Напротив пенсионер Иван Васильевич Протасов, учинивший вчера в
магазине скандал, вывел серого в яблоках жеребца по кличке Маршал и начал
его седлать.
Голощапов сел рядом с Ольшанским на скамью и сказал, кивая в сторону
Протасова:
- Старый, а - дурак. Ну чисто ребенок: игрушку купил, и душа у него
винтом закрутилась - смотрите, люди, я верхом катаюсь, в новом седле сижу.
Его бы надо в каталажку за хулиганство, а он, вишь, гоголем ходить, тьфу на
тебя, барсук!
- Все мы ребятишки в сущности, - ответил Ольшанский и загасил
сигарету о камешек, специально подобранный заранее для этой цели. -
Заводной дедок.
- Сильно уж глупый.
- Глупость, она надолго, - задумчиво сказал Ольшанский. - Она
насовсем. Ты вот что мне освети, уважаемый, что за человек ваш Суходолов?
- Который это? Гришка, что ль?
- Ну, главбух?
- Гришка, значит. Что я тебе скажу. - Участковый размял папиросу в
пальцах, прежде чем закурить: он, не выпускал из вида пенсионера Протасова,
танцующего возле жеребца Маршала с седлом в руках. - Не нравится мне, -
продолжал милиционер размеренно и тихо. - Как мы растим молодежь нынче, мы
ей все втолковываем высокие, значит, материи, но не учим жить и работать,
растет наша смена, значит, будто вон дурнотравье на краю пашни...
- Меня Суходолов интересует!
- И я в конечном итоге про Суходолова, про Гришку. Молодежь наша
неазартная, она норовит меньше делать полезного и больше удовольствий
получать...
- Меня сегодня Суходолов интересует!
- И я про Суходолова. Так вот, он с детства азартный, не в пример
сверстникам своим. Ему двадцать восемь, а он уже главбух, это тебе не
тити-мити. Должность ответственная, чуть чего дал маху и - небо тебе в
мелкую клетку. Ты видел когда-нибудь, Олег Степанович, встречал
когда-нибудь на предприятиях молодого главбуха? На таких постах, брат ты
мой, седые седят, битые да трепаные, а?
- Не встречал молодых, верно.
- Во! А Гришка сидит. Конечно, тут и председатель Ненашев в свое
время рискнул, может быть, когда такого сопляка на пост высокий возводил,
но мужик он тоже не лыком шитый - знал, что делал. И не ошибся. Он вообще
редко ошибается.
Пенсионер Иван Васильевич Протасов обратал, наконец, Маршала, лихо
вознесся в седло, расправил усы пальцами, победно оглядел улицу, вращая
головой быстро, как птица, и вдел хромовые, начищенные до блеска сапоги в
стремена.
- Казак лихой! - сказал сердито участковый Голощапов и бросил окурок
в петуха, проходившего мимо торжественной поступью. Петух отскочил в
сторону и заклохтал: чего это, мол, лиходействуешь, хозяин! Голощапов
продолжал, мигнув петуху: не сердись, я пошутил. - Гришка с детства
способный. Учился хорошо, в колхозе с малых лет работал, на книжки
зарабатывал, у него их, книг-то, поболе, наверно, чем в нашей библиотеке.
Иван Васильевич Протасов прогарцевал мимо со статью и важностью
генерала и по пути еле кивнул Голощапову, снисходя: мысли его, видать,
приняли возвышенное направление. Участковый вздохнул, глядя вслед
кавалеристу, и покачал головой:
- Сырой мужик! Всю долгую свою жизнь был сырой и дров наломал
ба-альшую поленницу!
- Не любишь ты его? - полюбопытствовал Ольшанский и тоже вздохнул,
как бы за компанию. - Почему не любишь-то?
- Давно знаю. Он вбок не умеет соображать - все прямо лупит, по
написанному, от таких только бедствие народу и ничего больше. Вот другие
старики (я многих знаю), они - мудрые, у них учатся. Они добрые, старики, а
этот всю жизнь исключительно сердитый и ничему не научился, только власть
нашу в плохом свете выставлял, никак не меньше. И боялись его с места
насиженного стронуть - заслуги у человека. А какие-такие заслуги? Где-то
там и что-то там, поди проверь. Никаких заслуг, если копнуть как следует,
так и нет вовсе. Может, грешу на мужичка-то, а? Беда!
- Почему Суходолов один живет, Максимыч?
- Родители в город перебрались, отец у него механизатор, специалист
хороший, детей - еще трое. Детям дальше учиться надо, с этих соображений и
перебрались. Гришка покидать село отказался. Один, так надолго ли? Девок
вон сколь хошь. Много девок на выданье. Ты вот лучше подсоветуй, как народ
успокоить, - плохие ведь у нас карты-то складываются.
- А что такое?
- А такое. Товар из магазина, как я понял, вывезти решено - на.
экспертизу и всякое такое?
- Вроде бы. И всякое такое, верно.
- Не вроде, а в точности: сам слыхал, как полковник распорядился -
вывезти, мол, немедленно. И тайно к тому же, чтобы умы здешние не
будоражить, не создавать лишней напряженности, понимаешь.
- Ну и что?
- Да ничего особенного, кроме того разве, что люди настроены товар
разобрать во что бы то ни стало, на очередь записываются. За транзисторами,
к примеру, и телевизорами - отдельная очередь, за тряпьем и галантереей -
отдельная.
Все по порядку. Список у - них есть, такие списки в военное лихолетье
составляли. Не к добру это!
- Что не к добру?
Голощапов покачал головой, внимательно осмотрел свои руки в мозолях,
крестьянские руки, чихнул и вытянул из заднего кармана носовой платок:
- Скандал может случиться, народ теперь до всяких побрякушек особо
жадный сделался почему-то.
- Полковник сообразит, как выйти из положения, он - бывалый.
- Я вот тоже бывалый, - сказал Голощапов и потрогал лоб пальцами с
осторожностью. - Но выхода не вижу. Большой, понимаешь, скандал назревает.
Вдоль улицы пробежал ветерок, он добежал сюда, слабея - с гор
скатился, с ледниковых лысин, напитанный поднебесной стужей. Участковый
пошел в дом надеть пиджак, Ольшанский поежился, но со скамейки не встал,
рассчитывая притерпеться, он ждал, когда хозяин вернется, чтобы задать ему
вопрос, висевший на языке.
- У нас завсегда так, - сказал Голощапов, возвращаясь. Он слегка
подпрыгивал, чтобы согреться. - В самую жару вдруг дунет, и враз
скукожишься, враз закоченеешь. В Сибири живем.
- Я все хочу спросить, Максимыч?..
- Спрашивай, что ж.
- Сам-то ты как ко всему этому, - Ольшанский повел рукой перед собой
кругло и широко, - относишься? Есть у тебя версия какая-нибудь?
Голощапов перестал прыгать и сел рядом с Ольшанским, опять закурил
"беломорину", задумался. Молчал он долго и лишь сопел, папироса, зажатая
между пальцами, тоненько и нескончаемо дымила.
- Ну?
- Ты меня не погоняй, дай сосредоточиться. Тут видишь... Тут,
понимаешь ли, таинство. Про такое разве что в книжках прочитать можно.
Боюсь и говорить-то... И не стану я тебе до поры излагаться, да ты сам,
по-моему, стежку нащупал?
- Кое-какие соображения есть, скрывать не стану.
- Верные твои соображения. Некоторые в нашем селе больше нас с тобой
знают, откудова, понимаешь, ноги растут. Только подчеркну для пущей
важности: зло не вершится, добро вершится, да только вершится оно вслепую
как бы.
- Вслепую, согласен с тобой.
- Погоди! - Голощапов вытянул шею, прислушался и заулыбался. - Так
оно и есть!
- Что такое?
- Гришка Суходолов возле конторы мотоцикл заводит, счас мимо нас
проскочит. Заводи-ка и ты. Мой вон бери. Следом поедешь, и, пожалуй, не без
пользы. Быстро!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Ветер зудел и насвистывал в ушах. Ольшанский начал раскаиваться, что
не надел свитер или фуфайку, как предлагал Голощапов. Теперь близок локоть,
да не укусишь. Правда, газовать пришлось лишь поначалу - Суходолов успел
оторваться порядочно и скрылся из видимости, да и дорога была сперва широка
и гладка, потом же, когда село осталось позади, когда замелькала по обе
стороны голимая тайга, стали попадаться ухабы и мокрота, особо в логах.
Ольшанский успокоился и понял, что главбух никуда не денется и что догнать
его при желании не составит труда. Однако настигать он Суходолова не
будет - ни к чему это. А вот проследить, куда и зачем тот прет сломя
голову, не лишне. Очень даже не лишне: ведь может при благоприятном
стечении обстоятельств случиться так, что ответы на многие вопросы
выстроятся сами собой и не потребуют головоломных размышлений. Ольшанский
счел разумным притормозить, он остановил мотоцикл, не заглушая двигателя, и
прошелся по поляне, усеянной огоньками, медуньей и черемшой. Огоньки
светились трепетно и робко. Следователь присел на корточки, провел по траве
рукой - трава была холодная и мокрая - и почувствовал вдруг свою полную
отчужденность от сущего, от Земли, которая носит нас, от травы, которую
топчем, от синего неба над головой. Ольшанский долго глядел вверх, так
долго, что у него слегка закружилась голова и в душе запала неясная вина
перед всем живым, что сопутствует нам днем и ночью - вечно, что страдает,
но не кричит о своей боли и утратах, не зовет к состраданию. Машинная наша
цивилизация бежит куда-то, крутится без огляда, человек же, обремененный
заботами приходит в этот мир, не сказав ему "здравствуй", и уходит без
"прощай". Мы чужаки в своем доме, гости, скупые на любовь дети матери
Земли. Мысли эти возникли не без причины: следователь не знал, как зовется
птица, сидящая на дереве, не умел отличить осину от липы, кедр от ели,
черемшу от дикого лука, ворона от коршуна. И не сказать, если разобраться,
что у него недоставало времени для освоения этих простых начал, у него, как
теперь понялось, не было к тому ни желания, ни любопытства... Оторвались мы
от естества своего и никуда пока не взлетели.
Примерно так думал следователь Ольшанский, чутко, однако,
прислушиваясь и примериваясь, далеко ли ушел главбух? Звук мотора впереди
сперва пригас, потом затих вовсе, слышно было, как сочится ветер сквозь
густую зелень, тайга пахнула вдруг деревенской баней. Было в том запахе
много оттенков: отдавало здесь, на поляне, прелым березовым листом,
деревянной сыростью, горьковатой печной копотью. Ольшанский, боясь дышать,
сел в седло и тихонько тронулся, газу прибавил лишь метров через сто от
поляны, где испытал грустное прозрение, и был уверен, что вернется сюда еще
раз, чтобы, отгородясь от суеты, поклониться тайге.
На колеса наворачивалась грязь свинцовой тяжести, и "Урал" катился
юзом, вихляя, мотор его захлебывался от натуги. Впереди сперва точкой,
потом и голубым пятном замаячил просвет - там кончался лес. В просвете,
который все ширился, мелькнула стреноженная лошадь, она передвигалась
резкими скачками и сильно вскидывала голову, черная ее грива вздымалась и
опадала, будто крылья.
Бухгалтер, как и предполагалось, далеко не ушел: он сидел, ноги
кренделем, на пеньке у края большого поля, еще не вспаханного, и в
задумчивости курил. За полем виднелась березовая рощица, вспененная молодой
листвой, еще дальше, подобно штормовым волнам в океане, тянулись в
бескрайность горы, чуть подернутые у вершин облаками. Суходолов сидел на
пеньке я позе, - весьма скорбной, немало минут, потом встал и, подволакивая
ноги, как старик, поплелся к роще, пробыл там довольно долго, вернулся он,
кажется, с куском железа в руках, сея опять на пенек и начал рассматривать
принесенный предмет, даже нюхал его и качал головой: то ли сожалел о
чем-то, то ли упрекал кого-то.
...Следователь догадался, что Гриша Суходелов держит путь на
полустанок, к железной дороге. С какой целью он держит туда путь?
Полустанок этот совсем заброшенный, там даже магазина нет и названия даже
полустанку нет - то ли 813-й, то ли 814-й километр. И все. Сходят здесь, и
нечасто, туристы да бригады путевых ремонтников. Ольшанский десятки раз
проезжал эти места по служебным надобностям.
Глина на дороге высохла гривастыми надолбами, переднее колесо
мотоцикла бросало и трясло, руки устали держать руль, болели плечи, ныл
затылок, и уже возникала мысль в том, что преследовать Гришку Суходолова -
затея нездоровая и пустая.
2
Гриша Суходолов не удивился особо и не испугался, когда увидел на
тропе черную голову, потом красное, распаренное лицо следователя, который,
осыпая камни, карабкался вверх, на просторную площадку, где так славно
сиделось, откуда виделось широко и далеко. Последние шаги Ольшанский делал
с особой натугой, он оступался на скользком курумнике, катился вниз,
цепляясь руками за что попало, и широко растворял рот. Гриша не двинулся с
места и не помог сыщику преодолеть сыпучую крутизну, только показал на мох
рядом: садись, коли пришел (я тебя не звал, правда!) и не отрывай от дела.
Следователь порядочное время отдувался, тер потную шею платком, приглаживал
волосы ладонями и старался унять в своих глазах разноцветное мельтешенье -
оно возникает, как утверждают сведущие люди, у тех, кто имеет повышенное
или пониженное кровяное давление. "Надо бы, - подумал следователь, - врачу
показаться, что ли?.."
Бухгалтер спросил, не оборачиваясь:
- Сколько же тебе лет?
Ольшанский собирался пресечь этот фамильярный тон (ни "здравствуй",
ни "прощай" не сказали друг другу, а уже на "ты" обращается, деревня!), но
сдержался и ответил с суровостью:
- Тридцать лет. И что же дальше, товарищ Суходолов?
- Дальше ничего. Меньше зад в кабинетах просиживай - ожирел ты:
питаешься в усладу себе, двигаешься мало, вот потому и дряблый.
Питался Ольшанский в столовых, где, как известно, пища некалорийная и
щи жидкие, от того реплика бухгалтера, произнесенная с некоторой
брезгливостью, была, конечно же, обидная, но ради конечной цели пришлось
опять сдержаться и промолчать. Когда мельтешенье в глазах потихоньку
улеглось, следователь заметил, что перед бухгалтером, прислоненный к
березке, стоит квадратный лист фанеры или картона довольно большого
размера, закрашенный черным, и ничего на том листе сперва не было, потом
вдруг картон поголубел, а по голубизне промережились белые пятна, сразу
стало ясно: это - небо в облаках, они плыли, облака, пухли, собирались
шарами, растягивались и тоньшали, растворяясь, будто сахар в воде, и снова
клубились, сбиваясь в стаи.
"Так, - Ольшанский привычно анализировал ситуацию. - Этот тип кино с
фанерки не впервой смотрит, он уже привык смотреть. Отвлекается на
посторонние разговоры. Это, значит, первое. А второе? И - второе: откуда
извлечен странный аппарат, изображающий облака?" Обычно следователь по
особо важным делам ограничивал себя для начала как минимум двумя наводящими
вопросами. Картонка показывала уже вершины гор, закрытые снегом и льдами,
которые гнездились между складками ржавого цвета: лед спускался изломанными
дорожками к самому изножью гор. Гришина техника показала следом реку,
неширокую и в весеннем буйстве. Река петляла по ущельям, кипела на
водопадах, выкатывалась на плесы и замедляла бег. "Ничего себе речка,
средняя узкая и местная, видать, протекающая где-то поблизости, во всяком
случае не в европейской части страны - там другая вода, спокойная. Ага, вот
и человек! Вполне живой - шевелится!"
Крупным планом возникло лицо, и Ольшанский мог биться об заклад, что
лицо знакомое. "Где я его видел?"
Гриша Суходолов засмеялся и хлопнул по колену ладошкой:
- Явление Христа народу! Никита Лямкин собственной персоной
пролупился. Рыбачит, поди? Так и есть - рыбачит, пескаря таскает. Окромя
пескаря, сейчас ничего не возьмется. Ну, Федя, ну дает!
- Какой такой Федя? - поинтересовался Ольшанский вкрадчивым голосом
и, вытянув ногу, полез в карман брюк за сигаретами.
- Ты сидишь и сиди! - бухгалтер суматошно замотал головой, снял кепку
с головы, вновь надел ее, нахлобучил до глаз и махнул рукой в сторону
незваного соседа. - Отстань, не до тебя!
- Так кто же такой Федя?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг