Анатолий ДНЕПРОВ
ГЛИНЯНЫЙ БОГ
ПУСТЫНЯ
Линия горизонта трепетала и извивалась в потоках раскаленного воздуха.
Иногда от песчаного моря вдруг отрывался огромный ком светло-желтой земли,
поднимался вверх и повисал там на некоторое время. Потом фантастический
небесный остров опускался вниз, расплывался и снова сливался с пустыней.
Здесь я впервые увидел мираж.
С каждым часом жара становилась сильнее, а вместе с ней более
причудливо выглядели бескрайние пески. Сквозь колышущийся горячий воздух,
как сквозь кривое стекло, мир казался изуродованным. В песчаный океан
глубоко врезались клочья голубого неба, высоко вверх всплывали песчаные
дюны. Иногда я терял из виду едва заметные контуры дороги и с опаской
поглядывал на шофера.
Высокий молчаливый араб напряженно всматривался воспаленными глазами в
раскаленную даль. Густые черные волосы были покрыты серой пылью; пыль была
на смуглом лице, на бровях, на потрескавшихся от жары губах. Араб, казалось,
отрешился от всего земного и слился воедино с автомобилем, и эта
отрешенность и слияние с ревущим и стонущим мотором почему-то придавали мне
уверенность, что мы едем по правильному пути, что мы не потеряемся в
безумном хороводе желтых и голубых пятен, которые обступали нас со всех
сторон по мере того, как мы углублялись в пустыню.
Я посмотрел на пересохшие губы шофера, и мне захотелось пить. Я вдруг
почувствовал, что мои губы тоже пересохли, язык стал жестким и
неповоротливым, на зубах скрипел песок. Из кузова машины я перетащил на
переднее сиденье свой дорожный саквояж и извлек термос. Я выпил залпом две
кружки холодной влаги, которая здесь, в пустыне, имела необычный, почти
неземной вкус. После этого я налил кружку воды и протянул ее моему
провожатому.
- Пей...
Он не отвел глаз от дороги, а только еще более плотно сжал губы.
- Пей, - повторил я, думая, что он меня не расслышал.
На этот раз шофер резко повернул голову в мою сторону и бросил на меня
уничтожающий взгляд.
- Пей, - протянул я ему воду.
Он изо всех сил нажал на педаль газа. Машина резко рванулась вперед, и
от толчка вода расплескалась по кабине. В недоумении я несколько секунд
продолжал держать пустую кружку. Мне показалось странным, что он отказался
от воды.
Прошло мучительно много времени, прежде чем пустыня снова стала
холмистой. Дорожная колея совсем исчезла. Шофер ловко объезжал высокие дюны,
чутьем выискивал твердый грунт, своевременно переключал передачу на переднюю
ось, чтобы машина не увязла в глубоком песке. Очевидно, этот путь ему
приходилось преодолевать много раз. Было почти четыре часа дня, и до места
назначения оставалось ехать не более часа.
Когда в Париже, в маленьком особняке на улице Шантийон, мне
рассказывали про эту дорогу, я решил, что меня просто пугают, не желая взять
на работу. Высокий тощий американец Вильям Бар мне тогда говорил:
- Не воображайте, что вам предлагают рай земной. Худшего ада не
придумаешь. Вам придется жить и работать в настоящем пекле, вдали от всего
того, что мы привыкли называть человеческой жизнью. Я не знаю точно, где
находится место вашей работы, но мне известно, что оно на краю света
божьего, в самой пустынной пустыне, которую только можно себе вообразить.
- Может быть, вы мне все же скажете приблизительно, где это
находится? - спросил я.
- Приблизительно? Пожалуйста. Где-то в Сахаре. Впрочем, в Агадире вас
встретят и повезут куда нужно. Больше я ничего не знаю. Хотите -
соглашайтесь, хотите - нет. Ваша воля.
Я вспомнил объявление, которое накануне прочитал на улице Дюбак:
"Молодой, не боящийся трудностей химик-лаборант требуется для работы
вне Франции. Выдающиеся возможности в будущем, после завершения
исследований. Возможны денежные и другие награды. Уникальная специализация.
Рекомендации не обязательны. Желательно знание немецкого языка. Обращаться:
улица Шантийон, 13".
Я согласился, и за этим последовал аванс в размере двух тысяч франков,
затем короткое прощание с матерью, документы, которые мне почему-то выдали в
американском консульстве, дальше Марсельский порт, Гитрактар, шторм в
Атлантике, Агадир и вот я здесь, в этом бескрайнем песчаном море.
Солнце светило оранжево-красным светом, когда вдруг из-за неровной
линии горизонта появилось что-то, что не было похожим на мираж. Автомобиль
наезжал на свою быстро вытягивающуюся тень. Проваливаясь в глубоком песке,
он приближался к ярко-красной полосе, которая постепенно вырастала над
землей, превращаясь в бескрайную ограду. Она убегала на север и на юг, и ее
границы терялись за песчаными холмами. Казалось, вся пустыня была
перегорожена глиняной стеной пополам, и в ее центре виднелся темный квадрат,
который, по мере того как мы приближались, принимал очертание огромных
ворот. Ограда была очень высока, и на ее вершине в четыре ряда была
протянута колючая проволока. Через равные интервалы над проволокой
возвышались высокие шесты, на которых висели электрические лампочки. Они
блестели кроваво-красными звездами в лучах заходящего солнца. У ворот,
справа и слева, можно было различить два окошка. Мы подъехали к стене
вплотную, и я вспомнил слова Вильяма Бара "На краю света божьего". Может
быть, это и есть край света?
- Это здесь, - хрипло произнес шофер, медленно выползая из кабины.
Несколько секунд он стоял на песке, весь скрючившись, потирая колени
затекших ног.
Я достал из автомобиля свои немногочисленные пожитки: чемодан с бельем,
саквояж и стопку перевязанных бечевкой книг - и пошел к воротам. Они
походили на гигантский конверт, по углам запечатанный стальными
печатями-болтами.
Шофер подошел к правому окошку и постучал. Оно открылось, и в нем на
мгновение показалось темно-коричневое лицо. Последовал негромкий разговор на
непонятном мне языке. Затем послышалось слабое гудение, и ворота медленно
раскрылись.
За стеной я ожидал увидеть что-нибудь вроде города или поселка. Но, к
моему изумлению, за ними оказалась вторая стена, такая же высокая, как и
первая. Шофер вернулся к машине, включил мотор и стал въезжать. Я пошел за
машиной. Она повернула направо и медленно поехала вдоль двух стен,
образовавших коридор шириной метров десять. Здесь было уже совсем темно. У
ворот находилась небольшая глиняная пристройка, возле которой стояли часовые
в военной форме, с карабинами наперевес. Тот, мимо которого я проходил,
вытянулся в мою сторону и посмотрел на багаж.
Так мы шли минут пять - машина впереди и я с вещами сзади, пока не
остановились у небольшой двери во второй стене.
Шофер вышел из машины и постучал. Дверь сразу же открылась, и в ней
появился силуэт человека.
- Входите, господин Пьер Мюрдаль, - произнес он на чистейшем
французском языке и протянул руку к моим вещам. - Давайте познакомимся. Мое
имя Шварц.
Я покорно вошел. Сзади себя я услышал, как заревел автомобиль. Араб -
шофер - остался за оградой.
- У нас формальностей немного, - произнес встретивший меня, когда мы
подошли к небольшой брезентовой палатке. - Будьте добры, ваш диплом, письмо
от мистера Бара и вашу воду.
- И что? - переспросил я.
- Воду. У вас, наверное, есть с собой вода в термосе или в бутылке?
- Есть, - ответил я.
- Вот ее-то вы и должны сдать.
Я открыл саквояж и передал ему документы.
- А зачем вам моя вода?
- Мера предосторожности, - ответил он. - Мы боимся, чтобы с водой к нам
сюда не попала какая-нибудь инфекция. Вы ведь знаете, здесь, в Африке...
- Ах, понимаю!
Он скрылся с моими документами и термосом, а я огляделся вокруг. Прямо
передо мной вытянулись три длинные постройки барачного типа. Дальше,
направо, виднелся трехэтажный дом и рядом с ним здание, похожее на башню. За
постройками виднелась светлая полоска изгороди. Вначале я подумал, что эти
ограды и являются границами территории. Но эту мысль сразу же пришлось
отвергнуть, потому что за дальней стеной я увидел нечто поразившее меня
самым неожиданным образом: над ней возвышались верхушки пальм. Они на фоне
пурпурного, почти фиолетового вечернего неба казались ярко-алыми. Судя по их
цвету, я бы никогда не поверил, что это пальмы. Но слишком характерными были
их кроны, их резные широкие листья, их гофрированные стволы. И все же цвет
их листьев казался слишком алым - таким, как цвет окрашенных солнцем стен
бараков.
"Оазис алых пальм", - подумал я.
Солнце зашло быстро, начали сгущаться сумерки. Здесь, в пустыне, вечер
длится всего несколько минут. Затем внезапно наступает кромешная тьма.
Исчезли алые пальмы, потускнели бараки, и все погрузилось во мрак. Сразу
стало прохладно. Вспыхнуло электричество, бесконечный ряд электрических ламп
вдоль изгородей.
Из палатки вышел господин Шварц. В руках у него был зажженный
электрический фонарик.
- Ну, вот и все. Теперь пошли на вашу квартиру. Извините, что вам
пришлось немного подождать. Это не очень приятно после утомительной дороги.
Он взял мой чемодан, и мы медленно зашагали по глубокому песку в том
направлении, где росли пальмы.
МОРИС ПУАССОН
- К сожалению, после окончания университета все мы такие, - лениво
произнес Морис Пуассон. - Требуется много времени, прежде чем мы поймем, что
сейчас границ между различными научными дисциплинами нет. Получается так:
университетский курс существует сам по себе, а практика - сама по себе. И
все из-за того, что в университете засилье старых консерваторов, вроде
профессоров Перени, Вейса и остальных наших корифеев.
- Они не только наши. Это корифеи всей науки. Ими гордится Франция, -
возразил я, рассматривая инструкции к кварцевому спектрографу.
Сегодня Пуассон пришел рано. Согласно расписанию, наша работа должна
была начинаться в одиннадцать утра. Он же пришел в девять, когда я только
начинал завтракать.
Я перестал читать инструкцию и посмотрел ему в лицо.
- Скажите мне, пожалуйста, что мы делаем. Вот уже неделя, как я живу
между этими двумя глиняными стенами, и все еще не понимаю, что здесь
происходит. Меня волнует неизвестность. Еще никто толком мне не сказал,
зачем я сюда приехал.
Морис грустно улыбнулся и подошел к окну. Он посмотрел куда-то вдаль и
как бы про себя быстро заговорил:
- Вы здесь неделю, а я уже скоро три месяца. Если вы думаете, что я
могу ответить на все ваши вопросы, то вы глубоко ошибаетесь! Я и не задаю их
себе. К чему?
Он повернулся ко мне лицом.
- Впрочем, могу дать вам один совет: берегите нервы. Не думайте ни о
чем, что выходит за пределы ваших обязанностей. Вы лаборант - хорошо. Сейчас
вам необходимо изучать спектрофотометрию и научиться делать химические
анализы средствами физической оптики.
- Да, но я ведь химик, понимаете, химик!
Он пожал плечами и снова подошел к окну. Затем вдруг ни с того ни с
сего спросил:
- А вы обратили внимание, что все оптические приборы здесь - фирмы
Карла Цейсса...
- Да.
- Цейсс - хорошая немецкая оптическая фирма. Помните, как в
университете мы дрались за право сделать практическую работу на цейссовском
микроскопе?
Пуассон, как и я, окончил Сорбонский университет, только годом раньше.
Он специализировался по физической химии. До встречи здесь я его не знал.
Его представили мне на третий день моего приезда.
Родом он был из Руана. О Париже он меня ничего не спрашивал. Начал он
занятия со мной сухо, с подчеркнутой важностью. В перерывах между занятиями
мы рассуждали о науке вообще.
- Итак, теперь вы знаете, как устроен этот прибор. Прошу вас рассказать
по порядку методику спектрального анализа.
Я закрыл инструкцию и, как когда-то перед профессором на экзамене,
начал:
- Вначале нужно включить водородную лампу и с помощью конденсорной
линзы изображение кварцевого окошка спроектировать на входную щель
спектрографа. Затем закрыть диафрагму, между щелью и конденсором поместить
кювету с исследуемой жидкостью, вставить кассету в камеру спектрографа,
открыть ее, открыть диафрагму и сделать экспозицию. После закрыть диафрагму,
отодвинуть водородную лампу, поставить на ее место вольтову дугу с железными
электродами, передвинуть пластинку в кассете на одно деление и
проэкспонировать свет железной дуги. После этого проявить пластинку,
высушить ее и профотометрировать.
- Зачем необходимо экспонировать железную дугу? - спросил он,
развалившись в кресле и закрыв глаза.
- Чтобы сопоставить всем участкам спектра линии железа, частоты которых
известны.
- Кому они известны? Вам они известны?
- Мне? Пока нет. Они вот здесь, в этом каталоге.
- Правильно, - произнес он, вставая. - Научитесь читать спектр железной
дуги по памяти. Это не очень трудно. Нужно запомнить всего каких-нибудь
двести цифр. Говорят, Грабер не любит, когда при работе заглядывают в
справочники.
Я кивнул головой и через минуту спросил:
- А кто он такой, этот Грабер?
Морис несколько раз прошелся по комнате, затем почему-то открыл
стоявшие на столе аналитические весы и легонько тронул пальцем позолоченную
чашку. Вместо ответа на мой вопрос он вдруг спросил:
- Вы спирт пьете?
Я ничего не ответил. Положив инструкцию на стол, где стоял спектрограф,
я вышел в соседнюю комнату. Это была комната, где в десяти шкафах,
расположенных вдоль стен, находились химические реактивы. Когда впервые мне
показали место, где я буду работать, меня больше всего поразило обилие
реактивов. Это были лучшие реактивы, о которых я когда-либо слышал, огромное
множество неорганических и органических соединений фирм Кольбаума, Шеринга,
Фарбен-Индустри. По моим подсчетам, здесь было около пяти тысяч банок и
пузырьков всех размеров и цветов, аккуратно расставленных в соответствии с
принятой химической номенклатурой. В отдельном металлическом шкафу, из
которого поднималась широкая вытяжная труба, хранились растворители -
органические жидкости всевозможных классов. Я открыл этот шкаф и быстро
отыскал этиловый спирт.
- Вы пьете разбавленным или так? - спросил я и протянул ему спирт в
мензурке объемом в четверть литра.
- А вы? Впрочем, вам еще рано. Дайте стакан воды. Пуассон выпил спирт
большими глотками и, не переводя дыхания, прильнул к воде. Лицо его
сделалось красным, из глаз потекли слезы. Он сделал несколько глубоких
вздохов и снова подошел к окну.
- Так вы спрашиваете, кто такой Грабер? Гм. Это сложный вопрос.
По-моему, Грабер - талантливый химик. И не только химик. Он, должно быть,
разбирается и в физике и в биологии. Говорят, этот человек, глядя на все вот
так, как я сейчас смотрю на вас, - Морис уставил на меня быстро мутнеющие
глаза, - сразу же скажет, какова концентрация хлористого натрия в вашей
крови, сколько пепсина выделилось в вашем желудке от того, что вы подвигали
пальцем, насколько повысилась концентрация адреналина у вас в крови, потому
что вы его, Грабера, испугались, какие железы внутренней секреции у вас
заработали, когда он вам задал вопрос, насколько ускорился в вашем мозгу
окислительный процесс, когда вы стали думать над ответом, и так далее и тому
подобное. Грабер назубок знает всю сложную химическую лабораторию
человеческого организма.
- Это очень интересно, - произнес я. Мне немного стало жалко Мориса.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг