вновь закрылось.
Мы появились перед деревней рано утром, на восходе, Солнце
поднималось где-то далеко, выплывало, качаясь между холмами, в долину лился
непривычный для меня свет - синий, он преломлялся в росе, на кустарнике за
деревней, горел огоньками. Внизу, у самой земли, что-то качалось, ползло,
стонало, освобождаясь от сна. Листья, покрывающие деревню, блестели.
- Они спят?
- Они давно не спят! - ответил Скала и присел на корточки, закричал
визгливо, ударяя ладонью по ляжкам себе:
- Разве вы не видите, это я, Сын Скалы из клана воителей. Я ходил за
соком Белого Цветка. Разве товарищи мои--Червяк Нгу и Мягкая Трава не
вернулись? Я пришел рассказать вам о своих подвигах и привел свидетеля,
он - из гвардии Вездесущего и Неизмеримого, он скажет вам про то, какой я
теперь сильный и могучий. Я научился побеждать, и это подтвердит воин из
гвардии Вездесущего. Копьем я могу проткнуть землю, как гнилой плод, могу
выжать из пепла воду. Разве есть еще в нашей деревне такие? Разве я вам
больше не нужен, у вас разве избыток охотников, и уже не надо защищать
слабых, как учит нас Пророк?
Деревня молчала с угрюмым пренебрежением. Скала же продолжал канючить
в том духе, что без него в данный Момент племя - не племя, толпа
обреченных, не больше. Без него дети будут ложиться спать с пустыми
желудками и Пророк не вспомнит ни одной Истины, кроме той, которую знает.
Что же касается воинов, то они разучатся бросать копья и одряхлеют, не
познав девственниц.
Скала витийствовал, а деревня молчала. Я начинал гневаться не на
шутку, я думал всерьез о том, что эти жалкие граждане должны устроить
празднество по случаю нашего прибытия, должны ликовать беспробудно, но они,
понимаешь, в рот воды набрали, будто мы со Скалой совсем уж бросовые парни.
Я боялся наделать глупостей по горячке и сказал:
- Предлагаю позавтракать, брат мой.
Скала тотчас же согнал с черного своего лика скорбное выражение и
закатил глаза - он тоже, видать, проголодался. Мы с достоинством удалились
в редколесье, где пряталась танкетка.
После завтрака Скала опять принялся за уговоры, и в его рассуждениях
пробивались уже новые мотивы: меня, дескать, можете признавать или не
признавать, но со мной здесь посланник Вездесущего и Неизмеримого, он,
посланник, добр и могуч, нетерпение его тоже имеет предел, а коли уж он
разгневается, даже Сын Скалы ничем не сможет помочь своему племени. Брат
попал в точку: терпению моему наступал конец. Сперва я хотел подойти ближе
и раскидать шаткую загородку деревни, как раскидывает ее бешеный слон, но
Скала остановил меня, шепнув, что оттуда, из городища, нас запросто могут
закидать копьями. Рисковать не стоит. Тогда я вспомнил про свой лук. Тетива
была из синтетической нити необыкновенной упругости, я натянул ее до
отказа, и стрела с. пчелиным перегудом рванула из моих рук, через мгновение
раздался щелчок, и с вершины маковицы, гремя подобно куску жести, покатился
коричневый лист. Падал и гремел он долго и лег на траву плашмя.
- Ты совершил великий подвиг, брат мой! - испуганно шепнул Скала. -
Скажи заклинание, и они выйдут.
- Какое еще заклинание? - Краем глаза я видел: на маковице торопливо
заделывают дыру. Технология там, похоже, налажена - пока я смотрел на
Скалу, который сидел на корточках и восхищенно жмурился, дивясь моей удали,
все было поправлено.
- Лист дерева пур прокопчен на костре, его не может пробить даже
стрекотуха, а ты пробил его, брат мой! Они поверят, что ты с неба. Скажи
заклинание!
- Какое?
- Любое.
Я пожал плечами, включил "лингвист" на полную мощь и крикнул:
- Упавшие с неба не привыкли ждать, почему вы молчите там, племя
Изгнанных? Я могу предать ваш дом огню. Сейчас я произнесу заклинание, и
если после заклинания вы не откроете ворота и не впустите нас, пеняйте на
себя. Я, не привык ждать.
- Говори заклинание, брат!
Ничего заклинательного не пришло в голову, и я запел песенку,
популярную в школе Первой ступени. Я пел ее в свое время самозабвенно,
потому что сам нашел текст в старинной книге и благодаря мне она стала
популярной среди друзей и однокашников.
- Не переводи! - приказал я "лингвисту" и заорал,, приплясывая:
Бабушка козлика очень любила. Бабушка козлику трусики сшила. Трусики
сшила бабка козлу.
- Хорошее заклинание, брат!
Мне и самому оно нравилось: мотив был живой и Веселый. Жаль только,
что в старинной книге был лишь этот куплет и ни слова дальше.
- Еще петь?
- Не надо - они идут.
И верно: они шли, как бы просачиваясь сквозь нижний ряд городьбы, и
листья шевелились, будто клавиши. Это было немое и скорбное шествие.
Впереди, с натугой переставляя худые ноги (он их не сгибал в коленях),
вышагивал рослый старик с пучком жестких волос на макушке. Волосы били из
его черной головы фонтанчиком, перевязанные зеленой веревочкой. С чахлых
плеч старика на спину свисала небольших размеров пестрая шкура. За стариком
на почтительном отдалении полукружьем двигалась рать, состоящая из мужчин
разных возрастов. Некоторые имели копья, другие же были вооружены тяжелыми
палками.
- Что за личность? - спросил я у Скалы, имея в виду тонконогого
старика.
- Главный Воин, Когда он был совсем молодым, он проткнул глаз киню.
Глаз лопнул с силой грома. Главный Воин живет не с нами и появляется редко,
когда беда.
- Как зовут его?
- Так и зовут.
- Ему на пенсию пора. Давно, между прочим.
- Не понял, брат мой?
- После разберемся. А почему ты на коленях, Скала?
- Так разговаривают с Главным Воином.
- Неприлично валяться на коленях, но тебе видней...
- Закрой уста, брат мой. Смотри и слушай.
Главный Воин, проткнувший в далекой молодости глаз страшному зверю по
имени кинь (глаз, как известно, лопнул со звуком грома), все плелся в нашу
сторону, за ним стеной, настороженное, двигалось войско. Это было не
страшно, но я на всякий случай не спускал с толпы глаз: мало ли что может
взбрести в голову какому-нибудь удальцу треснет по голове палкой, потом
разбирайся, кто прав и кто виноват. Реакция у меня отменная, но береженого
ведь и бог бережет. Мне хотелось дать под зад высокомерному деду, чтобы он
ускорил свой немощный шаг и кончал спектакль, но мой удел пока- смотреть и
слушать, как ведено.
Главный Воин наконец доковылял до Скалы, лежащего ниц. Я заметил
мимоходом, что уши моего брата просвечивают несолидно, как у поросенка,
затылок его напряжен, спина колышется от частого дыхания. Старик постоял в
прострации, с закрытыми .глазами, волосы его блестели, будто крыло ворона.
И что же дальше?
Я с замиранием сердца увидел; острие копья, покачавшись, замерло,
нацеленное между лопаток моего брата.
- Эй, папаша, ты бы убрал палку, не то я вознесу тебя на небо или еще
выше - в самую тьму. Остановись, папаша!
Однако дед не остановился--он неловко ткнул копьем брату моему промеж
лопаток, и черная кожа враз окропилась кровью. Скала застонал, вскинулся и
вяло упал щекой в песок. Я не двинулся с места, но был готов сделать прыжок
в том случае, если брату моему будет грозить серьезная опасность. Старый
воин медленно повернулся к толпе и поднял над головой тощую руку;
- Это не дух, это человек!
Мужчины племени повторили вразнобой;
- Это не дух, это человек!
- Хочешь ли ты вернуться домой, Сын Скалы? - спросил старик,
обращаясь скорее к толпе, чем к брату моему.
- Хочу! - ответил Скала поспешно.
- Пойдем! И ты поведаешь нам о своих подвигах, а твой покровитель
пусть ждет, мы пока не готовы принять его, мы должны приготовиться,
Я поднял Скалу, поставил на ноги и сунул в слабую его руку
переговорное устройство в форме медальончика,
- Трудно будет, позовешь. Я буду слышать тебя, друг. Скала кивнул
отрешенно и, окруженный соплеменниками, скрылся за стенами деревни.
3
Вот и снова я один.
Но теперь мне не хочется ни тишины, ни одиночества.
Надо мной дивное ночное небо, и на него можно смотреть целый век. Это
занятие не наскучит и не разочарует. Оно всегда новое и неспокойное,
здешнее небо, оно полно тайны и навевает сладковатую грусть, оно зовет
неназойливо, полное величия и силы, у него нет ни счастья, ни несчастья;
слишком оно большое, чтобы испытывать боль, ждать и надеяться. Оно-небо.
Вселенная, и мы в нем мало что значим, мы никогда не поймем и не объемлем
его до конца. Такова холодная суть. Но ведь мы любопытны, и познание нас
волнует. И пока достанет в нас любопытства, мы не постареем и не устанем.
Я лежу в танкетке на раздвижном ложе и сквозь прозрачный купол кабины
гляжу вверх. Некоторые звезды очерчены четко, другие же напоминают паучков,
которые, перебирая лапками, взбираются по черному своду к его вершине. Я
вижу созвездие Трех Братьев. Оно сегодня спокойно, и внутри треугольника
чисто, там - тьма. Изредка дальняя даль прострачивается падающими огнями,
они зажигаются в центре полусферы и скатываются к горизонту, гаснут.
Скалы не слышно - или он потерял свой медальон, или сидит в
одиночестве на карантине. Соплеменники, как я понял, сомневаются в том, что
этот парень явился в собственной плоти, вероятней же всего, он ниспослан,
думают они, с того света в качестве злого духа. Я относительно спокоен и
надеюсь, все кончится благополучно. В любом случае племя должно страшиться
моей кары, моей мести. Скала пройдет чистилище, восстановит доброе имя,
тогда уж очередь за мной: и меня, надеюсь, со временем внесут в
соответствующую графу табели о рангах. Остается, значит, ждать.
Не спится.
Еще недавно я верил, что никогда не буду скучать по Земле, но все
чаще и чаще без причины вроде бы в нос мне ударяет запах полыни, которым
настояна горячая степь, я вижу вдруг, как трепещут крылья
бабочки-капустницы, вижу черемуху в цвету, спелую землянику на крутом яру.
Ягод много, они точно капельки киновари, упавшие с кисти рассеянного
художника, проходившего вдоль опушки бора с забавной песней на устах. И
щемит мое сердце от этих картин, проплывающих перед глазами чередой.
Временами я чувствую на щеках ее руки. Эта женщина не любила меня, зато
любил я ее, единственную.
- Голова!
- Слушаю тебя, Ло.
- Тоже не спишь?
- Я никогда не сплю.
- Знаю, ради вежливости спросил. Ты можешь представить, Голова, как
шелестит осенний дождь и как осыпаются деревья после заморозков?
- В принципе могу, но зачем?
- Тебе, действительно, незачем. Я вот не подберу слов, чтобы ты
представил, Голова. Дождь шуршит сонно, а листья опадают с печалью. Это
печаль обреченности, деревья ведь, как люди, бывают молоды и стареют тоже.
Они все понимают, деревья. А ты видел. Голова, как отражается восход в
тихой воде? Не видел! Вода горит изнутри, от самого дна. Горит она
неистово, в низинах плавают туманы. Туман я бы рискнул сравнить с тополиным
пухом - его тоже легко уносят ветры. У тебя мало информации обо мне,
Голова. Изволь, дополню, если хочешь, твою память некоторыми фактами. Когда
я родился, ты знаешь. Мне двадцать восемь лет, рост-два метра и тридцать
сантиметров. Я крепок, здоров, тем не менее не совсем полноценен с точки
зрения моих соотечественников - ко мне относились как .к больному, и это
угнетало меня лишь поначалу, потом я привык. Со мной разговаривали как с
ребенком или умной собакой. Ребенок есть ребенок, а собака, даже самая
умная, есть всего-навсего собака, не так ли, Голова? Ты не отвечай, тебе
пока нечего сказать. С раннего детства я увлекся историей,. изучал древние
языки и прочитал уйму книг в подлиннике. Захватывающе интересно,
признаться, читать древние книги. Очень рано я понял, что история
цивилизации - это в сущности история духовного, совершенствования человека.
Ты меня понял?
- Не совсем.
- Продолжаю. И не торопи меня, пожалуйста. Возьмем наше время.
Это-расцвет, подлинный триумф разума, изобилие, благополучие и
беспечальность. И главный критерий в оценке каждого - его работа, критерий
оценки достижений общества - работа всех. Мы говорим: мы достигли вершин
потому, что наши предки умели работать, создавать, творить. И вся история
теперь оценивается именно под этим углом. Наш идол - здравый смысл. Мы
отделяем таким образом творца от его духа. А кто такой творец, то есть
человек? Само собой разумеется, человек в наше время лишен изъянов - он
добр, умен, некорыстен и совершенно объективно судит себя, знает свое место
среди прочих, подобных себе. Мой дядя, например, - его тоже зовут
Логвином - первый ученый планеты, председатель Академии Светил, которые
определяют пути развития общества, я же - никто. Почему? Потому что мой
дядя имеет выдающиеся способности, я же не .нашел настоящего дела до сих
пор. Но продолжаю мысль. Человек создавал блага быстрее, чем
совершенствовался сам. Для иллюстрации два примера. В седой древности
Европу и Азию сотрясали монголы. Они катились лавиной и сметали на своем
пути все живое. Они завоевывали, покоряли и убивали без всяких моральных
принципов, они были сильнее, вот и все. Спустя века .появился Гитлер.
Монголы имели в своем распоряжении огонь и стрелы, Гитлер имел пушки,
пулеметы и газовые камеры. Суть этих сотрясателей была одна: я сильный,
значит, и прав. Они опирались на темные стороны человеческой натуры. Вождь
без массы - ничто. Не так ли, Голова?
- Скорее всего так...
- Вождь взывал; "Бери, пользуйся результатами чужого труда, ты сразу
станешь богатым и счастливым, ты будешь Хозяином, остальное-дым и химера".
И ведь шли за таким вождем с жаждой легкой наживы, с надеждой на власть, на
исключительность положения. А почему опять? Потому, Голова, что человек
имел скудный духовный багаж. Человечество всегда делилось на людей хороших
и на людей плохих, добро всегда вступало в конфликт со злом. Эта война не
имела конца, катастрофы рождали кратковременное равновесие сил, и все
начиналось сначала. В итоге человек мучительно медленно поднимался по
шатким ступеням к вершинам собственного "я", к идеалу, если хочешь. То был
трагический путь, и не раз перед нашими пращурами разверзалась пучина, не
раз судьба всего живого висела на волоске, особенно в эпоху атома. И все
крутые повороты в судьбе народов, все беды и печали заложены были в самом
характере человека; если ты жаден, допустим, или чрезмерно честолюбив, ты
должен оттолкнуть от пирога других, чтобы нажраться самому или непременно
занять господствующее положение, чтобы попирать ближнего своего. И
государства часто отражали характер и цель своей элиты. Тебе понятно,
Голова? Однако постой; кажется, заговорил брат мой, великий лжец Скала.
Послушаем, это забавно.
Скала сидел, наверно, возле костра в окружении старейшин. Ему дали
слово. Он долго кашлял. Он очень долго кашлял, похоже, выигрывал время и
оценивал ситуацию. Я за него не волновался - этот вывернется, вотрет очки
своим угрюмым дедам, как пить дать - вотрет!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Скала начал так:
- Вы спросите, о почтенные отцы, с кем я пришел и кого привел? Вы
спросите, о почтенные отцы, где я встретил этого неизвестного? Для начала
понюхайте меня.
В микрофоне раздалось сопение, потрескивание горящего дерева, шаги.
Опять сопение. Скалу нюхали основательно и по очереди.
- Разве мертвые пахнут так, отцы? - осведомился Скала вкрадчиво. -
Только вы, о мудрые, знаете, как пахнут злые духи. И как же они пахнут?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг