сделать условный жест или заклясть охранных ларв. Его ожидали, знали о
приходе. Путь был свободен.
Раздвинулись половинки массивных дубовых дверей. Комната была невысока
и скромна: ни волшебных знаков на стенах, ни магической утвари, лишь стол
посередине, с шестью гранями, да пятеро в кожаных креслах - возле него.
Пятеро. Шестой отсутствовал, но связист знал, для Кого предназначено пустое
кресло и Кого здесь всегда ждут.
Сидящие кутались в накидки цвета воронова крыла; лица их скрывали
одинаковые, с полумесяцами улыбок, белые маски. Маски без прорезанных
глазниц. Каждый раз, когда министер видел их, он неизменно вспоминал две
фразы магуса-наставника. "На высшей ступени познания черное - это белое и
белое - это черное..." "Тому, кто видит в благодатной Тьме, ни к чему земные
глаза, воспринимающие лишь пустой, поверхностный свет". Вспоминал - и думал
столь же неизменно: а есть ли глаза под масками Шестерых или, может быть,
они выжжены за ненадобностью? Вспоминал, думал... и со столь же неотвратимой
повторяемостью забывал о своих мыслях, пришедших в Доме Власти.
Все маски как одна обернулись к вошедшему.
Перестукнув каблуками и уронив голову, связист выбросил перед собой
руку с конвертом. Что-то резко вырвало ношу из пальцев и отнесло ее на
середину стола.
Миссия была выполнена. Никто не сказал ни слова, но молодой человек
понял, что его благодарят и разрешают удалиться. Прижав руку к сердцу, не
поднимая глаз, он попятился. Разошлись и вновь сомкнулись за ним створки
дверей.
Министер не мог видеть, как пятеро неторопливо развернули свои накидки
и сняли маски. К счастью своему - не мог. Тот, кто сидел справа от пустого
кресла, иссохшей рукой с длинными острыми ногтями провел над нераскрытым
конвертом. Ладонью описал круг над ним... раз, другой, третий. И сказал,
почтительно обращаясь в пустоту:
- Инкэри уже на месте, Неименуемый. Скоро он приступит к основному
делу.
...Молодой человек с любопытством глядел на небо. Низко над проспектом,
над серыми башнями плыл клин кораблей. Летели грузовые баржи, трехтрубные,
широкодонные; можно было различить ряды заклепок на брюхе и каркасы
полупрозрачных крыльев.
Баржи ушли за кровлю, оставив медлительные реки дыма и затихающий
сумрачный рокот. А связист все смотрел им вслед, лихорадочно припоминая:
зачем это он вдруг передал свое место у панели напарнику и отправился в
центр столицы? Что он тут делал, да еще на дежурном парокате? Нет,
положительно надо отдохнуть - и как следует встряхнуться ночью...
III
- А это ремесло, брат, у нас еще от тех идет, кто Солнцебога высекал.
Мастер передает ученику, тот - своему, и так до сей поры.
Сидя на лавке у обеденного стола, Ратхай внимательно следил за гостем.
Со двора несся озорной перестук, это подмастерья сколачивали навес для
воздушной ладьи, - она теперь стояла в усадьбе у ганапата.
Инкэри в который раз обходил горницу, останавливаясь и молча восхищаясь
каждым деревянным раскрашенным рельефом, - а ими были сплошь заняты
простенки между окнами.
Наконец, указав на особо выразительную группу, - дед-валунник в серой
круглой шапке со своей тоненькой внучкой-каменицей кормят угревшихся на
глыбе ящериц, - гость промолвил:
- Да, истинное художество. У нас такого не сыщешь. - Щелкнул длинными
белыми пальцами, подыскивая слово. - Это - теплое.
Отпив из кружки ядреного пива, Ратхай вытер усы:
- Не устаю я дивиться на тебя, человече! Вот, слушаю и думаю: как ты
умудрился выучить наш язык? Ведь раньше здесь не бывал... не бывал?
- Нет.
- Ага. А говоришь свободно, да не так, как простые мужики говорят, а, к
примеру, как наши виданы или священники.
Присев к столу, Инкэри также отхлебнул пива, разломил кусок черного
пахучего хлеба.
- Когда мы, купцы, отправляемся в чужую землю, - готовимся хорошо. Есть
способы - за день, за два изучить любой язык.
Ганапат пристально разглядывал лицо гостя - узкое, почти бескровное, с
короткой черной, будто опаленной, бородой, обегающей щеки, и такими же
волосами до плеч. Инкэри был в своей домашней одежде: тесно облегающей
рубахе цвета свинца и мягких узких брюках.
- И другое мне дивно, брат. После свадьбы, после двух таких дней да
двух ночей бессонных - и покрепче тебя мужик свалился бы. А ты, гляжу,
свеженький да веселый, девок щиплешь.
- Ха! - Чужак передернул плечами. - Дни-то нынче с воробьиный нос -
раз, два, и прошел.
- Зато ночи длинные.
- Ну, они вроде и тебе нипочем. Еще, помнится, наутро третьего дня
молодых из спальни встречал с полной чарой!..
Темно-синие, смеющиеся глаза Инкэри, почти не мигая, смотрели на
ганапата. Каждый раз, когда чужестранец глядел в упор, что-то сжималось в
Ратхаевой груди и предательски холодел лоб. Вот и сейчас. Чтобы скрыть
непонятную тревогу, Ратхай молодецки крякнул и подбоченился:
- Э-э, брат, я - другое дело! Начинал-то ведь кем, - простым рудокопом.
Рудознатцы меня до сих пор старшим считают. Меня бревном не свалишь. А вот
ты-то... чем держишься?
Выпятив губу, снисходительным взглядом окинул хозяин узкоплечего,
хрупкого с виду альда. Тот, мигом надев на лицо улыбку, пояснил:
- А у нас закалка особая. Мы много чего можем.
И от этих слов, должно быть в шутку сказанных, вновь защемило в груди у
ганапата.
Несколько дней назад, когда, дымя и грохоча, спустился под Гопаларом
летучий корабль и вышел из него одинокий кормчий, - старейшины градские,
увидев, что перед ними не бог и не губитель-подземец, послали скликать
разбежавшийся народ. Люди не без опаски собрались вновь - и увидели Инкэри,
в его черном плаще из тонкой кожи, в узком сером кителе с серебряным шитьем
и брюках, заправленных в высокие сапоги. Постояли вокруг, посудачили... и
страх начал сменяться жгучим любопытством. Улыбчивый летун, тонкий в кости и
сутуловатый, скоро почти перестал внушать опасения, - тем более, что
приветствовал всех на отличном языке суверов.
Подобных людей во граде не видали, - а пришествие с неба, на дымной и
шумной штуковине, делало чужака вдвойне странным. Но хмельное веселье
свадьбы скоро стерло все остатки излишнего почтения или испуга. Еще Сурин
заповедал: каждого гостя встречай, как посланника богов. Итак, летуна из
незнаемых заморских стран поначалу обнял и трижды расцеловал старший гопалан
Йемо. Может, и почуял священник нечто тревожное в госте; по крайней мере,
вдруг отпрянул и долго вглядывался в беспечные синие глаза чужого... но все
же сказал приветственные слова. Затем пришельца в медвежьи объятия сгреб
Ратхай - и, наконец, его облапило, похлопало по спине и расцеловало такое
количество градчан, что, казалось бы, у невысокого худенького чужака и ноги
должны были подломиться. Однако стоек был чернобородый: отвечал на все
ласки, девушек охотно целовал в ответ и позволил отвести себя во град, на
сходбище, где гостя и усадили за почетный стол, рядом с выборными и
духовными главами Гопалара. К служителям Солнца присоединились священники из
других градских храмов: в зеленом с золотом - славители Матери Сырой Земли,
в сине-алом - Стреловержца Перкуна, в голубом с серебром - Сумы-Луны.
Кажется, немалое впечатление произвел на гостя Вечевой дуб, и сейчас, в
середине месяца листопада, еще почти зеленый, ветвями дотягивающийся до
краев сходбища. Под сенью дерева-великана спешно накрывали расставленные
покоем столы: перекладина П едва не упиралась в двадцатиобхватный
морщинистый ствол. Хозяйки, старшие дети, ученики мастеров и подмастерья
носили спешно из домов полные блюда, корчаги, сулеи. Весь град готовил и
собирал снедь на свадебный пир, и без малого все его взрослое население
уселось теперь за накрытые столы, за белые скатерти с вышитой каймой по
краю.
За стол-перекладину, вблизи новобрачных, между Йемо и Ратхаем усадили
пришельца; налили ему вина в дедовский серебряный, чеканный кубок, подвинули
несколько блюд - с жарким, с рыбой, с козьим сыром и влажной зеленью. И вот,
поднявшись, кубок держа, как положено, - против плеча, летун представился:
Инкэри гур Эрф из страны Альдланд, что лежит на островах среди Западного
океана, путешественник и купец.
Ничего похожего на деньги в Сувере не знали, в каждом граде - все, что
делали ремесленники или пожинали землепашцы, старейшинами, при участии веча,
распределялось по справедливости. Однако был и обмен между семьями: заказав
мастеру нужную вещь, уговаривались, сколько за нее отдать зерна, меда или
чего иного; бывало, что платили и отработкой в поле или на усадьбе. Живо шла
мена между градами; для того и корабли ходили по Ардве, по другим суверским
рекам, вдоль морских побережий; и ездили по дорогам возы, запряженные
волами, а при особо грузной клади - индриками; и шумные ярмарки собирались в
долгую зимнюю ночь, при свете тысяч костров и факелов, чтобы встряхнуть и
развлечь народ, придавленный трехмесячной мглою. В одних местах родила щедро
пшеница, в других грунты были тощи, зато водилась горшечная глина. Там жили
добрые коневоды, но лучшую сбрую кожевники шили за двадцать днищ. Потому и
существовали братства купцов; и вели они свое дело, меняя одно на другое,
чтобы ни в одном селении суверов не было нехватки необходимого. Лишь обмена
с другими странами не знавали до сих пор, - а его как раз и предложил
Инкэри.
В Альдланде наслышаны: много у суверов красивых градов, и в каждом свои
товары. Но особенно славен Гопалар, с его знаменитыми мастерами, которым
покровительствует сам Солнечный бог. Со здешним людом рад бы завести тесную
дружбу Инкэри, посмотреть, что можно здесь выменять для родной страны. А
пока - от души поздравляет обоженых и хочет сделать им подарки.
Ото всех столов поднялись люди - посмотреть, что вручает чужак Ваюру и
Агне. Дары были хороши, но причудливы; многие задумались, оценивая их, а
Йемо вновь опустил снежные брови. Женщина получила красивый лакированный
ларец, а в нем посудинки малые с пробками и круглые шкатулочки, - все
вырезано из цельных самоцветов. Когда пооткрывал купец пробки и крышки,
разнесся запах летнего цветущего луга, но куда более сильный. Инкэри
объяснил: одни снадобья сообщат коже Агны отменную гладкость, не убывающую с
годами, другие - сладкий аромат телу, третьи - густоту и мягкость волосам.
Есть также порошки и краски, назначенные для того, чтобы ярче,
привлекательнее стало женское лицо.
Ваюр же, как один из лучших во граде охотников, получил невиданное
оружие: покрытую искусной резьбой стальную трубку длиной в три ладони, с
изогнутой рукоятью, усыпанной блестящими камнями. Но если ларец Агны и его
содержание тут же пошли по рукам десятков женщин, то касательно своего
другого дара купец объявил: его надо испытывать в лесу ли, в поле, но не
среди людей.
В конце концов, сомнения исчезли, и подарки вызвали общий восторг.
Гостю усердно подливали и подкладывали, но он выпил лишь немного вина и поел
вареной рыбы.
Хорошенько очистив столы, - солнце уже перевалило на закатную половину
неба, - градчане устроили пляски. Этот вид веселья, по крайней мере в его
суверском воплощении, был, казалось, незнаком Инкэри; но он не
воспротивился, когда девчата потащили купца в хоровод - танец, посвященный
Гопале. Раз десять круг "сплелся-расплелся", и гость, смущенно посмеиваясь,
уже стал пробираться обратно за стол, - но тут им всерьез завладела не
слишком юная, дебелая девица с морковным румянцем во всю щеку, в розовом
платье-распашнице, лазоревых сапожках и огромном лиственном венке.
Предстояла игра в "ручеек": народ становился попарно, в затылок друг другу;
парни и девушки расходились вширь, держась за руки и высоко поднимая их, и
каждая пара, нагнувшись, пробегала под "потолком" живого коридора. Девица,
по имени Кама, потащила Инкэри, словно воробей червяка, - а когда "ручеек"
окончил течь, от души чмокнула гостя прямо в тонкие губы.
За вечерним столом, где подавали, главным образом, сласти - пироги
подовые, пряники, леденцы и мед в сотах, - вдруг сомлела, не выдержав, Агна.
Склонилась на плечо мужа, и тело ее начало оседать. По знаку Ратхая, женщину
подхватили; подруги унесли в ближайший дом. Рванулся было туда же и Ваюр, но
вечевые старцы осадили его: еще не время, не возведена спальня для брачной
ночи.
Опомнившись от слов Инкэри, не то хвастливых, не то шуточных, ганапат
вновь заглянул в свою кружку, а затем покивал:
- Да уж, вижу, можете! На второй-то день, чуть от стола встав, как
начал ты бревна таскать для ихнего дома... любо-дорого! Можно подумать, для
себя строил.
- Для себя, не для себя... кто знает? - загадочно ответил гость.
За собственным столом сидя, под крышей своего дома в четыре жилья,
самого большого во всем Гопаларе и самого богатого, ибо трудились под этим
кровом шесть сыновей-мастеров со своими женами и внуками-юношами, -
непозволительно робел градодержец. Который день жил у него Инкэри, вел себя
прескромно; домочадцам нравился, в чем мог, помогал. Но вот незадача: не мог
Ратхай долго смотреть в его внимательные синие глаза. Порой чудилось старому
богатырю, что сквозь зрачки купца глядит на него кто-то совсем другой, не
Инкэри... глядит нечто мертвящее, с чем не справиться и самому мудрому
видану.
Языки каганцов в углах качнулись, и на несколько мгновений ожили люди,
звери и сказочные существа со стенных рельефов. Начиналась ночь, уже втрое
более долгая, чем прошедший стремительный день.
- Тебе одному могу открыть истину, - только тебе, не вашим шаманам. - У
гостя презрительно дернулся угол рта. - Мы, Ратхай, народ волшебников.
Знаемся с незримыми силами, и силы эти помогают нам. Веришь ли, - язык ваш я
и вовсе не учил, ни одного часа. Мне его, считай, по слову моему, целиком в
память вложили.
- Подземцы, что ли? - стряхнув с себя наваждение, внушенное аль-дом,
грозно спросил Ратхай. Зрачки хозяина превратились в колючие иглы; настал
черед Инкэри почувствовать себя неуютно перед мужиком-грома-диной, что мог
даже не кулаком, шлепком ладони убить его. - Те, что внизу живут, вам
подсобляют, а?..
- Что наверху, то и внизу, говорят ученые люди... - выдавил из себя
усмешку гость.
- Не так мыслишь! - Бас Ратхая отозвался тонким звенением в слюдяных
узорчатых окнах. - На небесах боги светлые живут. А подземцы что?.. - Вовсе
хмурым стало мясистое лицо ганапата, складки прорубили переносицу. - От них
и хвори, и младенцы мертвые у баб, и недород в поле, и недолов охотничий.
- Ну, это только для тех, кто с ними ссорится... э-э... с подземцами. -
Оправившись от внезапной слабости, про себя попросив помощи у кого надо,
Инкэри вновь стал насмешливо-спокоен. Надолго прильнув к кружке, похвалил
пиво. И, щурясь остро, вдруг спросил Ратхая:
- А сказать тебе тайну некую?
Не хотел показывать ганапат, что охватывает его жуть пуще прежней, - но
так невольно стиснул кружку, что по глине прошла трещина.
- Сказывай!
- Что ж, тогда слушай. Видал, как я с этой девицей отплясывал?
- С Камой-то Питаровой? - Смеясь, Ратхай мотнул бородой. - Переспела
девка, на любого вешается.
- Не знаю, на кого она вешается, - но мне она много чего рассказала. За
кусточками тихо побеседовали, никто и не заметил.
Пристально смотрел хозяин в задорные синие глаза Инкэри. И, вдруг
смекнув, что именно колдовским манером выспросил гость у зачарованной им
Камы, - себя не помня, вскочил, занес кулачище над головой купца:
- Ах ты, морокун проклятый! Да знаешь ли, что я сейчас с тобой. Осекся.
Привиделось Ратхаю, что между ним и смирно сидящим Инкэри зарябил,
заискрился воздух, и вылепился в нем страшный облик - не то людской, не то
змеиный, с разверстой пастью и кровяными белками глаз.
Ошеломленный, ганапат плюхнулся обратно на лавку, сунул руку в разрез
вышитой рубахи. Инкэри же сказал назидательно:
- Поздно трепыхаться, дружище. Я Каме только помог маленько. Она сама
рвалась, бедняга, сердце облегчить. У нее там не то что камень, глыба целая
лежала. В слезы ударилась; поведала, как ты ее соблазнил, как ребеночка
вашего она тайно выносила; как в амбаре родила, а ты заставил дитя за
околицу унести да в соснячке, у реки, его и приговорил. (Ратхай дернулся,
словно его ужалила в бок пчела.) Там и ныне косточки детские закопаны; и, от
людей хоронясь, бегает несчастная туда поплакать.
Ком закупорил горло Ратхая, не давая вздохнуть. Лоб его взмок, точно у
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг