собой такого Фризье!
- А на кой он нам? Мы там все будем в куче! Достаточно и радиофонов!
- Вот утащат тебя аборигены в свою пещеру - и тогда вспомнишь Фризье!
Будешь звать его вместо мамы!
- Не буду! Телепатия всегда была только опытами. И всегда опытами
останется. Никому неохота подставлять свои мозги для постоянного
заглядывания...
- ...Ребята! Кто взял мою "Греческую мифологию?" Я же ее не дочитал!
- Не грусти! На месте изучишь! Возьмешь себе в переводчицы ритическую
жрицу...
- Бери сразу эротическую, чтоб полезное с приятным...
- Ребята, я серьезно!
- А какой чудак серьезно изучает сейчас греческую мифологию? Сорок лет
проспишь - все забудешь.
- И потом у них все наоборот. Вместо Зевса - Афродита. На ритянском
Олимпе еще наверняка матриархат...
- ...Вот гляжу на эти репродукции и думаю: ведь сейчас люди красивее.
Намного красивее, чем в старину!
- Естественный отбор, дружище! Некрасивому сложно жениться. Некрасивой
трудно выйти замуж. Вот и потомства у них маловато. Читай древнего мудреца
Дарвина.
Однако и в этот обычный бодрый "треп" однажды прорвалась тревожная
струя:
- Ребята! Слыхали? Утром Ральфа Олафссона отправили на Землю!
- Сам просил?
- Галлия его не выдержала. Она просила.
- А ты откуда знаешь?
- Радисты сказали. За завтраком объявят.
- Жаль парня. Не виноват, а остается.
- Не ту жену выбрал...
- Кого-то вместо них пришлют?
- По алфавиту...
К вечеру в столовой Третьей Космической появляются Марат и Ольга
Амировы. Марат бледен и как-то очень смущенно принимает поздравления.
Конечно, он рад, но, видимо, стыдится показать свою радость. Ведь причина
ее - беда товарища. Незавидно положение дублеров! Ложное какое-то положение.
Сиди и жди: кто струсит? кто не выдержит? кто заболеет?
Впрочем, другие дублеры, сидящие в карантине на Земле, сейчас наверняка
смертельно завидуют Амировым и даже их смущению в нашей столовой.
После ужина Марат отводит меня в сторону и вынимает из кармана
маленький конверт.
- Просили передать, - говорит Марат. - Если я поднимусь, конечно...
Почте не доверили.
Марат улыбается. Чуть заметно, краешками губ.
- Лина? - сразу догадываюсь я.
- Да.
Я остаюсь один и разрываю конверт. В нем - коротенькая записка:
"Счастливого пути, Сандро! Спустишься на Риту - вспомни меня. Я буду
уже старушкой, но мне очень хочется, чтобы ты меня вспомнил.
Линка-неудачница".
Все-таки я свинья! Совсем не думал о Лине в последние месяцы. Даже не
вспомнил ни разу!
...Многие ждут, что в этот вечер нас соберут для серьезного разговора
командиры корабля Федор Красный и Пьер Эрвин.
Но нас никто не собирает. Все идет так же, как шло раньше. Будто ничего
не случилось.
Потом только до меня доходит: о чем можно говорить с нами, если
сбежавших нет? Ведь собрать нас для разговора - значит, оскорбить
подозрением...
Честно говоря, я предполагал, что не выдержит Женька Верхов. Однако
Женька, видно, крепче, чем я думал.
Мы держимся с ним сейчас холодно-дружески. Здороваемся, улыбаемся,
иногда шутим. А что тепла нет - кому до этого дело?
Я с удовольствием не общался бы с ним совсем. Но это невозможно. Тогда
кому-то из нас придется остаться.
Если бы я был уверен, что оставят Женьку, давно обнажил бы наши
истинные отношения. Потому что на Рите Женька будет очень опасен - это я
точно знаю.
Но оставить могут и меня. И тогда Женька будет на Рите еще опаснее.
Потому что никто не ждет от него подвоха.
Сейчас у меня, пожалуй, не меньший технический авторитет, чем у Женьки.
Мои браслеты с тедрами пошли в производство, и мы увозим с собой первую
партию. Удобство их признали все, кто пользовался, по телевидению их
показывали...
Шум этот легко было бы усилить, передав в производство коэмы с обратной
связью. Но пока я тяну. И лишь в последний день, перед посадкой в корабль,
передам их радиотехникам Третьей Космической. Пока будут проверять мои
коэмы - мы улетим.
Две коэмы я беру с собой. О них не знает никто, кроме Бируты. Но,
по-моему, они не скоро понадобятся на Рите.
Сейчас, в последние дни, мне начинает казаться, что все эти коэмы,
тедры и прочая дребедень - мальчишеские забавы, которым я придавал слишком
большое значение. Сейчас надвигается что-то огромное, важное, несоизмеримое
с тем, чем мы жили до сих пор.
Такой ли я, какие нужны в новых условиях? Может, это вовсе не для меня?
Ведь, к сожалению, я далеко не лучший образец человеческой породы. Что бы
там ни думала Лина...
Гожусь ли я для того, на что замахнулся?
...На следующий вечер Бируте передают конверт, и я вижу, как она читает
письмо на другом конце холла, в кресле, а потом прячет конверт в карман.
Наверно, письмо от матери. Как и сама Бирута, ее мать очень любит
писать и получать письма. Но обычно Бирута рассказывает мне, что пишет мать.
А в этот вечер она не говорит ничего.
И поэтому мне кажется, что письмо - не от матери.
Впрочем, чему удивляться? Были же у Бируты друзья до "Малахита". И,
может, не только друзья. Я никогда не спрашивал ее об этом, потому что не
ревную к прошлому, как часто, к сожалению, ревнует сама Бирута. Но если я
мог получить прощальную записку от Лины, то почему не может получить от
кого-то письмо моя жена? И если я, щадя ее нервы, уничтожил записку и ничего
не сказал о ней, то почему Бирута не может сделать того же?
Все равно прощальные записки никогда ничего не меняют. Ничегошеньки!
2. Прощай, Земля!
Сегодня уходим мы в даль,
В безбрежную даль - навсегда.
К тебе не вернемся, Земля!
Твои не увидим поля!
Твои не увидим леса!
В твои не заглянем глаза!
Я даже не знаю, откуда доносится аккомпанемент. Кажется, музыкой
наполнен воздух, ее отдают нам стены, и потолки, и черные большие окна
Третьей Космической.
Еще вчера эту мелодию неуверенно наигрывали тонкие длинные пальцы
Розиты Гальдос, а мы подбирали слова прощальной песни.
А сегодня поем ее в шестьсот здоровых молодых глоток. И идем по гнутым
коридорам Третьей Космической к дверям корабля. И мелодия, которую вчера
знали только мы, сейчас звучит над планетой.
Не думай, что весело нам,
Не думай, что очень легко
По дальним и чуждым мирам
Бродить от тебя далеко.
Но раз это надо Земле, -
В космической скроемся мгле.
Мы идем и улыбаемся. Десятки телеобъективов глядят на нас, десятки
микрофонов нас слушают. Земля прощается с нами.
К тебе мы пришлем наших внуков.
Прими их как внуков своих.
Как нас перед вечной разлукой,
В морях искупай голубых,
На пляжах погрей золотых.
Побалуй, как внуков своих.
Это строчки Бируты, про моря и пляжи. Это наш с ней отпуск звучит...
Мы идем шеренгами. Чтобы всех было видно. Каждого кто-то хочет увидеть
на Земле. С каждым кто-то хочет проститься. Хотя молча... Только вот внуков
наших никто не дождется...
Их путь будет горьким и трудным,
Но им ведь не выбрать другой.
И в праздник, и в будни
Всегда они будут с тобой,
Прекраснейший шар голубой!
Всю жизнь они будут с тобой!
Почему-то снова вспоминаю я Таню. Конечно, она видит меня и прощается.
А я не могу с ней проститься. Не могу крикнуть: "Прощай, Таня!", хотя и
знаю, что она услышит.
Так мы решили вчера: никаких криков, никаких индивидуальных прощаний!
Только песня! Лишь песней мы прощаемся с Землей! И еще улыбками - сколько
угодно улыбок!
Мы хорошо помним прошлый отлет. Помним истерические женские крики в
этих же коридорах: "Прощай, мама!", "Прощай, мамочка!". И заплаканные лица
на экранах телевизоров. И опухшие от слез глаза родителей возле экранов.
Мы не хотим этого. Пусть нас запомнят улыбающимися! Пусть останется на
Земле наша песня! И пусть доживет она хотя бы до следующего корабля, до
следующих шеренг молодых астронавтов в зеленых костюмах.
Мы идем долго. Почему-то очень длинны сегодня коридоры Третьей
Космической. За время карантина мы привыкли к ним, и они казались вовсе не
такими длинными. А сейчас идешь - и конца нет.
Я держу руку Бируты и незаметно глажу ее тонкие холодные пальцы. И она
отвечает мне такими же незаметными для всех движениями пальцев.
Мне хочется хоть этой робкой лаской успокоить жену. Ей тяжелее, чем
мне. Ее родители далеко, и она никогда не увидит их. А моя мама среди нас.
Мы вообще слишком спокойно, как что-то должное, принимаем отчаянную
смелость молодых наших жен. Совсем не женскую смелость.
Нам бы молиться на них. А мы над ними подтруниваем. Даже иногда
ссоримся с ними.
Чего бы стоила вся эта затея с планетой Рита, если бы не летели
женщины? Что вышло бы из этой затеи?
Все ближе широкие двери корабля. Вот уже они видны впереди. Вот уже
исчезают в них первые шеренги нашей длинной зеленой колонны.
Мы знаем, что за этими дверьми. Нас водили по кораблю во время
карантина и показывали каждой паре ее маленькую тесную каюту, в которой нет
ничего лишнего.
У нас с Бирутой каюта 147. На втором этаже, в конце левого коридора. Мы
уже сами, без экскурсии, были там вчера и разложили по шкафчикам немногие
свои вещи, и теперь хоть с закрытыми глазами найдем эту каюту.
А у мамы специальная одноместная каюта 17, возле рубки. И маму, в
отличие от всех нас, решено не отогревать и не будить в пути на дежурство,
если, конечно, в ее медицинской помощи не будет самой крайней нужды. Поэтому
за сорок лет анабиоза мама должна помолодеть почти на три года. А каждый из
нас помолодеет на два года, потому что спать мы будем не все сорок лет
ракетного времени. По сто дней каждый из нас будет дежурить на корабле.
Мне сейчас почти девятнадцать лет. А когда прилечу на Риту, буду
чувствовать себя семнадцатилетним. И в то же время должен помнить все, что
знаю сейчас.
А по другому отсчету, по ракетным часам, мне будет около шестидесяти. А
по земному времени - около ста двадцати.
Мои школьные друзья и Таня - моя Таня! - будут прадедами и прабабками в
то время.
А я только начну жить.
Все ближе и ближе широкие двери, выйти из которых можно лишь на другую
планету. Все ближе последний земной порог. Весело перешагивает его шеренга
за шеренгой. Как будто этот порог - самый обычный.
Вот и наш черед. Вот и мы с Бирутой перешагиваем...
3. Перед сном
Мы долго суетимся и бегаем по кораблю. Не сидится в тесных клетушках.
Зачем-то мы спешим с Бирутой к рубке, чтобы проститься с мамой. Мы уже
простились с ней на Третьей Космической и пожелали друг другу хорошего сна,
но вот теперь бежим по коридорам, и кого-то толкаем, и обо что-то стукаемся.
И видим, что другим тоже не сидится в каютах.
Маму наше появление ничуть не удивляет. Она словно ждала нас. И мы
снова прощаемся и желаем друг другу хорошего сна.
А потом бежим по коридорам обратно.
Когда, тяжело дыша, мы вваливаемся в свою каюту, Бирута запирает дверь
и прижимается ко мне.
- У нас осталось так мало времени! - говорит она.
Она права. Скоро старт. И с ним - первая перегрузка, которая намертво
прижмет нас к койкам. И за ней - сон. Полное небытие на двадцать лет. Лишь в
середине пути настанет наша очередь дежурить, и нас с Бирутой отогреют и
разбудят. Лишь через двадцать лет!
Мы целуемся на прощание долго и сладко, как, наверно, не целовались с
первых встреч.
А потом я щелкаю выключателем, и в полной темноте все на свете уходит
от нас далеко-далеко, и остаемся только мы вдвоем, и наши горячие молодые
тела, и наше частое дыхание, и наши бешено стучащие сердца...
Нас приводит в себя громкий голос Пьера Эрвина, который доносит радио:
- Объявляется десятиминутная готовность! Всем астронавтам - занять
места в своих каютах! Всем посторонним - немедленно покинуть корабль!
Повторяю...
- Давай посмотрим на Землю! - тихо говорит Бирута.
Я поднимаюсь и включаю наружную телелинию.
Бирута подходит сзади, обнимает меня и трется носом о мое плечо.
- Мне хорошо с тобой, Сашка! - говорит она. - Мне удивительно хорошо с
тобой!
- Мне - тоже.
Я оборачиваюсь и сжимаю ее упругое тело.
Потом она глубоко облегченно вздыхает и слегка отталкивает меня от
маленького окошечка телевизора.
- Подвинься, медведь! Дай проститься!
Мы глядим на громадный голубой шар родной планеты. Последний раз.
Последние минуты!
- Мы даже не увидим ее издали, - тихо говорит Бирута, и на глаза ее
накатываются слезы. - Все-таки это жестоко!
Да, через несколько минут мы ляжем на койки и уже не встанем. У нас
жестокий рейс. Не до эмоций.
- Объявляется пятиминутная готовность! - снова раздается в динамике
голос Пьера Эрвина. - Задраиваем двери! Всем астронавтам лечь на койки!
Повторяю...
- Подождем минутку! - Бирута прижимается ко мне.
И мы еще недолго смотрим на Землю. Над ней плывут облака - белые,
нежные. И между облаками мелькает кусочек голубого моря. И хочется нырнуть в
это море и плыть, плыть...
- Пора!
Я выключаю телевизор, мы ложимся на койки и пристегиваем ремни. Надо
сейчас лечь поудобнее. Потом не повернешься.
- Объявляется старт! - Это опять голос Эрвина.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг