил провести его в селе Покровском. Он вдруг затосковал по таежным
запахам и по тишине, которую, казалось, источали горы, источало небо,
полнея величия и материнской ясности, высокое и бездонное небо матушки
Родины. Он видел, как хлопотали скворцы в старом скворечнике над верандой
участкового Голощапова, как ходил там по двору петух с рубиновой бородой,
важный, окруженный курами, обремененный семейными заботами и сердитый, как
спала на крыльце, свернувшись кольцом, черная собака и шерсть ее на восходе
солнца искрилась, он слышал вздохи коровы в сараюшке, полные глубокой
скорби. "Ничего мы не знаем, - думал Ольшанский, глядя в окно, - про
братьев наших меньших, и узнавать ничего не желаем, вот беда! Лишь
некоторым дано слегка притронуться к сути бытия, лишь избранным, наделенным
великим терпением, состраданием и любопытством". Капитан признавался себе,
что не только желание приобщиться к первозданной тишине толкает его на
дерзкий поступок - уехать в Покровское (жена с дочерью мечтают о Черном
море), его жгла и манила неотступная Тайна пришельца.
3
Пора нам подвести некоторые итоги. Для начала несколько слов о
геологе Ковшове, которого мы оставили в тот момент, когда его безуспешно
допрашивал капитан Ольшанский. Допросы - это известно читателю - ничего не
дали, кроме, пожалуй, вывода о том, что геолог Ковшов, несмотря на высшее
образование, полученное в городе Томске, полон ущербности как со стороны
интеллекта, так и со стороны душевных качеств. На первых порах Витя Ковшов
был в прострации, ходил сонный и молчал. Подчиненные его, удалые ребята,
особо не удручались по поводу некоторой заторможенности своего начальника,
они верили легкомысленно, что Витя отоспится и все покатится своим чередом,
но Витя как-то не оживлялся, все больше погружаясь в себя.
На второй день после возвращения Ковшова из странного путешествия
геологам давали аванс: из райцентра прикатила на казенном автобусе кассирша
Лида и, согласно ведомости, раздала деньги. Гонец с рюкзаком скорым ходом
побежал в магазин Клавдии Царевой за бутылками. Ковшов тоже дал пятерку по
традиции, но потом взошел на крыльцо своей прорабской будки, попросил
тишины и сказал речь о влиянии лошади на развитие цивилизации. Лошадь -
заявил Ковшов - заслуживает славы и почтения. Во всех больших городах
понаставили монументов в честь военных побед, и там, значит, знаменитые
полководцы сидят на лошадях. Доведись до меня, я бы сделал наоборот -
лошадь посадил на полководца, потому что это животное веками, а то и
тысячелетиями, вершит за нас самую потную работу - тянет крестьянский плуг,
возит лес из тайги, воюет и так далее. Предлагаю в селе Покровском
поставить лошади памятник, а прежде на тот памятник, конечно, надо
подсобрать денег. Затея дорогая, один я такой воз не потяну. Я исключаю из
своего аванса двадцать пять рублей на питание в столовой, остальные несу на
книжку в сберкассу.
Смеяться открыто геологи над Витей не посмели и перечить eмy не
посмели: Ковшов был вспыльчив, к тому же имел весьма увесистые кулаки.
Братва неохотно (чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало!) покидали в
чей-то берет кто рубль, кто трояк, кто полтинник. Некоторые опять крутили
пальцем у виска: стронулся малый, и неизлечимо, видать, стронулся! Хорошо
еще, что холостой, иначе семья бы без кормильца осталась. Пострадает разве
только Клавка Царева, так и страдать ей долго невозможно: сразу другого
хахаля присматривать станет - года-то уходят.
Общая же обстановка в колхозе сложилась тревожная, как ни крути, а
люди чуть ли не кожей чувствовали присутствие где-то совсем рядом некоей
силы, имеющей обыкновение творить чудеса. Селяне поняли, что они уже не
безусловные хозяева положения, а сознавать это весьма неприятно. Некоторая,
более отсталая, часть населения начала поговаривать о конце света.
Нездоровые последствия вызвала акция милиции и ученых молодых
товарищей, распорядившихся увезти темной ночью все подчистую товары со
склада и прилавков магазина. В накладе не остался лишь пенсионер и бывший
председатель сельского Совета Иван Васильевич Протасов, он, как известно,
вырвал свое - полную справу для жеребца по кличке Маршал. Злые языки
утверждали, что Клавдия Царева успела прихватить немало от щедрот
неизвестного поставщика, но ведь это надо было еще доказать. На торговых
работников изредка ведь и поклеп возводят, не без того.
В районные организации и дальше послана коллективная жалоба о том,
что население Покровки кровно обижено бесцеремонностью некоторых
чиновников, наделенных властью и полномочиями. Они, эти бездушные
чиновники, переправили в неизвестном направлении дефицит в виде
транзисторов, цветных телевизоров (подробный перечень товаров прилагался),
как подозревается, с целью распределения между собой. В конце жалобы было
сказано, что труженики Покровки это дело так не оставят и востребуют потерю
во что бы то ни стало.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
- Ты бы ко мне не ходил пока, работать мешаешь! - Сидор Иванович
Ненашев положил очки на стол и тяжело вздохнул. Он остался у себя в
кабинете, чтобы разобраться с бумагами, обмозговать кое-что, а тут опять
Гришку Суходолова принесло. Гриша явился со своим телевизором, черным и
плоским, поставил его на стул в углу, осторожно прислонив к спинке, повел
рукой и поклонился: прошу, дескать, глядеть и радоваться. Ненашев надел
очки, опять снял их и положил перед собой. Экран был глух и черен.
- Ну, и что?
- Только счас казал. Никиту Лямкина казал, понял!
- Так не показывает же ничего?
- Раз начал - покажет: он иной раз с перерывами работает. Во,
начинается!
В кабинете потемнело и пригасли люстры, лампочки замигали и совсем
перестали светить.
- Опять электрики, язви их в душу, что-нибудь там ремонтируют!
- Не! - весело ответил Гриша Суходолов и снял кепку с головы, бросил
ее на стул. - Это он энергию берет, телевизор. Я уже замесил: берет. Ему
мало требуется, минут через пять все будет в порядке. Ты отдохни пока,
Иваныч: счас голубой экран засветится, как пишут в газетах. Я тебе говорил
уже, что от Фединого комбайна только кусок остался, я неделю его в портфеле
таская, следователь все допытывался - он за мной бегал! - зачем ты подобрал
этот камень? А я, мол, камни собираю. Да. Вчера в районе был, там при
молзаводе лаборатория есть, я и отдал тот кусок девчонкам на анализ:
ответьте мне, товарищи химики, из каких элементов таблицы Менделеева
состоит сей предмет? Что можем, сказали, то и сделаем. Да.
- Ничего они не могут, у них примитивно там все: кислотность молока
да жирность определяют. Не тот профиль.
- Пусть потрудятся. Там одна с высшим образованием есть - кумекает.
- Не все ли равно, из каких, понимаешь, элементов комбайн состоял.
Нет его, комбайна-то! И не будет. А машина мне понравилась.
- Попросишь Федора, езде сварганит.
- Не сварганит, у него теперь другие планы: последний раз богом
интересовался. Он, видать, сначала хочет разобраться в духовной, понимаешь,
сути человеческого общества, картошка его не занимает.
- Оно, конечно, мужик в самую суть нацелился, ему не до овощей и
корнеплодов.
- Вот именно, не до овощей. Распыляется, нет у него программы. И
запутается он, слово даю, запутается.
- Ты скажешь тоже - запутается! Это с его-то уровнем. Смешно!
- И ничего нет смешного. Одно дело комбайн спроектировать, совсем,
понимаешь, другое - разобраться, чем мы дышим. Тут с лету-то рубеж не
взять, нет. Ведь часто наши поступки лишены здравого смысла. Сами в себе
мало понимаем, а уж со стороны наши страсти - темный лес.
- Я думаю, они все могут.
- Кто это?
- А пришельцы.
- Думаю, и они не все могут. Ты вот иго, ты забирай свой патефон и
мотай отсюда - мне, видишь ли, некогда.
- Ты меня обижаешь, Иваныч! - Гриша Суходолов пристально посмотрел на
люстру, что висела над столом председателя, и лампочки тотчас же зажглись,
телевизор засветился сперва пронзительно-белым светом, потом голубоватым, и
во весь экран выпукло и ясно проявилось лицо Никиты Лямкина с жарко
сорящими глазами. Никита виделся до последней волосинки на бороде, даже
капельки пота виделись на узком переносье. Послышался, приближаясь и
набирая густоту, хриплый голос. Лямкин читал стихи.
...Вижу: с птицами ранними поднимаясь чуть свет, По Руси бродят
странники С незапамятных лет. От селенья К селенью, От реки до реки Бродят,
будто явления, По земле чудаки...
Читал Никита распевно и качал острой своей неприбранной головой:
Бродят дальними странами, Жить, как все, не сумев, Неразгаданно
странные И себе на уме...
Стихи Ненашеву понравились, он собрался было что-то сказать Грише, но
не сказал ничего, наверно потому, что изображение Никиты помельчало,
отодвинулось, встали далеко и близко горы, до самого ночного неба бился,
вытягиваясь и обладая, большой костер, смутно блестела река. Между
зубчатыми вершинами гор плыла, луна - белая и круглая. У костра сидели
люди, человек, на глазок, десять. Это была молодежь в новых штормовках,
видать, туристы. Никита Лямкин возвышался на пеньке, в руке он держал
палку, которой шуровал костер. Чуть дальше, у воды, сидели собаки. Слышно
было, как цедится ветер сквозь деревья, от огня разлетались красные искры.
- Ребятишкам лапшу на уши вешает! - Гриша Суходолов закурил папиросу
и поскреб затылок пальцами? - Это он может, трепач редкостный.
- Беседуют, чего ж, - председатель Ненашев, в отличие от главбуха, не
спешил осуждать Никиту. - Отдыхают, им хорошо! Я бы вот тоже посидел так.
- Кто же тебе мешает посидеть так?
- Дела, мешают.
- Отдыхать ты не умеешь, верно. И нечем гордиться.
- Нечем, правильно, - Сидор Иванович вдруг почувствовал въяве, как
речка там, на экране, пахнет рыбой, еще пахнет она тальником. Тальник имеет
запах горьковатый и томный.
- В бане уже сто лет не парились, айда сегодня, а?
- Когда сегодня-то?
- Да хоть счас, сами подтопим, сложно, что ли!
- Погоди-ка! Слушай.
Сквозь шорохи и треск донесся сперва слабо, потом и отчетливо голос
Лямкина:
- Вот выспрашиваете, товарищи, кто я? Сам не знаю. Странник я,
наверно. Любопытствую. Есть у меня мечта, товарищи, написать большую
поэму - исповедь, под названием "Земля". И в той поэме, я ее уже начал,
поразмышлять о судьбах человечества, о том, что мы имеем и чего достигли в
муках, но больше о том, что потеряно нами невозвратно, может быть, и
теряется сегодня.
Кто-то, видать, нечаянно, провел рукой по струнам гитары. Струны
гудели долго и надрывно. Потрескивал сушняк в костре, сопел ветер. Никита
поднял руку, требуя тишины и внимания, но в это мгновение экран подернулся
пеплом, перекосился, и сразу возникла на нем городская улица. На той улице,
плотно забитой автомобилями, было много людей, было много суеты и
мельтешения, звучал откуда-то сверху полонез Огинского, крупным планом
вдруг выплыла вывеска - золотые буквы на черном фоне - "Госплан СССР".
Изображение растекалось, будто вода по стеклу, колыхнулось, и проявился тут
же огромный кабинет с зашторенными окнами. За державным полированным столом
сидел плотный человек, сквозь редкий и седой его волос просвечивала розовая
макушка. Даже со спины было замечено, что товарищ за столом весьма
раздражен.
- Что вы имеете в виду? - спросил хозяин кабинета у кого-то.
Видимость расширилась, и Гриша Суходолов хлопнул в ладоши. Хлопнул он
в ладоши потому, что в кабинете, фривольно закинув ногу на ногу, сидел Федя
пришелец и очки его сверкали весьма обличительно. Сидел он довольно далеко
от стола, за которым высился товарищ с багровым и сердитым затылком.
- К большому человеку Федор-то проник! - сказал Гриша Суходолов и
покачал головой с укоризной.
- К большому, - согласился Ненашев. - Насчет бога или по другому
какому вопросу, интересно?
Наметанным глазом председатель определил, что пришелец Федя достиг
или первого зама, или даже Самого, потому что официальное лицо имело в
редких седых волосах пробор, ровнехонький и прямой, будто проложенный по
шнуру. Такие проборы лелеют, их не ломают руками, они лежат в полной
сохранности с утра до поздней ночи, потому что чиновники первого, так
сказать, ряда весьма скупы на жесты и слова, они тратят себя рачительно,
как средства из кассы взаимопомощи, они не умеют отдаваться порыву и мелким
страстям.
Федя пришелец не испытывал робости перед высоким положением
собеседника и даже слегка покачивал ногой.
Часы над дверью, плоские и с белым циферблатом. электрические,
показывали четверть десятого.
"Рабочий день, значит, только начинается, - прикинул Ненашев, - На
свежую голову разговор идет".
- Так что вы имеете в виду? - холодно осведомился первый заместитель
иди даже Сам. - И как вы сюда попали, день сегодня неприемный?
- Видите ли, - ответил Федя, все покачивая ногой. - Я имел в виду
показатели по валу. Это ж в корне ээ-э неправильно, когда конечный
результат, товар, то есть, измеряют метрами, килограммами и рублем. Я
посчитал на досуге и пришел к печальному ээ-э выводу о том, что примерно
двадцать процентов усилий промышленности как это... вылетает на воздух. Или
на ветер.
- Цифры ваши, - назидательным тоном сказал Сам или первый
заместитель, - с потолка взяты. Но как же вы сюда попали - у нас ведь
пропускная система?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг