исключительно органично. Ему бы по-хорошему приладить свое рыло где-нибудь
кладовщиком при колхозном амбаре - щупать в потемках баб, обвешивать под
шумок мукой зазевавшихся просителей и благополучно дожидаться старости, не
гневя по-крупному Всевышнего. Так нет же, занесла дуралея нелегкая в
умопомрачительно дерзкий кремлевский залет. Хрущев, более чем кто-либо
другой, хорошо знал настоящую цену празднику Победы. Как и во все времена,
отсутствие цены на человеческую жизнь сделалось главной трагедией для нашего
народа в этой страшной мировой бойне. Дайте срок, он припомнит генералам
весь их победоносный кураж, восстановит статус-кво. Доберется до самого
Жукова, исполнит ему "куцен-бацен", не взирая на все его четырежды
геройства, это вам не какой-нибудь танец с оглоблями под звон щитов
камуфляжных гладиаторов.
Кроме прочего, в массовом сознании понятия Сталин и Победа слились
нераздельно, фактически они сделались синонимами, весьма раздражавшими
строптивого Хрущева. Он-то предвидел безошибочно, что генералиссимусу
недолго красоваться в мраморной неприступности мавзолея - надо же и честь
знать. Акция по изъятию мумии вождя была предопределена, но провести ее
требовалось деликатно, очень мягко, не возбуждая ревности фронтовиков и,
разумеется, не пороча девственной чистоты, дерзните сами догадаться, какой
целомудренной партии. Нечто подобное происходит сегодня с другой, самой
главной мумией. Вроде бы пора и ей честь знать, но явно не хватает
энтузиазма, не достает у застрельщиков пороху. Грозен, опасен,
непредсказуемо коварен Ильич даже в своем одиноком затворничестве. И уж
будьте уверены, предрекаю, хлопот еще предстоит с этим парнем не на одно
поколение. Потому что слишком уж сладок, заманчив призыв для ничтожества,
для посредственности - быть равным, как все.
Принято думать, что самые интересные события происходят в столицах,
при больших каменных дворцах. Ничуть не бывало, поведаю вам. Вся эта
чехарда со сталинскими перезахоронениями не идет ни в какое сравнение с
манипуляциями покойниками на местах. Во времена становления советской
власти в Абхазии, был отравлен по высочайшему распоряжению один популярный
политический деятель, славно потрудившийся за правое дело. Ему закатили
роскошное прощание с захоронением в центральном городском парке Сухума. По
прошествии недолгого времени выяснилось, что усопший товарищ не очень верно
ориентировался по линии партии, за что был изъят из шикарной могилы и
немедленно переведен в более прозаические ландшафты. Этим кампания не
ограничилась, надо же знать Кавказ, там все привыкли делать с размахом.
Прямо на месте бывшего погребения соорудили капитальный общественный
сортир, для облегчения гуляющей публики. Вот это было настоящее, деловое
решение. А в Москве все чего- то там возятся у Кремлевской стены,
перетаскивают за уши с места на место, ведь явно не достает фантазии для
чего-нибудь экстравагантного. Тогда возникает вопрос: чего кобениться? Не
проще ли обратиться к недавнему революционному опыту. Людям на пользу и
вождю приятно убедиться, что дело его по- прежнему живо.
Как бы там ни было, но властная вертикаль в стране советов работала
безупречно, официальное отношение к десятилетнему юбилею Дня Победы было
сконфужено сдержанным. То есть вроде бы и праздник, однако, без лишнего
шухера. В нашей школе, разумеется, организовали торжественную линейку.
Пионеров, под кряканье горнистов, выстроили в ряд. Потом, для пущей
важности, тарахтели в барабаны и отдавали салют выпучившим остекленевшие
глаза ветеранам. Каждый из нас, при этом, на строгий призыв пионервожатых:
"Будь готов", звонко, с восторгом выкрикивал: "Всегда готов". К чему готов?
Зачем готов? До сей поры одолевают сомнения. А ну как не всегда был готов и
вдруг не полностью, всего лишь наполовину? Орденоносные дяденьки делились
со школьниками тяжелым опытом военных лет. С вдохновением рассказывали,
какими мерзавцами бывают тупорылые немцы. Стращали их кровожадностью и
подлостью. И, конечно, с гордостью вспоминали о своей боевой отваге, о
ратных подвигах погибших товарищей.
В недалеком прошлом светлейшие предводители ленинской компартии
недоуменно сокрушались, да как же так, почему могучим советским писателям
никак не удается состряпать гениальный роман о второй мировой войне,
подобный тому, что проворно соорудил Лев Николаевич? Бойкого пера секретари
союза всех величайших писателей, понукаемые центральным комитетом, отчаянно
шевелили короткой мозговой извилинкой и пыжились сотворить нечто
толстовскообразное, чтобы всем недоброжелателям в пику и, главное, на века.
Им было невдомек, что хорошую книгу о прошедшей войне написать никак
невозможно. Потому что у советских людей невероятно куцые, обглоданные,
абсолютно не книгоформатные судьбы. Князь Андрей Болконский сделался
классическим персонажем вовсе не потому, что доблестно воевал, а более
всего и в связи с тем, что за ним стояла великолепная фамильная история,
могучая российская культура, с прародительскими традициями и глубинным
житейским укладом. Даже самые известные биографии советских людей сляпаны,
как детский мат в три хода - быдло, кожанка, расстрел. Жизнь их
бессмысленна и скоротечна, сродни пузырям, подпрыгивающим в дождливой луже.
Ведь кого ни возьми из когорты наших достославных вождей или
военачальников, никогда не поймешь, откуда повыпадали на наши головы все
эти ретивые парни. За ними никого и ничего, упираешься, как в задницу
биндюжника и толку-то, что он - Хрущев или Жуков. Тут, брат, как в трех
соснах, шибко не нафантазируешь, не распишешься.
Частенько мне припоминается одна забавная военная комедия. Однажды
ночью, меня, взрослого уже мужчину, подняли по учебной тревоге в городе
Луганске и потребовали явиться в клуб Маяковского, который был определен,
как место сбора для срочной мобилизации. В актовом зале собралось пару
сотен таких же вояк, как и я. Вдруг на сцену выскочил очень волнующийся, в
портупеях, человек и принялся стращать публику. Первое, что он сделал,
предупредил всех, если, в случае войны, кто-нибудь хоть на минуту опоздает
к месту сбора, немедленно будет поставлен к стенке, и даже указал рукой в
сторону кирпичного забора. Между тем, в рядах запасников поднялся один
чудак и как заорет на весь зал: "Точно такое же мне пообещали вчера на
работе. Такой же шустряк посулил: если в начале войны хоть на минуту
опоздаю в цех, то буду поставлен к стенке, и тоже показал к какой. Так что
же мне делать, какой избежать стенки, самому застрелиться, что ли?". Народ
покатился от хохота, а красавец на сцене, как взбесился: "Я бы такую
гадость как ты, пристрелил бы и войны не дожидаясь". На том и разошлись,
удовлетворенные, по домам. Все вместе называлось "плановая учебная военная
подготовка".
Когда я старательно кропаю эти строки, народы отметили
шестидесятилетие Дня Победы. Прошло уже немало лет, о войне написаны горы
книг, которые, за небольшим исключением, носят развлекательный, большей
частью поверхностный, а то и откровенно примитивный характер. Естественно,
что каждая страна, да и каждый человек, принимавший участие в беспощадной
мировой бойне, видит ее по-своему. Однако общая направленность освещения
военной проблематики строится преимущественно по правилам беседы мудрого
папаши с незатейливым крошкой сыном на предмет, что такое хорошо и что
такое плохо. Скажем так, Курская дуга - это хорошо, очень здорово, Бабий
Яр - это плохо, совсем отвратительно. И так по всему кровавому сценарию, по
всем страницам военной истории. Хотя по сроку давности пора бы уже
обратиться к правде о той страшной войне не в системе хорошо или плохо, но
в первую очередь с позиции зачем? и почему?
Наивно рассчитывать, что человеческая природа может как-то радикально
измениться за шесть десятков лет. Немцы, тотально изводившие еврейское
население в середине прошлого века, остались тем же самым народом, по
определению. Жизнь никогда, никого, ничему не учит - это же элементарная
истина. Если мы не найдем в себе мудрости рассуждать о мировой войне
спокойно, без эмоционального флера, все может повториться, с большой
вероятностью.
Ответственный разговор о Второй мировой войне невозможно выстроить с
помощью политических соплей, наматываемых вокруг пакта Молотова -
Риббентропа. Неужели кто-то всерьез полагает, что заплечных дел мастера,
несшие вахту у печей Бухенвальда, держали в нагрудном кармане копии
дипломатических документов, подписанных министрами. Или кто-то наивно
допускает, что люди, оказываясь в окопах под смертоносным огнем, не важно с
какой стороны, могли вести захватывающие идеологические дебаты о затейливых
политических раскладах. Для меня, например, так же как и для будущих
поколений, гораздо важнее попытаться выяснить - почему просвещенные немцы
беспощадно уничтожали евреев? Зачем варварски сгноили миллионы абсолютно
беззащитных людей - женщин, детей, стариков. Не для того, чтобы трепетать
от радости или задыхаться от горя, но по возможности предотвратить эти
"прелести" в будущем.
С подачи Владимира Семеновича Высоцкого мы благополучно разобрались,
почему аборигены съели Кука. Оказывается, они решали таким невинным
способом вопросы общественного питания. Но немцы-то, явившие миру Канта,
Бетховена, Гетте, они что, вот так же запросто, кровожадности ради,
принялись истреблять целые народы. Понятно, что эти кошмарные преступления
сопровождались эффективной пропагандой, позволившей опустить цивилизованных
людей до готовности совершать несусветные гнусности. Должно быть понятно,
что никакая пропаганда, никакое теоретическое обоснование не может иметь
успеха в образованном обществе без привлечения очень убедительных
аргументов, имеющих благодатные исторические корни. И тут нечего скрывать,
истоки зла должны быть публично обнаружены, опять же таки, во имя
грядущего. Об этом никто и нигде не желает серьезно говорить. Евреи не
подымают этот вопрос вследствие неподдающихся осмыслению масштабов потерь.
Остальные молчат из ложного страха, каким-нибудь нечаянным образом обидеть
евреев и вызвать на себя шквал всегда имеющихся на готове обвинений в
антисемитизме. Вот так и живем - торжествуем, рыдаем, рвем на себе волосы и
не утруждаемся разобраться, что же происходило в действительности в
середине двадцатого века, что не поделили между собой цивилизованные люди,
зачем немцы подвергали истреблению древний библейский народ.
Восновефашистскойидеологии,любой,нетолькогерманской, лежит упование на
национальную исключительность, так сказать, на расовое превосходство
избранных. Когда Адольф
Гитлер пришел к власти и окончательно уверовал, что в жилах его
однопартийцев течет голубая, арийская кровь, он с удивлением обнаружил
целую череду претендентов на национальную исключительность, которые также
пребывают в иллюзиях относительно особых достоинств своей благородной
крови. Беда, однако, в том, что никакая исключительность в принципе не
может мириться с конкурентами, ибо не предполагает наличия еще каких-либо
соискателей. Иначе это уже не исключительность, а обыкновенная коммунальная
тусовка. Стало быть, все другие исключительности, окромя немецкой,
оказались в годы Второй мировой войны обреченными.
Нравится это кому-либо или нет, но первыми в ряду претендентов на
национальную избранность всегда оказываются евреи. Так уж повелось.
Во-первых, о богоизбранности этого народа предостаточно наговорено в
Библии. Это не удивительно, ведь книгу составляли сами евреи. Другая,
несомненно боговдохновенная книга - Коран, о еврейской богоизбранности
предусмотрительно умалчивает. Во-вторых, и это самое главное, у каждого
еврея припасен в памяти длиннющий список представителей его национальности,
которые сделались украшением рода человеческого. Этот список - сущее
искушение для желающих раздуть свое национальное превосходство до масштабов
кровной, биологической исключительности.
Современный культурный человек являет собой продукт общественный.
Культура не есть нечто биологическое, присущее человеку по факту его
рождения. Известны случаи полного одичания людей, когда они оказывались
вытесненными из культурологической среды. Нет ничего плохого в том, что
люди гордятся своей национальной культурой и лучшими ее представителями, но
при этом необходимо иметь ясное представление о том, что есть
действительное национальное достояние? Рассуждая о культуре, о ее великих
творцах, необходимо в первую очередь учитывать, что цивилизация существует
как результат усилий всего человечества. Из этого следует, в частности, что
Александр Сергеевич Пушкин велик не сам по себе, как человек с особой
африканской кровью или с большими выразительными глазами, но только и
исключительно, как гениальное явление русской литературы, то есть явления
общественного. Вне общественного литературного контекста, именуемого
великой российской словесностью, персона Пушкина ничего не стоит и ничего
не означает, будь оно хоть трижды окроплено самой экзотической кровью.
До Октябрьской революции в Петербуржской консерватории вел
педагогическую деятельность по классу скрипки выдающийся профессор Леопольд
Ауэр. Ауэр оказался в исключительно благодатной музыкальной среде, как раз
в период ожесточенного соперничества между представителями могучей кучки,
во главе с Балакиревым и консерваторцами, группировавшимися вокруг
Рубинштейна. Ауэр примкнул к лагерю консерваторцев. У него завязалась
большая дружба с Рубенштейном, Давыдовым, Чайковским. Профессору удалось
создать уникальную школу скрипичного исполнительского искусства. Выпускники
его класса определили уровень инструментального мастерства на весь
двадцатый век, по ним оценивали остальных музыкантов, они сделались мерой
вещей. То были Яша Хейфец, Мирон Полякин, Ефрем Цымбалист, Миша Эльман и
еще много блестящих имен. Кроме артистичного, виртуозного владения
скрипкой, этих людей объединяло еще одно качество - все они были евреи.
Однако в мировой искусствоведческой литературе школа Ауэра рассматривается
как выдающееся явление русской музыкальной культуры. И это абсолютно
справедливое суждение, потому, что все названные талантливые люди были
носителями и выразителями русского музыкального мироощущения, они были
продуктом той общественной культурной среды, которая вскормила их и
вознесла к творческим олимпам.
В нашей стране подозрительно часто любят распространяться о
необычайной музыкальной одаренности украинского народа. Мне представляется,
что немузыкальных народов не существует по определению. Но вот о чем не
худо призадуматься - почему украинская культура, при наличии таких то
талантов, не сподобилась предъявить миру по-настоящему великого
композитора, произведения которого пользовались бы широкой популярностью у
серьезных музыкантов? Ведь вы не сыщете во всем мире ни одного уважаемого
симфонического оркестра, в чьем репертуаре была бы представлена украинская
классика. Происходит это вовсе не потому, что в искусстве существует
мировой антиукраинский заговор, просто высокой нашей классической
музыкальной культуры не существует в природе. И это происходит не оттого,
что на Украине живут бездарные люди, просто украинская национальная
культура до сих пор еще не сумела подняться до уровня общечеловеческих
кондиций и создать предпосылки для творчества индивидуальностей мирового
масштаба. А такие индивидуальности в стране, несомненно, есть, иначе быть
не может. Но для этого, прежде всего, необходимо много учиться, в том числе
и уважению культуры иных народов. Бесконечной трескотней о своей
музыкальности, о своей европейскости делу, увы, не поможешь, Шопены от
этого на свет не появляются. Здесь нельзя обойти вниманием весьма
сомнительный вектор направленности развития национальной украинской
культуры, с позволения выразиться, антимоскальского содеражания, заданный
еще Тарасом Григорьевичем. Чем быстрее Украина справится с этим болезненным
комплексом, тем скорее у ее народа освободятся духовные силы для
восхождения к мировым культурным вершинам.
Некоторые евреи наивно полагают, что Альберт Эйнштейн сделался великим
физиком исключительно потому, что особенно удачно подвергся обрезанию. Хотя
великим-то физиком его сделала уникальная немецкая национальная культура.
Эйнштейну лишь посчастливилось оказаться выразителем той напряженнейшей
работы, которую вели передовые европейские умы в начале двадцатого века.
Окажись маленький мальчик Альберт где-нибудь на задворках могилевского
гетто, мир обязательно пришел бы к теории относительности, но никогда,
ничего не узнал бы о физике Эйнштейне. Современный Израиль - прекрасная
тому иллюстрация, как-то не густо в Телль- Авиве с великими композиторами,
учеными, писателями. Подлинным представителем еврейской национальной
культуры по праву считается писатель Шолом-Алейхем, пожалуй музыкальный
наигрыш "семь сорок". Продолжить этот весьма скромный ряд я лично
затрудняюсь. Вклад непосредственно еврейской национальной культуры в
мировую сокровищницу чрезвычайно скромен. Его не только невозможно
сопоставить с великими европейскими национальными культурами, о нем даже
много распространятся не представляется возможным. Тот необъятный
калейдоскоп блистательных имен, который, в простоте душевной, предъявляется
многими детьми Авраама, как свидетельство беспримерности их национальной
одаренности, с неизбежными претензиями на исключительные интеллектуальные
национальные достоинства, весьма и весьма проблематичен, если не сказать
абсурден.
Невозможно отрицать выдающиеся достижения представителей еврейского
народа, их способность ассимилировать в различные национальные культуры и
добиваться исключительных успехов. Но дело здесь не в каких-то богоданных
особенностях еврейской крови, а все- таки в уникальности еврейского
материнства. Почти все знаменитые евреи обязаны своим успехом родным
матерям, их непревзойденному стремлению вознести свое чадо на пьедестал
судьбы. Редко какая другая мамаша умеет быть настоящей путеводной звездой,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг