поинтересовался ходом исследования препарата Брауна.
Великопольский раздраженно махнул рукой:
- Бессмыслица! Пресловутый антивирус не выдержал простейшего испытания.
Да и чего можно было ожидать от сумасшедшего профессора? Антивирус - плод
его больной фантазии.
Доцент Петренко ответил спокойно, даже слишком спокойно, как показалось
Великопольскому:
- Я бы советовал вам не торопиться с выводами. Проведите исследования
как можно более детально. Я тоже возлагаю очень небольшие надежды на этот
препарат, но вовсе не потому, что Браун сошел с ума. Впрочем, это вам,
конечно, понятно... И еще я хотел предупредить вас, что со Степаном Роговым
надо говорить серьезно и просто, без скидок на жалость. Считайте, что перед
вами стоит как бы один из наших лаборантов - взрослых, серьезных людей. Или
пошлите его ко мне. Хорошо?
После ухода Петренко Антон Владимирович раздраженно зашагал по комнате.
"Что мне должно быть известно? Что профессор Браун был учеником
Пастера? Что профессора Брауна очень уважает академик Свидзинский, который
читал нам курс микробиологии? Похоже, что он уличил меня в невежестве!"
Работа не шла на ум, и, чтобы рассеять раздражение, доцент пошел в
полуподвал посмотреть на подопытных животных. Спускаясь по лестнице, он
думал о предстоящем разговоре со Степаном Роговым. Придется сказать: "Все
это бред сумасшедшего профессора!" - и вернуть листок с формулами. Ненужный,
неприятный разговор.
Насвистывая, Великопольский рассеянно осматривал помещения.
Морские свинки, белые крысы, кролики - все животные, которые были нужны
для проведения опытов, содержались в полном порядке.
Настроение улучшалось: ведь это он, Великопольский, предложил
использовать пустовавший ранее подвал.
Дверь в помещение, где стояла клетка с бешеной собакой, доцент открыл
так же хладнокровно, как и все прочие.
Собака лежала неподвижно, и Антон Владимирович подумал, что надо
приказать служителю выбросить ее труп. Но едва он сделал шаг, как собака
вскочила и, повизгивая, бросилась к решетке. Она умильно облизывалась и
виляла хвостом, несколько раз тявкнула и, высунув лапу из-под решетки,
начала царапать пол.
Великопольский ошеломленно смотрел на нее: нет, это невозможно. Собака,
которой вчера было произведено вливание, наверное, издохла и на ее место
посадили другую. Хотя... та же рыжая в подпалинах шерсть, те же отвислые уши
борзой... Неужели это она со взъерошенной шерстью, с диким взглядом
несколько часов тому назад билась о решетку, и ядовитая слюна текла из ее
незакрывающейся пасти?
Не веря своим глазам, Антон Владимирович подскочил к клетке и, схватив
палку, с силой толкнул собаку в отвислый тощий живот. Собака, заскулив,
забилась в угол, удивленно и жалобно посматривая на человека. Она не
понимала, за что ее бьют, - она была голодна, хотела пить.
Великопольский вытер пот со лба, сел и перевел дыхание.
"Да ведь это же и в самом деле антивирус! - промелькнула тревожная
мысль. - А что если это действительно универсальный антивирус, который
действует пусть не против всех, пусть хотя бы против нескольких смертоносных
вирусов!? Ведь это открытие мирового значения! Со времен Пастера не было
равных ему!"
Огромными прыжками Великопольский поднялся в вестибюль и, криво
улыбаясь, спросил у швейцара Петровича:
- Собаку © 11-18, бешеную, которую привезли третьего дня, никто не
забирал из клетки?
- Рыжую, в подпалинах? Нет! А что, издохла?
Доцент, всегда такой строгий и выдержанный, громко рассмеялся, и, не
ответив, быстро взбежал на площадку второго этажа.
Петрович недоуменно пожал плечами.
Нет, собака не издохла! Она была жива и здорова. Рыжая, с перебитым
хвостом, вислоухая, некрасивая, глупая, она казалась доценту Великопольскому
необыкновенной, - ведь это была первая в мире. собака, которую удалось
вылечить во второй стадии бешенства. Каждые полчаса доцент бегал к ней и
носил ей все самое вкусное, что мог купить в институтском буфете. Собака
ела, благодарно посматривая на человека, а Великопольский, осторожно вводя
ей под кожу иголку шприца, уговаривал:
- Ну, моя хорошая... Ну, моя умница... Потерпи. Мы тебе поставим
памятник из лучшего уральского мрамора, потерпи!
Он изучал состояние организма собаки всеми известными ему способами, и
всякий раз результат был одинаковым - животное казалось абсолютно здоровым.
Потом Великопольский решил влить кровь собаки другому животному, - может
быть, в крови сохранялся вирус в скрытом состоянии?
И вот кровь собаки © 11-18 была влита двум кроликам здоровому и
бешеному. Антивирус Брауна был также влит бешеной кошке.
Теперь доцент Великопольский уже не отходил от животных ни на минуту,
тщательно наблюдая и записывая результаты действия антивируса.
Через семь часов после вливания бешеная кошка вдруг начала с дикими
воплями метаться по клетке и забилась в судорогах. У нее резко повысилась
температура, вздыбилась шерсть. Такое состояние продолжалось около часа,
затем кошка начала успокаиваться, температура упала - кризис миновал.
И вдруг завизжал больной кролик, которому была влита кровь собаки. У
него повторилась та же картина, но в более слабой форме: резкий кризис и
медленное выздоровление.
Третий кролик - здоровый, которому также было произведено вливание, -
забившись в угол, испуганно смотрел красными глазами. На него антивирус не
подействовал.
Так прошла ночь, первая ночь, которую доцент Великопольский провел в
своей лаборатории без сна. Такой же была и вторая и третья. Но в институте
пока что никто не знал об этих экспериментах.
Доцент молчал. Он уже имел достаточно случаев убедиться в том, как
вредно обнародовать непроверенные исследования: им были выдвинуты две
теории, и обе оказались ошибочными. К тому же у Великопольского в ушах
постоянно звучали загадочные слова доцента Петренко, заставляющие проверять
результат снова и снова.
И он проверял.
Препарат профессора Брауна, безусловно, не был универсальным
антивирусом. Доценту удалось определить, что этим препаратом можно
излечивать лишь несколько болезней. Но для излечения требовалось ничтожное
количество антивируса. Выздоровление наступало быстро: через шесть-семь
часов животное, которому был введен антивирус, проходило стадию сильнейшего
кризиса и если не погибало, то немедленно выздоравливало и приобретало
огромный активный иммунитет - ему можно было безбоязненно вводить вирус той
болезни, которой оно переболело. Может быть, защитные силы организма, а
может, частицы антивируса, оставшиеся в теле, немедленно разрушали заразные
начала. Даже кровь этих животных приобретала чудесные свойства: достаточно
было влить несколько кубиков ее другому животному, чтобы и оно оказалось
невосприимчивым к данной болезни.
Великопольский был уверен, что создал вакцины - такие, как вакцина
оспы, которую прививают людям. Но это были новые вакцины: против бешенства,
причем действующая гораздо сильнее и безотказнее, чем пастеровская, против
чумы поросят, против ящура рогатого скота.
Каждый раз, когда он набирал из почти пустой ампулы капельку антивируса
для очередного эксперимента, он вспоминал: "А где же Рогов? Почему он не
приходит?"
Однажды он даже позвонил в гостиницу, но ему ответили, что в
регистрационной книге Степан Рогов не значится. Доцент успокоился на этом,
но все еще ожидал, чтобы сообщить радостную весть: препарат Брауна будет
полезен человечеству.
Но когда, через полтора месяца, повзрослевший, бледный до синевы Степан
пришел к Великопольскому, доцент сказал:
- Это был бред сумасшедшего профессора!
Глава V
В РОДНОМ КРАЮ
Много было передумано и прочитано Степаном Роговым за полтора месяца
лежания в больнице.
Уже в первый день, когда Степан почувствовал себя несколько лучше, он
попросил врача принести ему какую-нибудь книгу, не особенно трудную, в
которой бы говорилось о новейших достижениях медицины. Врач сначала
протестовал, но потом пришел к выводу, что заинтересованность каким-либо
делом ускорит выздоровление больного.
Врач не ошибся. Каждая книга, прочитанная юношей, возбуждала и
поддерживала его лучше всякого лекарства. Медицина, которую Степан
возненавидел в фашистском подземном городе и начал уважать в советском
госпитале, после бесед с Кривцовым, теперь увлекла его. Есть два мира и два
применения медицины. Степан познакомился с медициной советской - светлой,
жизнеутверждающей.
Чувством законной гордости проникается талантливый конструктор, когда в
небо взвивается его детище - стремительный ракетоплан. Человек победил
пространство! Великий писатель может сказать с радостью - я победил время!
Мои герои останутся вечно молодыми и будут волновать человеческие сердца
многие десятилетия!
Но что же должен чувствовать обыкновенный рядовой врач у постели
спасенного им больного? Человек победил смерть!
И вот перед Степаном Роговым во всей своей величественности начала
раскрываться борьба за жизнь человека.
Русский ученый Ивановский открыл грозные в своей невидимости
ультравирусы, а харьковский микробиолог Ценковский создал вакцину против
страшной сибирской язвы. Манассеин и Полотебнов обнаружили потрясающие
лечебные свойства зеленой плесени, а советский ученый Жуков-Вережников
победил чуму "моровую язву", опустошавшую ранее целые государства...
Микробиологи всегда на переднем крае. Чтобы остановить, предупредить
страшную эпидемию, русские и советские врачи не раз рисковали своей жизнью.
Степан Рогов теперь уже начал жалеть, что не читал книг, которые ему
приносил майор Кривцов. Повесть о Мечникове раскрыла юноше одну из ярчайших
страниц истории борьбы за жизнь. И именно в эти дни, переживая вместе с
великим ученым его достижения и неудачи, увлекаясь дерзновенной мечтой
использовать для лечения вражду микробов, Степан понял, что хочет стать
микробиологом.
Лечить без боли! Лечить без ножа - что может быть интереснее и
благороднее?
Как много неожиданного, нового встретил Степан в популярных брошюрах!
Какая сложность иной раз скрывалась в самом простом, и как просто зачастую
решались вопросы, казавшиеся неразрешимыми! И предстояло разобраться во
всем!
Степан вспоминал строки из книги профессора Брауна:
"...микробы - вечны. Они таковы, какими их создала природа в начале
своего творческого пути, когда..."
...Продолжение фразы забылось. Дальше следовало "адекватных первичному"
или что-то такое же расплывчатое, запутанное, воспринимавшееся ранее
Степаном как глубочайшая премудрость. Теперь за всей этой словесной шелухой
проступала одна вполне определенная мысль профессора Брауна: можно из
неорганических веществ создать новых микробов, изменить же природу
микроорганизма нельзя никоим образом.
- Но ведь это неправильно! - восклицал Степан. - Ведь вот же черным по
белому написано: "...Советский ученый М.Я.Гайский впервые в мировой науке
блестяще решил задачу изменения природы болезнетворного вируса при помощи
изменения условий внешней среды. Он создал живую противотуляремийную
вирус-вакцину. Труд М.Я.Гайского удостоен Сталинской премии".
Но если профессор Браун не знал об этой противотуляремийной вакцине, -
он должен был знать о БЦЖ - противотуберкулезной вакцине. Она была создана
еще в 1919 году. Если для Степана новость, что, создавая эту вакцину, ученые
Кальметт и Герен на протяжении тринадцати лет выращивали микробы туберкулеза
на не благоприятной для микроорганизмов питательной среде - картофеле с
примесью бычьей желчи, то профессор Браун должен был все это знать!
Безусловно, он и знал это, однако развивал свою, совершенно иную теорию...
Антивирус, основанный на этой теории, оказался чепухой, значит и теория
Брауна никому не нужна.
Истина рождалась медленно, мучительно. И если бы не майор Кривцов и не
доцент Петренко, посеявшие первые сомнения, если бы не брошюры и не главврач
больницы, который помог в них разобраться, Степан вряд ли выкарабкался бы из
этой путаницы вопросов.
Пусть и теперь еще очень много непонятного, зато ясно главное: путь, по
которому шел профессор Браун, - ложный. Нужно искать иной, правильный путь.
Степан выслушал доцента Великопольского совершенно спокойно.
Бред сумасшедшего профессора? Да, иначе и нельзя назвать идею Макса
Брауна.
Великопольский протянул Степану листок с брауновскими формулами.
- На память!
Нет, такая память ему не нужна. Степан медленно, тщательно разорвал на
мельчайшие кусочки листок желтоватой бумаги, который еще совсем недавно
казался ему дороже собственной жизни.
Великопольского Степан слушал неохотно. Доцент говорил ласково, даже
несколько смущенно, словно оправдываясь. Это было излишним. Разве он виноват
в том, что профессор Браун обманул все ожидания?
Степану хотелось посмотреть лаборатории, но он не решился просить об
этом Великопольского. Лучше обратиться к доценту Петренко. Но оказалось, что
секретарь партбюро уехал в длительную командировку.
Уходя из института, Степан не чувствовал горечи. Наоборот, ему
казалось, что он вскоре будет работать в этих лабораториях.
Будущее стало вполне определенным: Степан решил ехать в Алексеевку, в
родной колхоз "Красная звезда", поработать там лето, а осенью вернуться в
город, поступить лаборантом в какую-нибудь лабораторию и, как советовал
доцент Петренко, записаться в вечернюю школу.
Степан представил себя учеником вечерней школы. Ему припомнилась парта
в алексеевской семилетке - удобная, чуть-чуть пахнущая свежей краской. Мысли
сразу перешли к друзьям - в Алексеевке остались хорошие, верные друзья... Не
узнают его, пожалуй. То-то будет радости!
Степан явственно представил, как стоит он на высоком мостике комбайна,
держит в руках штурвал, а навстречу широкой волной наплывает густая, высокая
пшеница. Степь пахнет медовой кашкой, сочной, напоенной солнцем землей,
бензиновым перегаром...
Эти запахи вместе с торжественным грохотом моторов сызмала вошли в
сознание Степана, как самое родное, радостное. С таким грохотом, волоча за
собой облако пыли, проходили по улицам Алексеевки первые тракторы, мчались в
даль автомашины.
Степан собрался в путь.
На железнодорожном виадуке он немного постоял, прощаясь с городом.
Отсюда были видны многоэтажные дома, серовато-зеленые пятна парков, ажурные
переплетения стройных башен. И только присмотревшись внимательно, можно было
понять, что существует какая-то единая закономерность в этом нагромождении
камня, дерева и металла; а далеко-далеко на окраине дымились трубы
многочисленных заводов, словно там в ожидании боевого приказа стояла под
парами эскадра военных кораблей.
Степан готов был до бесконечности всматриваться в эту величественную
картину, но прогудел паровоз и пришлось бежать вниз.
Когда Степан спустился на раскаленный асфальтовый перрон, стало тяжело
дышать. В вагоне жара была еще неподвижнее и удушливее. Палящие лучи солнца,
казалось, проникали сквозь дощатые стены; зной выжимал смолу из
растрескавшегося дерева, распирал грудь, заставлял дышать хрипло и учащенно.
В этот день Степан впервые услышал страшное слово "засуха".
В мутно-оранжевом небе плыли бесплодные облака, трава пожелтела и
шуршала под ногами, как песок, подсолнухи бессильно свесили почерневшие
хрупкие листья, увядала низкорослая рожь, а восточный ветер-суховей гнал по
полям едкую белесую пыль, сжигая все живое.
Тяжело и горько стало на душе у Степана. Он не мог избавиться от
чувства тревоги за колхоз, за всю страну.
"Хорошо бы воздвигнуть гигантскую стену, преграждающую путь суховеям, -
мечтал Степан по пути со станции в колхоз. - Хорошо было бы создать машины
искусственного климата!"
Вот на горизонте появилась сизая кромка знакомого леса, зеленые массивы
садов, острые шпили пирамидальных тополей. Сердце юноши забилось учащенно...
Вот показалось несколько хат. Степан их не узнавал, - это были новые хаты...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг