было настолько бесцеремонным и разрушительным, что я иногда задаюсь
вопросом: неужели посетители Киевской Софии, без устали щелкающие затворами
фотокамер, не подозревают, что перед ними не уникальный архитектурный
шедевр времен Ярослава Мудрого, а его искаженная, глумливая пародия? Со
мною, конечно, кто-то не пожелает согласиться, но я утверждаю, что эти
примитивные, абсолютно не пластичные, с широкими, грубыми, балаганными
гранями формы куполов, венчающие нынешнюю Софию, никакой эстетической
ценности не имеют. И весь соборный ансамбль в данном выражении существует
дробно, откровенно неинтересно. Буквально любой его внешний элемент носит
случайный, и как следствие, вульгарный характер. По едкому лермонтовскому
замечанию напоминает "помесь черкесского с нижегородским".
Поэтому, когда я стану говорить о Софии Киевской, я все-таки буду
иметь в виду тот подлинный, первозданный храм Божий, являвшийся
действительно одним из чудес света, столпом нашей национальной культуры.
Убежден, пройдет не очень много времени и Премудрость Божия отряхнет со
своих священных стен чужеродные облачения, она предстанет пред миром во
всем своем непорочном великолепии. Как только в общественном сознании
возобладает исконная национальная идея, обязательно придет понимание, что
Украине негоже метаться между востоком и западом, а настал час
продемонстрировать свою самодостаточность, свое христианское первородство.
Вот тогда и восстанет София в своем первозданном образе. Уже очень скоро
заголосят умученного сердца февронские колокола, затрубят недремлющие
вестовые волшебного града Китежа. И возвернется на призывный звон
благовеста из северных широт, и водворится в своем материнском лоне
животворная благодать крещенской мистерии. А у моего народа будет еще
большая и благородная судьба.
Нынешняя София Киевская, по внешнему своему облику, не имеет никакого
отношения к тому грандиозному храму, который был задуман и воздвигнут
нашими предками на днепровских высотах во времена Ярослава Мудрого. Внешне,
тот настоящий памятник, монументальным своим силуэтом приближался к
египетским пирамидам. Начиная от охватывавшей его одноэтажной галереи, храм
постепенно нарастал и возвышался, с каждым новым ярусом своих куполов и
закомар, ритмично устремляясь по наклонной к вершине центрального купола.
Этим приемом зодчие обеспечивали трехмерность геометрического восприятия
всего сооружения, чем в максимальной степени достигалось впечатление его
цельности и грандиозности. Сегодняшняя София, вследствие позднейших
надстроек, с любой точки просматривается плоскостно, практически в двух
измерениях. В результате чего полностью уничтожается гениальный замысел
древних зодчих, стремившихся достигнуть перспективной цельности восприятия
Божьего храма.
Концептуально, внешняя эстетика Софии Киевской спроецировала на себя
культуру скифского Приднепровья. Весь ее внешний облик был предназначен не
для демонстрации своей наружной красоты, что характерно для традиционных
западноевропейских культовых сооружений, но для подчеркивания великой
тайны, хранящейся в ее заветных недрах.
Так строили египетские пирамиды, так сооружались скифские курганы, как
таинственные сокровищницы и стражи вселенских мистерий, обитающих внутри
них. Крытая тяжелым свинцовым листом курганообразная София имела вид
неприступного мавзолея, хранящего вечный покой его обитателей. Таким
образом, каждому человеку, прежде, нежели он проникал в храм, внешним его
обликом сообщалось колоссальное напряжение ожидаемого чуда, заключенного в
его недрах.
Войдем и мы в храм Божий, внутренне повторяя удивительные слова из
херувимской песни: "Всякое ныне, ныне житейское, отложим попечение, отложим
попечение". Наверное у всех это по-разному, меня же, однако, невероятно
волнуют запахи старинных православных церквей. Эти запахи создавались на
протяжении многих веков. Они вобрали в себя неисчислимые слезы и радости
неисчислимых прихожан, запахи венчальных свечей и погребальных каждений.
Вдохнем в себя этот благодатный, ничем неистребимый запах священной Софии
Киевской.
Когда, после сдержанных настроений внешнего облика храма, человек
оказывался под его сводами, перед взором совершенно неожиданно открывалось
непостижимо яркое, по своей палитре и освещенности, набранное разноцветной
смальтой изображение святых. Этот перепад тонов и настроений был настолько
фантастически резок, что паломник, оказавшись под сводами собора, невольно
испытывал потрясение огромной силы. Контраст между внешней монументальной
сдержанностью памятника и внутренней его роскошью действовал неотразимо, он
повергал человека в неописуемый восторг. Именно в этом состоял стержневой
эстетический принцип воздействия древнерусского шедевра. В те
благословенные времена гениальные зодчие были еще и мудрыми психологами,
они начинали работать со зрителем уже на подступах к своим бессмертным
творениям. Загодя готовили эмоциональный настрой, чтобы в решающий момент
нанести сокрушительный удар, поразить в самое сердце. Ничего этого не знал,
не понимал, не мог прочувствовать в чужой для себя культурологической среде
неутомимый реформатор Петро Могила. Все работы по возрождению Киевских
святынь проводились наспех, второпях, руководствуясь заимствованными с
римского запада требованиями внешней красивости. Так часто, за красивой,
размалеванной внешностью иного человека, скрывается абсолютно пустая,
бездарная личность.
О внутреннем убранстве многострадальной Софии Киевской - Премудрости
Божией написана большая литература, в том числе и толковая. Я не стану
описывать все великолепие ее благородных интерьеров, остановлюсь лишь на
главной святыне, во имя которой, собственно говоря, и сооружался сей
великолепный храм.
Вот не могу удержаться, чтобы не привести свидетельство духовного
писателя девятнадцатого века Андрея Муравьева, посетившего Софию:
"Переступи порог и дохнешь иной жизнью; пусть замкнутся за тобою медные
врата западные, и за ними мир: иди все к востоку, к той Нерушимой стене,
которая осенила собою Церковь и Русь; и когда в алтаре соборном, на сводах
горнего места, встретит тебя, с воздетыми к небу руками, Молитвенница земли
Русской, которой еще молился великий Ярославль - тогда пади пред нею в
безмолвном восторге, и выскажи свое сердце, если есть еще слова в такие
минуты!".
Центральным персоналием Софии Киевской является мозаичное изображение
Богоматери Оранты, расположенное над горним местом главного алтаря собора.
С незапамятных времен это изображение именуется христианами Нерушимой
стеной. Во всей искусствоведческой и религиозной литературе установившиеся
наименование трактуется как свидетельство нерушимости святого храма,
прошедшего через вековые испытания и, соответственно, как порука
нерушимости города Киева. Дескать: доколе стоит в Софии Нерушимая стена,
быть и Киеву. Еще считалось, что всякому, кто хоть раз в жизни взглянул на
Чудотворную Оранту, проведением сообщалось Небесное заступничество. Я же,
однако, сомневаюсь, что создатели этого уникального образа были так уж
озабочены судьбой города Киева, ибо все их творческие устремления
обращались все-таки к прекрасному Небу. Согласитесь, никакие земные радения
не способны мобилизовать человека, на создание шедевра, подобного уровня.
И вот открываю тайное. Изображение Богоматери на центральной алтарной
стене, с ограждающее поднятыми руками, есть ничто иное, как нерушимая
преграда, стоящая между нами и Царствием Божием. Приходите в Софию,
мобилизуйте свое воображение, постарайтесь проникнуть за образ Оранты и
перед вами отворятся чертоги Небесные. Дело в том, что Пресвятая
Богородица, даровавшая миру в непорочном зачатии Иисуса, пребывает как бы
на рубеже - между Богом и человеком. Она связывает наше земное бытие с
предвечностью Божией. Однако заглянуть в Царствие Небесное из этого
грешного мира весьма затруднительно, подчас и невозможно. Здесь требуются
усилия высочайшего духовного напряжения, по плечу только избранникам
Божиим - праведникам, святителям, религиозным поводырям. Вот и названа была
Софиевская Оранта Нерушимой стеной.
Если хорошенько поразмышлять, фактически все великие памятники
цивилизации являются своеобразной нерушимой стеной. Ибо все они пребывают
на сопредельности с потусторонним миром. Не только гробницы фараонов и
скифские захоронения, но и улыбка Джоконды - это ведь тоже своеобразная
нерушимая стена, которую возвел гений Леонардо между тайной бытия и
небытия. И я рискую утверждать, что из всех памятников мировой культуры, по
своей эмоциональной и эстетической напряженности, Софиевская Оранта не
имеет себе равных. Говорю об этом вовсе не под влиянием местечкового
патриотизма, но исключительно по здравой оценке художественных достоинств
мозаичного изображения Софиевской Оранты.
В сердце храню надежду, что мой рассказ о Премудрости Божией пригласит
к размышлению всех, кому действительно дороги историческая память и судьба
нашего народа. Ведь надо же когда-нибудь разобраться, какие злые силы
смутили и вынудили миллионы людей отказаться от истинного почитания своей
главной Заступницы. Даже трудно вообразить, до чего же немилосердно
распорядилась жизнь, если из памяти народной напрочь вышибло духовное и
смысловое значение даже самых первых его святынь.
Глава четвертая
Между тем, жизнь идет своим чередом. Река времени стремительно влечет
в водовороты новых, подчас нечаянных событий, плещется еще неизведанными
радостями, лукаво манит, дурманит предчувствием грядущих восторгов и
разочарований. У древних греков, наших духовно-религиозных наставников, на
самом деле существовала река времени и называлась она "Лета". В языковой
транскрипции славян периода Киевской Руси, как мне представляется, это
наименование выглядит благозвучней. "Альта" - говаривали наши предки. Река
с таким чарующим названием была и у нас, она протекала в предместьях Киева,
по территории нынешнего города Борисполя, и считалась любимым местом
уединения многих русских князей. Там, под сенью ракит, в тиши неспешных
вод, они погружались в раздумья о своей непростой доле, о грядущих путях
процветания дорогого сердцу отчества.
Там же, в Борисполе, на берегах самой милой сердцу реки, принял смерть
от предательских рук святой князь Борис, любимый сын благоверного
Владимира, которому завещался золотой киевский престол. Здесь же, при
Альте, великий русский князь Ярослав, поддерживаемый новгородскими
дружинами, сразился с печенегами. То была величайшая по масштабам и
кровопролитию битва. Ярослав овладел стольным градом Киевом и положил конец
бессмысленной братоубийственной войне. Позже на этом трагическом, должно
быть священном для нашего народа месте, поставили храм Божий, во славу
убиенного князя Бориса. Когда киевский владыка Владимир Мономах почуял
близкий час своей кончины, он велел отвезти себя на берега реки Альты и
представил Господу душу на месте убиения обожаемого князя Бориса, прямо под
стенами церкви на крови. А еще позже люди повергнут, уничтожат сей
знаменательный храм, вытравят из памяти народа само место нахождения этой
величайшей национальной святыни. Вот такие мы, скажем прямо, более чем
интересные ребята. Стоит ли после этого скулить, негодовать по поводу
неуважительного отношения к себе иноземцев, если и себя-то толком ни
ценить, ни беречь не умеем.
Летом одна тысяча девятьсот пятьдесят пятого года родился меньший брат
мой Сергей. Как только стало известно о рождении брата, папа на радостях
помчался в ювелирный магазин и купил для мамы золотые, с золотым же
браслетом часы. По тем временам, надо полагать, воистину королевский
подарок. В этот же день, с необъятным букетом любимых маминых роз и дюжиной
шампанского для медперсонала, папа поехал в родильный дом, чтобы поздравить
супругу и вручить золотые дары. Об этом не очень приятно говорить, но и
молчать не хочется. Через некоторое время родильный дом, в котором появился
на свет Божий мой брат, зачем-то переиначили в дурдом, то есть открыли там
психушку. Теперь многие из моих земляков, луганчан, говоря о месте своего
рождения, должны предостерегать собеседника, дескать, это случилось еще до
того, как помещение окрасили в желтый колер. Вот такое хамское, такое
паскудное отношение к судьбам, к памяти людей возможно было только в нашей
стране, где на каждом заборе висел здоровенный транспарант с напоминанием:
"Все для тебя, советский человек".
Наступил долгожданный день, мы уселись в легковой автомобиль и
отправились за семейным пополнением. Бабушка Ксения, загодя, разостлала на
большой кровати свою старинную лисью шубу, в которую первым делом
полагалось завернуть младенца, для счастья. Братишка удался на славу. Весом
более пяти килограмм, симпатичный, подвижный, смешливый, с хорошим
пищеварением и богатырским сном. У мамы оказалось так много молока, что она
имела возможность делиться с соседкой, не имевшей грудного питания для
своей малышки. Фактически мама выкармливала сразу двоих детей. Ходить к
соседке с бутылочкой маминого молока считалось для нас, детей, хорошей
удачей, потому что без пары шоколадных конфет никто домой не возвращался.
В мою постоянную обязанность входило кормление младшего брата
фруктовым соком. Папа пробуравил напильником в стеклянном пузырьке
небольшую дырочку, чтобы не залипала соска и я терпеливо поил родного
карапуза. Помню, каких усилий стоило удерживаться от соблазна отведать
вкусного сока, но я держался изо всех сил. В девятилетнем возрасте для меня
не оставалось секретом, откуда появляются на свет божий люди. Видел маму в
положении, живот у нее был очень велик. Когда смотрел на сосущего яблочный
сок брата, сердце сжималось от жалости. Потому что я постоянно соображал,
ну как же он находился в мамином животе? Мне все казалось, что брату в
темноте было очень страшно и жалко становилось его до слез. Брат вырос. В
советские годы работал зубным техником, теперь занимается бизнесом, весьма
успешно. Настолько успешно, что в середине девяностых обокрал мою семью до
последней нитки и слинял на берега Невы. Великим нефтедауном он не
сделался, может быть рылом не вышел, но автозапчастями на Питерских рынках
торгует довольно бойко.
В последние времена обыкновенная процедура деторождения принимает
подозрительно уродливые формы. Возникают какие-то, доселе не слыханные
фигуранты, в этом, в общем- то незамысловатом действии. Чего стоит одно
только название "суррогатная мама", за которым, в соответствии со здравым
смыслом, неминуемо следуют - "суррогатные дети". Нормальное зачатие
человеческой жизни является актом божественным, хотя бы потому, что
освящается любовью, высочайшим эмоциональным всплеском, апофеозом
чувственного естества. Если мы всерьез полагаем, что человек сотворен по
образу и подобию Божию и что Бог есть любовь, то залог нашего богопричастия,
порука нашего богоподобия, закладывается в годину зачатия, именно под знаком
любви. Об этом не худо было бы помнить будущим родителям, которые иногда
торопятся пройтись по всем кругам земного ада, а потом ищут панацею в
суррогатных упражнениях. Невозможно без внутреннего содрогания видеть на
телеэкране различные медицинские агрегаты для искусственного сохранения
недоношенных, недоразвитых, неполноценных малюток. Подается вся эта чудо-
техника, как высочайшее достижение цивилизации. В этой связи вспоминается
забавный анекдот, по которому: "армянская молодежь настойчиво создает себе
трудности, чтобы потом мужественно их преодолевать".
Между тем, в пору языческого прошлого наши пращуры относились к рождению
детей предельно ответственно. Когда молодые люди вознамеривались
обзаводиться ребенком, они брали меховые полости, полагали их на
свежевскрытую пашню и всю ночь, под звездами, занимались любовью. Великое
таинство зачатия новой жизни происходило в соитии с плодородием
матушки-земли, да еще под звездным благословением. Нельзя не склонить голову
перед мудростью и деликатностью наших предков, в ответственейшем деле
продолжения рода человеческого. Они оформили, сохранили и передали нам
уникальный генетический фонд, с невероятной жизнестойкостью. Этот
драгоценнейший их дар мы варварски разбазарили фактически за три-четыре
последних десятилетия, похоже, что невосполнимо. Как тут не посокрушаться о
диких нравах наших далеких пращуров.
На тысяча девятьсот пятьдесят пятый год приходился десятилетний юбилей
Дня Победы. Вероятно, самый необычайный юбилей в ряду следующих круглых дат
от девятого мая. Дело в том, что отношения с Великой Отечественной у Никиты
Хрущева не сложились. Война не оставила в его биографии яркого, героического
следа. Как главный рулевой республики кукурузный Никита нес негласную
ответственность за позорные провалы на украинских фронтах. Воякой-то он был
известным. В академиях, как повелось с чапаевских времен, штаны не протирал,
но членом военного совета был и генеральскими погонами забавлялся. Отстоять
Украину, в первые месяцы войны, у руководства страны советов объективных
шансов не было, однако преступные просчеты с окружениями на собственной
территории, унизительные сдачи пленными сотен тысяч боеспособных людей - это
все результат "мудрой" стратегии партийного руководства. В итоге Никита
окончил войну без дежурной звезды героя, что по его положению равносильно
наказанию. По этой-то причине очередной ленинец недолюбливал соратников в
галифе и всякие торжества по случаю Дня Победы, чувствовал себя, как татарин
на чужом пиру. Вот где-нибудь на скотоферме или на колхозном поле в
соломенной шляпе, да с початком лохматой кукурузы в руках Никитка смотрелся
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг