После выпитого спирта он стал тускнеть, сжиматься, стал превращаться в
жалкого, потерянного человека. Я хотел было предложить ему идти домой, но
вдруг подумал, что пьяный он более охотно ответит на волновавшие меня
вопросы. - Это очень интересно. Однако имеют ли его научные таланты
какое-либо отношение к тому, что мне придется делать?
- Ха-ха-ха! - засмеялся Морис и покачал головой. Подойдя ко мне совсем
близко, он в самое ухо прошептал: - В том-то и дело, что Грабер, наверное,
хочет сделать одну злую шутку! Ха-ха! Я догадываюсь, что он хочет сделать...
Впрочем ш-ш-ша... Я ничего не знаю. Никто ничего не знает. И вообще, к чему
этот дурацкий разговор? Слышите? Никаких вопросов! Я иду отдыхать, а вы
потрудитесь снять спектры поглощения пяти растворов органических веществ.
Любых, какие вам вздумается. Завтра я приду и проверю...
С этими словами Пуассон, покачиваясь и задевая за углы столов,
нетвердой походкой вышел из лаборатории. Я долго смотрел ему вслед.
На следующий день после моего приезда Шварц изложил мне то, что он
назвал распорядком дня. Жить я должен был прямо при лаборатории. Выходить из
помещения большой надобности у меня не было. Прогулку разрешалось совершать
три раза в день, да и то только вдоль барака, где я жил. Час утром, два часа
в полдень и час вечером.
Это был почти арестантский режим. Завтрак, обед и ужин мне приносил в
термосах завернутый с ног до головы в белую сутану араб. Я был совершенно
уверен, что он был либо глухонемым или ровным счетом ни слова не понимал ни
на одном языке, кроме своего, либо имел строгие инструкции со мной не
разговаривать. Все вопросы, которые могли у меня возникнуть, я должен был
решать со Шварцем. Он регулярно навещал меня два раза в день, а иногда и
чаще. Всегда очень любезный, веселый, он справлялся о моем здоровье,
спрашивал, не написал ли я письма своим родителям и знакомым.
- Добрый день, господин Мюрдаль! - вдруг услышал я голос над своей
головой. Это был Шварц.
- Добрый день, - ответил я сухо.
- Итак, вы, говорят, освоили спектральный анализ, не правда ли? -
сказал он добродушно, усаживаясь в кресло и закуривая сигарету.
- Н-не знаю. Я еще не пробовал.
- Во всяком случае, с теорией у вас все в порядке. Я пожал плечами.
Наверное, Пуассон доложил ему о моих успехах.
- Я хотел бы, чтобы вы продемонстрировали мне, как вы собираетесь
выполнять спектрофотометрирование растворов.
Ни слова не говоря, я извлек из ящика стола цилиндрическую кварцевую
кювету. Войдя в препараторскую, я взял из шкафа первый попавшийся пузырек,
высыпал на ладонь немного вещества и бросил его в плоскодонную колбу. Затем
из крана я налил воду. Когда раствор был готов, я стал заполнять им кювету.
В это г. момент Шварц тихонько засмеялся и сказал:
- Достаточно, Мюрдаль. Все очень плохо. Можете не продолжать.
- Но еще ничего не сделано! - возразил я.
- Мой дорогой химик, - начал он все с той же бесконечно любезной
улыбкой, - вы уже сделали все, чтобы ваш анализ никуда не годился.
Я зло на него взглянул.
- Н-да, - протянул он задумчиво. - Пуассон, видимо, неважный
инструктор. Очень неважный. - Он потрогал нижнюю губу. - Вы хотите знать,
почему ваш анализ никуда не годится? Во-первых, вы насыпали реактив на руку
и этим его испачкали. Ведь ваши руки грязные. Вы не обижайтесь, они грязные
в химическом смысле. Малейшие следы пота, закристаллизовавшихся в клетках
солей, осевшая на руки пыль - все это вместе с реактивом попало в раствор.
Далее, вы не взвесили реактив. Вы не знаете, какое количество вы его взяли.
А не зная концентрации раствора, нельзя судить о спектрах поглощения. Далее,
вы растворили реактив в воде из-под крана, а она в химическом отношении тоже
грязная. Вы не вымыли кювету. Вы понимаете, сколько ошибок вы наделали за
одну минуту?
Он засмеялся и добродушно похлопал меня по плечу, а я, совершенно
уничтоженный, чувствовал, как краска заливает лицо.
- Ну ничего. Вначале это бывает. Только я вас очень прошу, не
поступайте так впредь. Ведь вам в будущем предстоит очень ответственная
работа, и, уж если вы будете делать анализы, доктор Грабер должен в них
верить. Понимаете?
- Да.
- А теперь давайте знакомиться по-настоящему, - продолжал он все тем же
веселым тоном. - Мое имя Шварц, Фридрих Шварц, доктор химии из Боннского
университета. Я руковожу этой лабораторией, а вы - мой лаборант. Вы будете
работать под моим руководством и, я надеюсь, будете работать хорошо. Теперь
отработайте то, что вам сказал Пуассон, но только чисто. На каждой
спектрофотограмме поставьте название вещества, растворитель, концентрацию
раствора, время экспозиции, время проявления пластинки. Вечером я проверю.
Пока до свидания.
Доктор Шварц, все еще улыбаясь, направился к выходу. Вдруг он
остановился и сказал:
- Кстати, я вам запрещаю поить Пуассона спиртом. Запрещаю пить и вам.
Если у вас появится желание выпить - скажите мне. Здесь у нас есть чудесные
коньяки - "Мартель", "Наполеон", что хотите.
"НАУКА ТРЕБУЕТ УЕДИНЕНИЯ"
Мир, в который я попал, оказался не таким бескрайним, как мне
показалось вначале. На расстоянии около, километра к северу от моего барака
простиралась ограда, отделявшая от территории института то, что я про себя
окрестил оазисом алых пальм. В действительности пальмы не были алыми, но и
не были зелеными. Днем цвет их листьев казался оранжевым, почти как цвет
песка.
Во время одного разговора с Пуассоном я узнал, что главный въезд на
территорию института был расположен в северной стене, у ее северо-восточного
угла. Через эти ворота к Граберу прибывали различные грузы, материалы,
горючее для электростанции и цистерны с водой.
По крайней мере, в четырех постройках располагались химические
лаборатории. В двух одноэтажных бараках прямо перед центральным въездом
размещались лаборатории Шварца, несколько дальше на север находилась еще
одна лаборатория, и одна - непосредственно у стены оазиса алых пальм. Там
работал Пуассон. Над крышами бараков возвышались характерные жестяные
трубы - вытяжки из помещений, где проводились исследования.
Трехэтажное кирпичное здание в юго-восточном углу территории являлось
резиденцией самого Грабера. Справа от здания возвышалась водонапорная башня.
С тех пор, как я приехал, прошло более трех месяцев. Мое перемещение по
территории по-прежнему ограничивалось двумя бараками, где хозяйничал доктор
Шварц. Кроме меня, в его распоряжении было еще только два сотрудника - один
немец, по имени Ганс, и итальянец Джованни Сакко. Оба они работали в
северном бараке и ко мне никогда не заходили. Весь северный барак
представлял собой синтетическую лабораторию. Там изготавливались какие-то
химические вещества. Там же вместе с Гансом и Сакко жил и доктор Шварц. Я
жил один.
По территории днем и ночью медленно шагали часовые. Они несли службу по
двое, вооруженные карабинами. Они обходили всю территорию по какому-то очень
сложному маршруту.
Мне редко удавалось видеть на территории кого-либо из людей. Особенно
безлюдным был юг, хотя днем из труб валил дым, а иногда ночью окна
светились. Вдоль восточной ограды проходила асфальтовая дорога, и по ней
довольно часто к водокачке или к электростанции подъезжали грузовики. На
этой же дороге иногда появлялись люди, завернутые в белые сутаны. Это были
рабочие из местных жителей.
Кроме Шварца и Пуассона я долгое время никого не знал. Ганса и Сакко я
встречал, посещая с результатами анализа северный барак, однако, всякий раз,
как я к ним приходил, они быстро удалялись в другое помещение, оставляя меня
наедине-с доктором. Пуассон приходил ко мне сам, причем после случая со
спиртом очень редко. Заходил главным образом для того, чтобы взять
какой-нибудь реактив или передать мне препарат для анализа. Он всегда был
молчалив, задумчив и, как мне казалось, немного пьян. У меня создалось такое
впечатление, что его что-то гложет, но что он не хотел или не мог сказать.
Впрочем, вскоре после приезда у меня появился еще один знакомый,
вернее, знакомая. Я не видел ее в лицо. Это знакомство состоялось по
телефону. Однажды, когда я почему-то залежался в постели, вдруг зазвонил
телефон. Так как до этого он никогда не звонил, я вскочил как ошпаренный и
схватил трубку. Не успел я произнести и слова, как из трубки послышался
женский голос:
- Господин Мюрдаль, пора на работу. - Фраза была произнесена
по-французски с очень сильным немецким акцентом. - Вы опаздываете на работу,
господин Мюрдаль. Уже десять минут девятого.
Я посмотрел на часы. Было только семь.
- На моих только семь... - произнес я растерянно.
- Вы не проверяли свои часы. Звоните мне всегда после восьми вечера. Я
буду говорить вам точное время.
- А как мне вам звонить?
- Просто поднимите трубку.
- Хорошо, спасибо. Я буду так делать. Кстати, как ваше имя?
- Айнциг.
В обязанность этой телефонистки входило поднимать на работу
сотрудников.
Впоследствии я стал более часто пользоваться телефоном, для того чтобы
лишний раз не ходить к доктору Шварцу. Это было также необходимо и в том
случае, когда я справлялся о судьбе своих анализов у Пуассона, к которому
мне не разрешалось ходить.
Я поднимал трубку и просил, кого мне нужно. "Пожалуйста", - говорил
женский голос, и меня соединяли. Однажды вместо доктора Шварца трубку взял
итальянец. На очень ломаном немецком языке он стал быстро мне говорить, что
количество кремния, которое я обнаружил в препарате, слишком мало, и что
анализ необходимо повторить, и чтобы я...
В этот момент наш разговор был прерван. Когда я стал кричать в трубку,
чтобы меня соединили вновь, голос фрау Айнциг с подчеркнутой вежливостью
произнес:
- По этим вопросам вам надлежит разговаривать только с доктором
Шварцем. Его сейчас нет.
После этого я почему-то заинтересовался, куда идет провод от моего
телефона. Оказывается, вниз, под пол. Электропроводка была также подземной.
Я старался угадать, где находился телефонный коммутатор. Наверное, в
трехэтажном здании, где обитал доктор Грабер.
За время пребывания в институте Грабера я многому научился. Теперь я
мог очень тщательно выполнять качественный и количественный химические
анализы, причем со значительно большей точностью, чем в университете. Кроме
обычных реактивов для обнаружения химических элементов, я применял
чувствительные органические индикаторы. Я освоил многие физические методы
анализа, о которых знал либо только по книжкам, либо по одному-двум
практическим опытам на устаревшем оборудовании. Я овладел колориметрическим,
спектрофотометрическим, спектральным, рентгеноструктурным и
потенциометрическим анализами. Доктор Шварц особенно настаивал на том, чтобы
последний я выполнял особенно тщательно.
- Концентрацию водородных ионов в растворах вы должны определять с
высокой степенью точности. В конце концов, вы должны ее просто чувствовать с
точностью до третьего знака, - поучал он.
Я долго не мог понять, почему это так важно. Только впоследствии, когда
здесь, в пустыне, разыгрались трагические события, я понял смысл всего
этого...
Из лаборатории, где жил Шварц, для анализа мне передавали либо
растворы, либо кристаллические вещества. Пуассон, как правило, приносил мне
золу. Он у себя в лаборатории что-то сжигал, и мне предстояло определить
состав того, что оставалось. Иногда он приносил растворы. Но это были не те
кристально-чистые растворы, которые поступали от Шварца. Его растворы почти
всегда были очень мутными, с осадками, иногда неприятно пахнущими. Передавая
их мне, он настаивал, чтобы, прежде чем я помещу их в потенциометрическую
кювету или в кювету нефелометра, я их тщательно взбалтывал. Однажды мы с ним
крепко поспорили.
- Послушайте, Пуассон! Как-то доктор Шварц забраковал мой анализ только
потому, что я чистый химический реактив высыпал на руку. А вы мне приносите
какие-то помои. Вот, например, глядите, в пробирке плавает какое-то бревно,
или кусок кожи, или черт знает что! Как ни болтай, а эта грязь либо попадет,
либо не попадет в анализ. И я уверен, что при той точности, которая
требуется, у вас могут получиться разные результаты.
- Сделайте так, чтобы эта ткань попала в анализ, особенно в
качественный, - произнес он и ушел.
Результаты каждого анализа я выписывал на специальном бланке, указывая
все данные: какие химические элементы входят в состав препарата, их
процентный состав, полосы поглощения вещества в ультрафиолетовой и
инфракрасной части спектра, коэффициенты рассеяния, концентрацию для
растворов, тип кристаллической структуры для твердых и кристаллических
веществ, концентрацию водородных ионов и так далее.
Вначале я выполнял всю работу автоматически, не думая, каков ее смысл и
для чего она необходима. Меня просто увлекало многообразие сведений,
получаемых о веществе при использовании современных методов исследования.
Было приятно узнать о каком-нибудь розоватом порошке, что молекулы вещества
расположены в нем в строго кубическом порядке. А об этом говорил
рентгеноструктурный анализ. О том, что это органическое вещество, в котором
есть метальная, гидроксильная, карбоксильная и ароматические группы, что
имеются двойные и тройные связи, свидетельствовал спектрофотометрический
анализ. Что вещество имеет кислую реакцию - об этом говорил
потенциометрический анализ. Что в состав молекул вещества входят атомы
кремния, алюминия, железа и т.д., я узнавал из результатов эмиссионного
спектрального анализа. Иногда данных получалось настолько много, что я
свободно писал химические формулы исследованных соединений.
Закончить химический анализ написанием формулы вещества мне удавалось
только для препаратов, которые поступали от Шварца. Что касается анализов
для Пуассона, то они были такими же мутными, как и его растворы. Это было
огромное нагромождение всяких химических элементов, групп, радикалов, ионов.
В них было все что угодно. Спектральный эмиссионный анализ золы давал такое
огромное количество линий, что только после многочасового изучения
спектрограмм можно было выписать все те элементы, которые там
обнаруживались.
Однако вскоре после того, как я произвел минимум двести анализов, я
вдруг сделал открытие: получал ли я чистые вещества от Шварца или "грязь" от
Пуассона, я почти всегда обнаруживал кремний. Кремний в сочетании с другими
элементами назойливо фигурировал почти везде. То он входил в кислотный
остаток, то в радикал органического соединения, то встречался в качестве
комплексного иона в сочетании с другими элементами, но кремний был почти
всегда. Я сказал - почти, потому что было несколько анализов, в которых
кремний не обнаруживался, но зато там обнаруживался другой элемент четвертой
группы периодической системы Менделеева - германий.
Это было важное открытие, и я сделал его совершенно самостоятельно. Оно
чуть-чуть, как мне показалось, приблизило меня к ответу на мучивший меня
вопрос: чем занимаются здесь немцы. Когда же я убедился, что здесь исследуют
соединения кремния, мне вдруг все стало еще менее понятным, чем раньше. Как
химик, я знал свойства кремния и его соединений. Я мысленно перебирал в
своей памяти многие из них, и они, как я был почти уверен, не могли
представлять большого интереса. Соединения кремния - это песок, это
различные твердые минералы - кварцы, граниты, шпаты, это стекло, жидкое и
твердое, это материалы для режущих инструментов, вроде карборунда. Кремний -
это различные силикатные изделия: кирпич, фарфор, фаянс... Все это
давным-давно известные вещи. Стоило ли забираться в пустыню, чтобы тайком от
всего мира, исследовать соединения кремния? Наконец я решил поговорить об
этом вначале с Пуассоном, а после со Шварцем.
Разговор с Пуассоном просто не состоялся. На вопрос, почему в его
анализах почти всегда присутствует кремний, он вдруг нахмурил брови, затем,
как бы боясь, что его могут подслушать, шепотом сказал:
- Взгляните вокруг. Кругом песок. Песчаная пыль всегда может попасть в
препарат. А известно, что даже ничтожные следы кремния легко обнаруживаются.
Это было сказано с таким видом и так выразительно, что почти означало:
"Не будьте идиотом и не задавайте неуместных вопросов".
Я его об этом больше спрашивать не стал, так как понял, что он врет. В
его препаратах кремния всегда было очень много. Не мог же он специально
сыпать в пробирки песок!
Разговор с доктором Шварцем оказался более интересным. Как-то я принес
ему стопку анализов. Когда он стал рассматривать один из них, я сказал:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг