лыжную экскурсию вновь придется отложить на неопределенный срок, Галина
ожесточенно топтала грязную кашицу снега, недовольная сама собой,
подругами - всем. Как бы желая подчеркнуть свое презрение к зиме,
оказавшейся бессильной, она умышленно выбирала места, где еще не ступала
нога прохожего, и ставила ботик, с вывертом отбрасывая снег.
Ее коротенькое пальто - расстегнуто, из-под воротника торчит хвостик
косы; потрепанный портфель болтается вниз замком, - восьмиклассница Галина
явно не в настроении.
День вообще был очень неудачный. Началось с того, что она плохо
ответила по математике. Ей, правда, поставили пять, но ведь ясно, что
пятерки она не заслужила. Она так и сказала Виктору Никаноровичу. Разве это
неправильно? Почему же тогда против нее ополчились девочки? Рая даже
сказала: "Ты всегда задираешь нос и, наверное, хочешь, чтобы тебе ставили
пять с плюсом!" А затем, после уроков, состоялось классное собрание, и все
долго спорили о долге и честности, о помощи и подсказках... Галина сказала,
что Клава, ее подруга, поступила нечестно, потому что давала Рае списывать
контрольную по химии. И Клава, и Рая обиделись... Нет, день был явно
неудачным.
Дома никого не было. Бабушка, наверное, повела Славика на прогулку.
Свернувшись калачиком на диване в своей комнате, Галина раскрыла книгу.
Она старалась заглушить чувство недовольства и раздражения, заставляя себя
думать о том, что скоро начнется зима, что хорошо будет кататься на лыжах...
Размечтавшись, она уснула. Ей приснилась зима - снежная, веселая, но
сон был очень короток: Галина едва успела стать на лыжи, как вдруг
поскользнулась и полетела куда-то под гору все быстрей, быстрей, быстрей...
Она испуганно вскинула руки и тотчас проснулась. Теперь ей уже
хотелось, чтобы этот сон продолжался. Вероятно, вот так же сладко замирает
сердце, когда прыгаешь с трамплина...
Но как крепко ни закрывала она веки, заснуть не удавалось. А тут еще
сквозь неплотно прикрытую дверь доносился чей-то приглушенный бубнящий
голос... Это, видимо, доцент Жилявский.
- Бу-бу-бу-бу... - передразнила его Галина и отвернулась к спинке
дивана.
Интересно, о чем он там бубнит? Он вечно что-нибудь доказывает -
кругленький, лысый, с противными масляными глазками. В последнее время он
начал приходить слишком часто и, развалившись в кресле, рассуждал обо всем в
мире, а затем уходил с Антоном Владимировичем в кабинет и долго вот так о
чем-то бубнил.
За дверью на секунду установилась тишина, а затем послышался голос
Антона Владимировича. Он звучал как-то странно, - приглушенно, мягко, словно
отчим оправдывался. Галина представила себе Антона Владимировича; он,
вероятно, прищурил глаза и немного ссутулился - он всегда сутулился, когда
оправдывался перед мамой. А Жилявский, наверное, сидит, заложив ногу за
ногу, и посматривает искоса, торжествуя.
Вдруг в кабинете кто-то стукнул кулаком по столу, так, что задребезжал
графин, и Жилявский крикнул:
- Должны! Понимаете? Должны!
Отчим смолчал.
Опять забубнил Жилявский, только конец фразы был понятен:
- ...а нам - все известно!
"Что известно? - думала Галина. - Почему Антон Владимирович мямлит, как
школьник, вызванный к директору? Почему голос у Жилявского звучит так жестко
и злобно?"
Она вообразила, что Жилявский - шпион, вымогающий у отчима важные
сведения.
"Что же теперь делать? Позвонить в милицию? Открыть дверь и крикнуть:
"Уходите отсюда, вы, шпион!" А если он вовсе не шпион, что тогда?"
Галина не знала, как нужно поступить, и прислушивалась к каждому звуку
за дверью. Там продолжалась беседа, но нельзя было понять ни слова. Лишь в
те секунды, когда немного затихал уличный шум или же собеседники повышали
голоса, долетали обрывки фраз. Речь шла о лабораториях и исследованиях.
Галина почти совсем успокоилась, но вдруг снова насторожилась.
- Ну, а что же с этим Роговым? - спросил отчим.
Галина вскочила с дивана и побежала к двери. Она прижала руку к
груди, - сердце билось так сильно, что, казалось, его стук был слышен в
другой комнате.
- Нужно доказать, что для советской науки его попытки просто вредны...
(Галине показалось, что Жилявский как-то особенно подчеркнул слово
"советской").
Конца фразы дослушать не удалось: в кабинете зазвонил телефон, отчим
долго объяснял кому-то, куда нужно отправить вакцины, и просил доставить
партию животных для экспериментов. Он по нескольку раз повторял одно и то
же, как бы желая оттянуть беседу с Жилявским, а когда окончил, сразу же
заговорил:
- Он как-то явился ко мне и принес листок с формулами, вот копия этих
формул. Я ему доказал, что все это - бред сумасшедшего профессора. - Отчим
засмеялся. - Он уверяет, что это страница из рукописи немецкого
профессора-микробиолога Макса Брауна, - вы ведь, наверное, не знаете, что
Рогов просидел в немецком подземном институте всю войну? Так вот, не
поинтересуетесь ли этими формулами?
- Нет, пусть позже. А сейчас я откланиваюсь. Значит, запомните: для
советской медицины все теории раковых заболеваний вредны. Кроме вашей,
конечно... Да, вредны, и поэтому мы поддержим вас в вашей работе. Желаю вам
всего наилучшего!
Послышались шаги, стукнула дверь, и Галина разочарованно опустилась на
диван. Как хорошо, что она не позвонила в милицию - вышел бы необыкновенный
скандал. Жилявский, конечно, неприятный человек, но он беспокоится о
советской науке. Значит, он не враг.
И все же на душе у Галины остался какой-то осадок. Почему они говорили
о Степане, как о каком-нибудь вредителе?
Галина попробовала представить себе лицо Степана., вспомнила его
открытый прямой взгляд, злые искорки в глазах, и подумала, что Степан
никогда не станет вредителем. Может, он ошибся и не хочет понять своих
ошибок? Вот Антон Владимирович, наверное, исправился после того, как его
сняли с руководящей работы. Он теперь все время говорит о лаборатории,
заботится о ней... А Степан - гордый... Ему надо было бы помочь, объяснить,
но Антон Владимирович его не любит.
И вдруг Галине очень захотелось увидеть Степана.
Она попробовала убедить себя, что это просто неудобно, что Степан вряд
ли выслушает ее советы, что даже неизвестно, где его можно встретить... Но
все это были лишь отговорки. Она уже одевалась, решив, что именно сегодня
должна надеть новое шелковое платье с бантом.
Степан, вероятно, в Микробиологическом институте. Талина вспомнила, как
возмущался Антон Владимирович: "Места и так не хватает, а Рогову выделили
отдельную комнату!" Да, Степан безусловно там. Надо спешить - рабочий день
скоро кончится.
Подходя к институту, Галина волновалась. Она никак не могла решить, с
чего начнет разговор, поэтому намеренно замедлила шаги перед институтом - ей
хотелось оттянуть время встречи. Но в этот момент из вестибюля вышел Степан.
Он осмотрелся вокруг, увидел какую-то девушку в меховом жакете, улыбнулся
ей, быстро перебежал улицу и вдвоем с ней пошел вниз, к площади.
Галина растерянно посмотрела им вслед, ругая себя за то, что сует нос в
чужие дела, что надела новое платье, что не вышла из дому на пять минут
раньше.
Она повернулась и пошла домой.
Под ногами чавкал влажный грязно-желтый снег.
Степан сразу заметил, что Катя чем-то взволнована v угнетена. Она
позвонила в институт и попросила срочно выйти в вестибюль, хотя знала, что
Степан сейчас работает по восемнадцать часов в сутки.
"Значит, у нее важное дело", - решил Степан и ни о чем не расспрашивал,
зная, что Катя расскажет сама. А Катя тем временем думала: "Дойдем до того
киоска - скажу... Нет, до площади". Хотелось сказать, надо было сказать и -
не могла. Не могла произнести слово "операция" - страшное слово, звучащее,
как дребезжанье холодных хирургических инструментов на мраморном столе. Это
слово, казалось, было бы равносильно смертному приговору: Катя с детства не
любила и боялась врачей, почти никогда не болела и внушила себе, что если
заболеет - обязательно умрет.
Но и молчать нельзя. Сегодня утром врач категорически заявил: или
операция, или он не отвечает за ее жизнь.
Катя робко попыталась спорить с ним, - объяснила, что скоро экзамены,
что она сейчас просто не может... Просила отложить операцию до лета... Но
доктор был непоколебим и под конец, покачав головой, сухо сказал:
- Как хотите. Операцию можно сделать и летом, но знайте: с каждым днем
она будет для вас все более тяжелой.
Он отвернулся и посмотрел в окно, где в это мгновение проскользнул и
тотчас погас золотой солнечный луч.
И Кате показалось, что этот луч навсегда подчеркнул этот день, а вслед
за ним настанет тьма, тьма навсегда. Она медленно вышла из кабинета врача,
старалась быть спокойной, но ей не хватало воздуха, и в висках мелко
вызванивали молоточки:
- О-пе-ра-ци-я...
Операция была неизбежной, она это знала и чувствовала если только
сообщить об этом Степану, он скажет: операцию нужно делать немедленно. И она
бы ему поверила.
Но как трудно начать разговор!.. Нет, еще несколько кварталов... Еще
несколько шагов... Ну, вот и окончились все намеченные рубежи.
- Степа!
Он не произнес обычного "что?", молча повернул к ней голову и посмотрел
встревоженно, ободряюще, нежно... И Катя подумала, что Степан будет очень
переживать, если ее положат в больницу. Он не сможет работать, а ведь у него
уже что-то получается...
Степан все еще смотрел на Катю, ожидая, что она скажет А Катя
передумала: нет, сейчас не нужно. Пусть позже...
- Степа, грустно мне почему-то и тяжело... И сама не знаю, почему. Ты
прости, что я оторвала тебя от работы, - я больше не буду... Может быть,
пойдем в театр?
Они проходили мимо театра. Центральная улица, словно шумный весенний
поток, плыла вниз. к площади; вспыхивали фонари, ярко светились огни реклам,
люди шли веселые, вдали слышалась музыка.
Это была жизнь. И казалось, что в мире нет страданий, нет болезней и
страха перед бессмысленной смертью. А то, что случилось утром, -
поликлиника, врач, будущая операция - казалось нереальным, его хотелось
забыть, как дурной сон.
- Пойдем Катя!.. - Степан почувствовал, что Катя, вымолвив несколько
слов, стала более веселой. Но он знал и то, что Катя, высказала не все, что
ее что-то угнетает. И он начал говорить, что жизнь - хороша, wo в жизни
хорошо все; что этот синий вечер с кружащимися снежинками красив так же, как
и ленинградская белая ночь; что жизнь, как и сама природа, ярка и
многогранна...
Он рассказал ей о дальних странствиях одинокой снежинки, и эта старая
хрестоматийная история из его уст прозвучала как-то по-особенному,
по-новому...
Облачко невесомого пара подымалось высоко, в беспредельную синеву неба,
но этот простор не был мертвым: по нему мчались краснозвездные корабли, над
ними вспыхивали блики полярных сияний, и с этими огнями перекликались яркие
огни земли... Облачко превращалось в снежинку, снежинка плыла над просторами
Родины, - она видела прекрасные города, слышала песни, ей хотелось
опуститься вниз. Но злые ветры не давали: они стремились угнать ее
далеко-далеко, в мертвые полярные пустыни... Но вот над лесозащитной полосой
воздух задышал призывно и мягко, м снежинка, кружась, полетела вниз...,0на
станет капелькой воды, ее вберет в себя толстый обжора-корень сахарной
свеклы. И Катя возьмет в руки этот громадный бурак и даже не будет знать,
что в нем томится бедная пленница - капелька воды...
Это была сказка, обыкновенная детская сказка, но слушать ее было легко
и приятно. Катя улыбнулась:
- Ты поэт, Степа!
Улыбнулся и Степан:
- Конечно, поэт, хоть и не написал ни единственной строчки стихов. Мне
кажется, что поэзия близка каждому человеку. Мы скоро будем жить при
коммунизме, а при коммунизме каждый должен быть поэтом. Ведь и сам
коммунизм - поэма, которую мы творим...
И вдруг Катя, прижавшись к Степану, тревожно спросила:
- Степа, кто этот мужчина в серой шляпе? Вон там, у подъезда...
Степан оглянулся. У подъезда Медицинского института стояли
Великопольский и Коля Карпов. Они о чем-то оживленно беседовали.
- Да, это так, один... тип. Помнишь я тебе рассказывал, что отдач
ампулу доценту? Так вот это он и есть, доцент Великопольский.
Катя уже вспомнила: это был тот самый человек, который полгода назад в
городском парке так пренебрежительно к злобно отозвался о Степане. Она
сказала шепотом:
- Степа, это твой злейший враг!.. Я его совсем не знаю, видела всего
один раз и, конечно, забыла бы, если б не слышала, с какой ненавистью он
говорил о тебе... Ты остерегайся его!
- Может быть, это и не враг, но противник. У меня с ним еще будут
стычки. Я ему очень верил вначале, я почти любил его, но сейчас я вижу - это
подлец! Посмотри, вот он улыбается, но я не верю его улыбке.
Великопольский засмеялся коротко, сказал еще несколько слов и быстро
поднялся по ступеням. Коля направился навстречу Степану и Кате.
- А я к тебе, - закричал он еще издали. - Только сейчас освободился.
Кто сегодня дежурит?
Подойдя вплотную, Коля догадался:
- Катя? - и протянул руку. - Николай Карпов.
Катя столько слышала о Карпове, что, даже не зная его, чувствовала к
нему симпатию. А Коля уже шутил:
- Вытащили этого бирюка? Вы знаете, я каждый вечер тащу-тащу его
прогуляться - и никак не вытащу. Совсем как в сказке о репке...
И вдруг он посерьезнел:
- Степа! Я сегодня прочел сообщение о том, что новый фермент биоплаза
очень ускоряет процесс развития вирусов. Нельзя ли нам попытаться
использовать этот фермент? Мне кажется, что именно таким путем мы сможем
достигнуть некоторого, пусть неполного, успеха.
Приятная теплота разлилась в груди у Степана: Коля впервые за это время
сказал "мы". Да и мысль его была очень интересной.
- Не только можно, но и нужно, Коля! И немедленно, сейчас же.
Они начали обсуждать, как именно поставить опыт; поспорили, затем
согласились друг с другом; увлекшись, начали сыпать терминами. Катя шла
рядом, и они, спохватываясь, старались и ее вовлечь в беседу, но девушка
чувствовала, что друзьям сейчас не до нее. Нужно было уйти, а уходить не
хотелось. И она пожурила их:
- Эх, вы! Затеяли ученый спор, а обо мне совсем забыли. Вы лучше
скажите, выйдет ли толк из вашей работы?
Коля стал посреди тротуара и расшаркался, смешно помахав треухом:
- Простите, сударыня! - Потом назидательно, старческим голосом
спросил: - Студентка? Тэк-с... Латынь учить надо!
- А вы по-русски. Разве нельзя?
Николай удивленно поднял белесые брови:
- Степан Иванович, вы слышите? Дама говорит вполне резонно. Что еще за
латынь? Поставить вопрос о том, чтобы употреблять только русские термины:
ведь все латинские внуки итальянцы, французы и прочая - к нам ездят учиться,
а мы все еще избегаем собственных словообразований.
И сразу же, без всякого перехода, сказал с искренним вздохом:
- Эх, Катя! Сколько людей можно будет спасти, если найдем средство
против рака, саркомы и прочих мерзостей Ведь и у меня отец умер от рака...
Но вот беда - никак не можем поймать как следует этот проклятый вирус
Иванова. Попробуем сегодня, Степан?
Катя видела - оба рвутся в лабораторию - и не стала больше их
задерживать.
- Ну, друзья, мне пора домой... Нет, провожать меня не стоит - тут
несколько шагов. До свидания, Коля! До свидания, Степа!
Они ее удерживали за руки, она шутливо отбивалась и, вырвавшись,
крикнула:
- А вам желаю удачи! Счастливо!
Улетела грусть, развеялась тоска. Жизнь была так хороша!
Катя верила, что скоро будет открыт чудесный препарат, и первым
человеком, которого вылечат при помощи него, будет она сама.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг