костру. Может, кого и обнаружу? Если и отстал кто, то наверняка больной или
раненый. Авось, ни с копьем ни с палицей он на меня не бросится, оружие
применять не придется. А если получится разговор, узнаю хоть что-нибудь о
племени.
Посадить вертолет удалось недалеко от костра. Берег тут вдавался в
озерко маленьким гладким мысом, который я видел в прошлые визиты сюда. Но
тогда на этом мысу росли молодые деревья и кустарник. Теперь же от деревьев
лишь пеньки торчали, кусты были выдраны и сожжены. Остались лишь песок,
камни да свежие ямки от выдранного кустарника. На эти ямки и опустилась
машина. Посадил я ее ветровым стеклом на костер. Чтобы понаблюдать прямо из
пилотского кресла. Дикари обычно любопытны и нетерпеливы. Если они обнаружат
мою неподвижность, начнут двигаться сами.
Так оно и вышло. Минут через десять кусты возле костра задвигались, и
из них высунулась нечесаная детская голова. Прямо на меня глядели
пронзительные настороженные глаза. Стекло кабины было слегка тонированное,
снаружи сквозь него ничего не увидишь, и ребенок не мог догадаться, что за
ним наблюдают. Поэтому он постепенно осмелел и приподнялся. Под головой
обнаружились худенькие темные плечи. А рядом вынырнула из кустов еще одна
детская голова. И под нею тоже обнаружились худенькие плечики. Второй
ребенок был явно младше первого.
Оба постояли в кустах молча, неподвижно, и старший ребенок что-то
сказал - раскрыл рот. Тотчас из кустов поднялась девочка-подросток, с
полоской шкуры на худеньких бедрах, с маленькой, едва обозначившейся грудью
и копной нечесаных волос на голове. Было ей, по моим понятиям, лет
двенадцать-тринадцать.
Я понимал, что стоит мне задвигаться - и дети исчезнут, нырнут в кусты,
убегут под их прикрытием. Надо чем-то их успокоить, привлечь, заворожить.
Чем же, кроме музыки?
Ах, Розита, Розита! И тут ты меня выручаешь!.. Ведь в машине твой
подарок - те кассеты, из которых давно стерты тайные призывные любовные твои
слова. Второй год таскаю кассеты с собой. А слова - помню. И рад бы забыть,
да не могу.
И вот вставлена в маг кассета с шопеновскими вальсами, и включен
наружный динамик - тихонько, робко! - и дети слушают, не шелохнутся, и глаза
их из настороженных становятся постепенно задумчивыми, растерянными,
удивленными.
Оно и понятно: ничего подобного никогда они не слыхали. На их месте и я
задумался бы и удивился.
Дети боязливо выходят из кустов, медленно, с опаской, двигаются к
вертолету и впитывают в себя нежные мелодии.
И под них я так же медленно, осторожно открываю дверцу, выглядываю из
машины и улыбаюсь детям самой широкой и лучезарной улыбкой, на какую
способен.
Они смотрят на меня молча, поначалу испуганно, но я неподвижен, и
мальчишка, который выглянул из кустов первым, первым же и улыбается мне.
Я показываю ему издалека, несколько раз, действие зажигалки, и это
заставляет его сделать еще несколько шагов к вертолету. Со ступенек лесенки
я медленно протягиваю зажигалку к его рукам. Он стремительно подскакивает,
выхватывает ее из моих пальцев и отпрыгивает обратно, к своим сестрам.
Потому что маленький ребенок, весь голенький, оказывается девочкой. Ей лет
семь-восемь. А мальчишке - десять-одиннадцать. Они очень похожи друг на
друга, даже издалека видно: одна кровь!
Разумеется, зажигалка в пальцах мальчишки не действует. Я вынимаю из
кармана вторую и показываю ее действие на расстоянии. Мальчишка внимательно
смотрит, приближается, пытается повторить мои движения. Мелькает искра, и
уже одно это приводит его в полный восторг. Он даже подпрыгивает от радости.
Кончается наш немой диалог тем, что мальчишка доверчиво стоит рядом со
мной, щелкает зажигалкой, завороженно смотрит на живой огонек, задувает его
и щелкает снова. Ребенок есть ребенок!
И тогда я медленно надеваю на себя мыслеприемник, протягиваю второй ему
и знаками прощу надеть на голову - так же, как я.
Он берет мыслеприемник осторожно, разглядывает, обнюхивает, пытается
разогнуть пружинящую дугу, зажав зажигалку в зубах, и в конце концов
надевает.
И тут же я прошу его:
- Не снимай эту дугу! Она позволит нам разговаривать, понимать друг
друга. Я пойму тебя. Ты поймешь меня, Я помогу тебе и твоим сестрам. Я
накормлю вас. Я сделаю все, что вы захотите.
- Чем накормишь? - вдруг спрашивает он, вынув зажигалку изо рта.
- Хочешь мяса?
- Хочу.
- Подожди здесь. Не уходи. Сейчас принесу мясо. Подождешь?
Он молча кивает. Как на Урале или в Москве. Как в Париже или Токио.
Кивает! Первый из коренных жителей этой планеты!
Купы и айкупы выражают согласие, поглаживая по голове себя или
собеседника. А чаще всего - просто длительным молчанием. Не возражают! Ту-пу
соглашаются, прижимая ладонь к своей груди. У килов знак согласия -
похлопать себя по плечу. А знак согласия на любовь - похлопать партнера по
попке. Когда с чем-то соглашается Вук, он поглаживает свое ухо.
А это дитя кивает!!!
Подфартило же мне выйти на такую счастливую случайность!
Я взлетаю в вертолет, выношу три банки тушенки, три ложки, три
бутылочки тайпы.
Мальчишка ждет. И даже зажигалкой не щелкает. Я показываю ему нехитрую
практику еды ложкой из консервной банки, и он осваивает ее за две минуты,
опустив зажигалку на землю и придавив босой ногой. Жует, торопится,
судорожно глотает, словно боится, что я отниму эту удивительно вкусную
пахучую еду.
Когда банка пустеет, я даю ему запить тушенку тайпой. Прямо из
горлышка. Потом спрашиваю:
- Как зовут тебя?
- Тат, - отвечает он.
- А твоих сестер?
- Тата. - Он показывает на старшую. - Тати. - Показывает на младшую. -
А ты кто?
- Меня зовут Сан.
- Ты дашь мяса моим сестрам?
- Бери.
Я открываю две банки, всовываю в них две ложки и протягиваю ему в двух
руках.
Он подхватывает с земли зажигалку, прижимает снизу к одной из банок,
берет обе и убегает к сестрам.
Собственно, бежать недалеко. Они стоят поблизости. Видимо, шаг за шагом
приближались. Любопытство брало верх над страхом.
Тат учит сестер пользоваться ложкой. Они голодны и не разглядывают ни
ложку, ни банку. Стремятся быстрей отправить еду в рот. У малышки, понятно,
получается медленнее, чем у старшей.
Пока они едят, Тат возвращается ко мне и деловито протягивает руки за
бутылками. Я отвинчиваю колпачки, отдаю бутылки, он относит их сестрам,
оставляет у их ног и снова возвращается ко мне.
- Ты дашь еще мяса? - спрашивает он.
- Тебе?
- Нет. Тану и Тани.
- Кто это? Где они?
Он показывает на затухающий костер. Позади него, на фоне кустов, стоят
двое взрослых, которые раньше были не видны, а теперь наблюдают за нами. Это
мужчина и женщина средних лет. Наверное, родители. У мужчины что-то с ногой.
От вертолета она кажется колодой. Что-то на нее намотано. И много!
- Сейчас принесу мяса для Тана и Тани. Подождешь, Тат?
Он снова кивает. До чего приятно видеть этот кивок! Если бы только он
знал!
Я выношу еще две банки, две ложки, две бутылки, отвинчиваю колпачки,
откидываю крышки, втыкаю ложки в пахучее мясо.
- Донесешь? - спрашиваю Тата.
Он молча кивает, засовывает тушенку подмышки, приподнимает бутылки за
горлышки и бежит к костру.
Сестры глядят ему вслед и продолжают жевать. От вертолета не отходят.
Они стоят почти рядом.
Хорошо бы предложить мыслеприемник старшей, Тате, и поговорить с нею.
Но ведь наверняка испугается, отшатнется, может, убежит.
Лучше не спешить!
Вдалеке, у костра, Тат учит родителей (если это родители) пользоваться
ложкой и пить тайпу из горлышка. А я тем временем достаю из вертолета ведра
и стаканчики. К родителям придется идти, ногу Тана придется лечить. Вода
понадобится...
Возвращается Тат спокойно, неторопливо, солидно - как человек,
выполнивший важную работу.
- У Тана повреждена нога? - спрашиваю я.
Тат кивает.
- Хочешь, я ее вылечу?
- А ты умеешь?
- Я колдун. Умею.
Тат вдруг падает передо мною на землю, упирается лбом в кустик травы и
кричит:
- Вылечи отца! Вылечи отца!
И сестры тоже падают на землю и что-то кричат. Но на них нет
мыслеприемников, и я не слышу перевода. Я поднимаю Тата и прошу:
- Веди меня к отцу. Буду его лечить.
Тат бежит впереди, все время оглядывается: иду ли я за ним? Сестры
торопятся за нами.
- Я привел колдуна! - кричит Тат издалека. - Он вылечит ногу Тана!
- Дай отцу эту дугу! - прощу я мальчишку. - Пусть наденет. Мне надо его
спросить.
Тат выхватывает у меня мыслеприемник, несется к отцу и сам надевает на
нечесаную отцовскую шевелюру. Отец не сопротивляется, ему не до того - он
еще не справился с тушенкой. Ложка верится в неловких толстых и коротких
пальцах, выскальзывает, он ловит ее и потому ест медленно.
- Тан, размотай ногу, - прошу я. - Кость у тебя цела?
Он удивленно смотрит на меня, явно пытаясь постичь технику передачи
смысла. Похоже, не связывает этот процесс с дугой на голове. Он вроде ее и
не заметил. Ведь надевал не сам, а сын. Сам-то он увлечен едой...
На вид Тану лет тридцать с гаком. Но ведь они тут стареют рано...
Крупный приплюснутый нос, редкая седеющая бородка, смуглая, но не черная
кожа, пронзительные страдающие серые глаза, У Тата - такие же серые.
Нога Тана обмотана крупными листьями, типа наших лопухов, и обвязала
лианами. Но это не лопухи. На Западном материке ничего подобного нашим милым
громадным уральским лопухам я не встречал.
Приятно, что семья не бросила Тана в беде, осталась с ним, не ушла с
племенем. Невольно вспоминается, что молоденькую Налу, нынешнюю жену Жюля
Фуке, вполне благополучное племя леров бросило одну посреди леса точно в
такой же ситуации. И сестра ушла с племенем, и родители ушли. И осталась
девчонка одна, среди диких зверей, вооруженная всего лишь дубиной и не
способная убежать. Запросто могла бы погибнуть, если бы случайно не
наткнулся на нее Жюль и не унес к берегу Восточного материка на своем ранце.
А уж оттуда доставили ее вертолетом через море, в Нефть.
Давно это было. Еще до моего появления на этой планете.
Видно, в обезумевшем племени, которое настойчиво загоняли мы в "лузу",
несколько другие нравы.
...Неохотно Тан развязывает лианы, снимает с ноги один за другим
крупные листья, потемневшие от крови, медленно роняет фразы:
- Мы ломали деревья. Одно распрямилось. Вначале я еще мог идти. Потом
не мог.
На голени громадная вертикальная рваная рана. Рядом с костью. Видимо,
ободранный сучок проехался... Если вначале Тан шел, значит, кость должна
быть цела. Со сломанной костью и шага не сделаешь.
Жаль, не прихватил я холодильнички для анализов крови. Очень было бы
кстати. Но не пришли в голову такие обстоятельства...
- Принеси воды, - прошу я Тата и протягиваю ему ведерко.
Тат удивленно разглядывает его, переворачивает и быстро понимает, что
вода в нем должна удержаться. Бежит к воде и зачерпывает вначале вместе с
илом. Потом разглядывает, выливает мутную воду обратно в озеро и заходит в
него по пояс. Оттуда приносит воду прозрачную и протягивает ведерко мне.
Я промываю рану из стаканчика, пустив в ход носовой платок. К счастью,
рана не успела загноиться. Значит, зарастет быстро. Хоть и не стремительно -
слишком велика. Но, надеюсь, завтра Тан потихоньку заковыляет. А пока он
только морщится. Я осторожен и стараюсь не причинить большей боли, чем та,
что уже есть. Собственно, если станет больнее, Тан наверняка прогонит меня.
Когда рана промыта, я начинаю накладывать стрептимиоловый пластырь
горизонтальными полосами, чтобы стянуть края. Потом бинтую пластырем ногу.
Уходит на это почти все, что было в карманах.
Полоски пластыря отрезаю ножом, и охотничий мой нож, понятно, вызывает
самый жгучий интерес у всего семейства, кроме маленькой Тати. Лишь она
остается безразличной к этой вещи. У остальных, как говорится, глаза горят.
Наверное, сейчас ко времени одарить Тана и его сынишку двумя
перочинными ножами. Но что-то пока удерживает, даже и не знаю, что.
- Как называется твое племя? - спрашиваю я Тана вроде бы между делом.
- Ори, - отвечает он. - А кто ты?
- Тат сказал тебе: колдун.
- Чей колдун?
- Этих мест. - Я обвожу руками вокруг. - Мое имя Сан. Все здешние
племена меня знают.
- Мы не видели на своем пути ни одного племени, - задумчиво, с каким-то
почти философским выражением лица замечает Тан.
- Потому что я отводил вас от них, - объясняю я. - Иначе они перебили
бы вас всех. Вы обошли четыре племени. И все вы остались живы. Никто из
твоего племени не убит. А могли быть убиты все. Почему вы упрямо сворачивали
к холоду?
- Искали своих братьев. Они ушли к холоду раньше нас. Давно. Охотники
говорили, что к холоду землю не трясет.
- А у вас трясет?
- Да. От этого ушли наши братья. А теперь ушли мы. Ушли все, кто был по
эту сторону пропасти. Кто был по ту сторону, остался. Пропасть не перейдешь.
Я вспоминаю снимок со спутника на своем экране. Часть шалашей осталась
на южном краю пропасти. Значит, преодолеть ее люди не смогли.
- Кто ваш вождь? - интересуюсь я.
- Он упал в пропасть.
- Кто ваш колдун?
- Он тоже упал в пропасть, - как-то обреченно произносит Тан.
Что ж, все логично. Их шалаши, видимо, были в центре селения. Почти по
центру и прошел разлом. Хижина Тора - тоже в центре селения купов. Это
только Фор, как новый вождь ту-пу, живет пока "на окраине". А прежний -
Уйду - жил в самом центре. Колдун Рих и сейчас там.
- Хочешь догнать свое племя? - спрашиваю я.
- Это невозможно, - отвечает Тан. - Нам придется жить здесь.
- Я знаю, где сейчас твое племя. Могу перенести туда вас всех.
- Это невозможно, - повторяет Тан.
- Может, ты видел, что моя хижина летает по небу?
- Видел.
- Вы войдете в мою хижину и выйдете из нее в своем племени.
- Это невозможно, - настаивает Тан. - Даже колдун этого не может.
- А боги?
- Боги могут все.
- Я попрошу за тебя богов. Они слышат мои просьбы.
В глазах Тана застывшее страдание сменяется ненадолго ироническим
огоньком. Значит, боль начинает отпускать его. Иначе было бы не до иронии.
- Проси, - соглашается Тан.
Никогда еще не просил я ни о чем богов. Но как-то надо. Раз уж
колдун... И чтоб ему стало понятно.
Воздев руки к небу, по которому медленно, тяжело плывут на северо-запад
последние, уже не дождевые тучки разлива, я начинаю кружиться в ритме
бессмертного вальса и аккомпанирую себе любимой песенкой нашего "Малахита":
Я пройду
Через тысячи бед,
Я вернусь
Через тысячу лет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг