А вот за поворотом, у самой дороги, засиял белизной стен и охрой черепичной
крыши новый колхозный коровник. Рядом с ним строилось еще что-то, - Степан
не мог догадаться, что именно, но видел, как люди, издали похожие на
муравьев, суетились, перетаскивая бревна.
И эти новые дома, и коровник, и в особенности это строительство
успокоили Степана. Если люди строят - опасности нет. Появилось приятное
чувство, словно кто-то посторонний опытный, уверенный - сказал веское,
правдивое слово, которому не поверить нельзя. И это чувство веры в людей,
веры в свои силы укрепилось, когда Степан вошел в село.
Никем не узнаваемый шел он по улицам Алексеевки. Старик на колхозном
дворе спросил у него огня; несколько женщин у амбара долго смотрели ему
вслед, прикрывая глаза ладонями от солнца; сорванец верхом на палочке
промчался перед его носом, норовя обдать пылью.
Степан не рассердился на мальчишку, не огорчился, что его не узнают
односельчане. Ему приятно было сознавать, что вот он вырос и идет по улицам
родного села, как когда-то шел отец, - уверенно и немного устало.
Но при воспоминании об отце Степану вновь сделалось грустно. Не было
отца, не было матери, не было, в сущности и Алексеевки: среди немногих новых
домиков там и тут встречались землянки, - они подслеповато смотрели на улицу
крохотными окошками.
Вместо родного дома было голое место, заросшее бурьяном, - фашисты,
повесив отца и мать, сожгли избу. Степан вспомнил, как полыхала изба, как
шипела и трескалась кора на молоденькой иве, посаженной им у крыльца.
Склонив голову, он постоял у развалин своей школы, - ее выстроили за
год до войны, ею гордились все в районе. А теперь...
И как всегда, когда становилось очень тяжело, Степан стал вспоминать
подземный город, Екатерину Васильевну и Зденека людей, боровшихся за счастье
на земле.
Степан потуже затянул пояс, расправил складки гимнастерки, обмахнул
пыль с сапог и уверенно зашагал к пруду, откуда доносился мерный стук
мотора, говор, песни.
Еще издали он узнал Костю Рыжикова. Не узнать его было невозможно: тот
же курносый нос, то же веснушатое лицо, но каким он стал коренастым,
большим! Костя стоял у автоцистерны, время от времени постукивая по ней
палочкой, чтобы проверить, не наполнилась ли она водой, и, смешно
жестикулируя руками, что-то рассказывал красивой высокой девушке.
- Костя! Рыжик!.. Здорово! - бросился к нему Степан.
Костя недоуменно оглянулся, потом сжал Степана в объятиях так, что у
того захрустели кости, и закричал срывающимся баском:
- Эй, ребята, сюда!.. Степка с того света явился.
Девушка, стоявшая рядом с Костей, недоверчиво посмотрела на Степана и
вдруг улыбнулась.
- Степан, ты? Узнаешь? Я - Катя.
- Узнаю, - протянул Степан, делая вид, что помнит девушку.
Вечером, возле колхозного клуба, который уже начали строить, Степан
Рогов рассказывал обо всем, что пережил, рассказывал, не приукрашивая и
ничего не утаивая.
Вокруг стояла тишина, только вспышки цигарок да вздохи, раздававшиеся
по временам, напоминали, что Степана слушает весь колхоз.
Рогов отдавал на суд четыре года своей жизни и, рассказывая о том, как
погнался за антивирусом - никому не нужной ампулкой, наполненной какой-то
ерундой, в то время, когда все усилия нужно было направить на спасение
людей. Он ждал: вот поднимется кто-нибудь и бросит ему в глаза справедливые,
гневные слова. Но колхозники, пережившие оккупацию, знали, что Степан Рогов
сделал все, что мог. С искренним участием они расспрашивали о Екатерине
Васильевне и Зденеке, беспокоились, узнав, что Степан не смог разыскать
девочку - дочь Сазоновой.
Беседа затянулась надолго. Фронтовики рассказывали о славных боях,
вспоминали пережитое, а в конце разговор как-то незаметно перешел к
колхозным делам.
Степан, не принимая участия в беседе, с интересом следил за
колхозниками. Большинство из них были знакомы ему, но теперь он их не
узнавал - они стали сдержаннее, увереннее. Даже это неожиданное собрание без
президиума и речей казалось Степану необычным.
Он невольно вспомнил, как давным-давно по вечерам отец с матерью
садились к столу и говорили о своих хозяйственных делах, - вот так же
спокойно, разумно, дружелюбно.
Собрание окончилось уже ночью, но неугомонная молодежь еще долго не
отпускала Степана.
Взявшись за руки, парни и девушки шли по селу навстречу рдеющей заре.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек;
запел высокий девичий голос, и юношеский ломающийся басок подхватил
торжественные слова:
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
Степан был как в полусне. Ему даже не верилось, что это он, многократно
стоявший на грани смерти, три с половиной года пробывший в фашистском
подземном городе, почти взрослый, седой, вновь идет по улицам родной
Алексеевки вместе со своими друзьями.
Как тяжелый призрак прошлого, выплыл профессор Браун, его испуганные
блестящие глаза и мрачное:
"Гомо гомини люпус эст!"
Сейчас эти слова звучали столь дико, столь неправдоподобно, что Степан
искренне и звонко рассмеялся.
Глава VI
НАЧИНАЕТСЯ С МЕЛОЧЕЙ
Началось как будто бы с очень незначительного: Петренко зашел в
лабораторию и попросил дать отчет об исследовании неизвестного препарата.
Великопольский растерялся. Несколько дней тому назад он заявил, что
антивирус Брауна - бессмыслица. Что же ответить теперь? Сознаться, что
ошибся?, Но исследования еще не окончены. Не окажется ли через день-два, что
препарат Брауна лишь временно тормозящее средство? Тогда вновь придется
признавать ошибку.
Больше всего Великопольский боялся пошатнуть свою репутацию ученого.
Добиться звания профессора, а позже, быть может, и академика, - вот в чем он
видел смысл своей жизни. И эта цель казалась близкой. После войны вирусный
отдел остался без руководства. Старых вирусологов не было, - институт
организовывался заново. Среди молодых наиболее авторитетным и опытным
казался доцент Великопольский, его и назначили заведующим отделом.
Великопольского считали энергичным, умным, способным. Но от себя не
скроешь: то, что до поры до времени другим кажется талантом, - в
действительности есть просто умение использовать в нужный момент тщательно
заученные основные научные положения. Кандидатская диссертация далась ему
ценой невероятных усилий, что уж говорить о докторской?
Изо всех сил тянулся Великопольский к профессорскому званию, -
торопился, горячился, выдвигал гипотезу за гипотезой. Но не хватало ему
глубоких систематических знаний: в студенческие годы не приучил он себя к
напряженной повседневной работе. В аспирантуре спохватился, но было уже
поздно... И теперь он чувствовал: рано ему быть руководителем, нужно засесть
за учебу. Однако не хватало мужества заявить об этом, и не хватало
настойчивости учиться по-настоящему. Урывками, штурмом он брал какую-либо
отрасль науки и лелеял надежду, что именно так можно выйти из
затруднительного положения. Дело продвигалось туго, а проклятое самолюбие
заставляло становиться в позу непогрешимого. Вот и теперь... Ну что ответить
Петренко?
И Великопольский решил: детальный отчет секретарю партбюро он даст
позже, после завершения опытов, а сейчас можно обойтись общими фразами о
недейственности препарата Брауна. Но Петренко настаивал:
- Какие именно и как именно вы проводили эксперименты?
- Ну... - Великопольский заколебался и назвал первое, что пришло в
голову: - Я ввел препарат бешеной кошке. Никакого результата. Правда,
возможно впоследствии окажется, что...
Он говорил, уклоняясь к теоретическим обобщениям, не допуская даже
мысли, что секретарь партбюро может проконтролировать его. А Петренко,
заметив смущение Великопольского, решил, что тот невнимательно отнесся к
исследованию.
- Хорошо. Вы не возражаете, чтобы мы повторили этот опыт? - Петренко
сел к столу и придвинул к себе микроскоп. - Вы не обижайтесь, но могло
статься, что вы не учли какой-либо мелочи. Где препарат?
Великопольский побледнел. С его губ едва не сорвалось признание. Но он
сразу же овладел собой: не стоит показывать себя лгуном. Петренко не
вирусолог, а эпидемиолог, - пусть посмотрит на первую попавшуюся вакцину и
уходит.
- Вот препарат! - Великопольский протянул Петренко предметное
стеклышко. Там был не антивирус Брауна, а вакцина Великопольского против
гриппа, - изготовленная месяц тому назад, бездеятельная, никчемная вакцина.
Долго и тщательно изучал Петренко вакцину под микроскопом. Наконец, не
отрывая глаз от окуляров, сказал:
- Антон Владимирович, вы невнимательны. В вирусный препарат попали
посторонние микробы. Я вижу, например, обыкновенных стрептококков.
Великопольский закусил губу. Этого еще не хватало! Его упрекают в
неумении проводить опыты! Пусть что другое, - но эксперименты у него всегда
совершенны и безукоризненны! Именно за это его так уважает академик
Свидзинский... Однако ссылаться на давность изготовления препарата - нельзя.
Это сразу раскроет все.
- Признаю свою вину, Семен Игнатьевич. Но... - Великопольский
неестественно улыбнулся. - Но это загрязнение умышленное. Просто... я хотел
исследовать, не действует ли препарат на стрептококков.
- Разве? - Петренко встал из-за стола и лукаво прищурил глаз. - А
причем тут "бактериум коли"? Ведь их в препарате тоже несметная сила... Ну,
да ничего. Это случается, когда очень торопишься. Вот что, Антон
Владимирович, давайте мы с вами проведем опыт на животных. Согласны?
- Согласен. Сейчас приготовлю инструменты.
Лицо Великопольского пылало: попал, как кур во щи! Сейчас они сделают
прививку препарата, и Петренко получит все основания считать его,
Великопольского, никудышным экспериментатором! Вспыхнула злость: "Он считает
меня каким-то мальчишкой! И вообще, что это за контроль?!"
Он уже направился к шкафу, чтобы извлечь заветную ампулу, но вдруг
остановился. Беспокойная мысль пронзила его мозг: "А зачем, собственно,
доказывать, что антивирус действует? Пусть для всех он останется фальшивым,
никуда не годным препаратом. А тем временем можно будет изготовить новые
вакцины невероятной силы. Кто узнает в этих вакцинах антивирус Брауна?"
Вслед за этой мыслью ринулись другие... И все они сводились к одному:
антивирус показывать сейчас нельзя. Пусть позже, позже, позже...
- Антон Владимирович, вы готовы? - Петренко уже надоело ждать.
Великопольский вздрогнул:
- Сейчас, сейчас, Семен Игнатьевич. Вот ищу... - он сделал еще шаг к
шкафу, а потом вдруг резко повернулся и пошел к столу. Там, на штативчике,
среди многочисленных ампул, стояла одна, наполненная розовой жидкостью, -
вакциной, изготовленной Великопольским задолго до появления Степана Рогова.
Великопольский взял эту ампулу и сказал:
- Пойдемте, Семен Игнатьевич. Препарат Брауна я разбавил, чтобы удобнее
было экспериментировать.
Петренко пожал плечами. Сегодня Великопольский вел себя очень странно.
Все опыты заканчивались неудачей. Да и что можно получить из
бездеятельной вакцины, от которой сам Великопольский отрекся давным-давно?
Петренко не знал этого, и упорно продолжал исследования. Он хотел
собственными глазами убедиться, что этот препарат не может быть ничем
полезен. Таких отрицательных "подтверждений" он увидел даже чересчур много и
наконец сказал:
- Прекратим, Антон Владимирович. Откровенно говоря, я удивлен. От
Брауна следовало ожидать большего, - ну, хотя бы какой-либо вакцины. Это
же - не препарат, это черт его знает что!.. А как обстоит дело с вашей
вакциной против бешенства? - Петренко несколько раз прошелся по комнате и
говорил уже спокойно... - Ничего не вышло?.. Я советовал бы вам продолжить
работу. Мне кажется, вы шли по правильному пути.
- Да, я буду работать... - Великопольский склонился над столом, как бы
что-то разыскивая. Где-то в глубине души у него шевелилась хищная
торжествующая мысль: "Антивирус мой, мой! Я изготовлю не одну, а десятки
вакцин!"
Он гнал от себя искушение, но оно овладевало им день за днем. А тут,
как нарочно, и доцент Петренко уехал в длительную командировку.
Именно тогда, когда Великопольский окончательно убедился в
действенности препарата Брауна и решил, как ему казалось, откровенно
рассказать обо всем, из Сочи возвратилась Елена Петровна. Загоревшая,
возбужденная, она прибежала в лабораторию Антона Владимировича:
- Ну, рассказывайте мне все, все, что случилось в мое отсутствие! Я
прямо изнывала от скуки на курорте, и никто-никто не догадался написать мне!
Великопольский оправдывался:
- Каюсь - виноват! Но у меня тут творились такие дела, что я неделями
не ночевал дома. Помните рыжую собаку во второй стадии бешенства? Так вот -
это первая в мире собака, которую удалось вылечить!
Близоруко прищурившись, Елена Петровна склонилась над клеткой. Собака ©
11-18 доверчиво лизнула ей руку и умильно завиляла хвостом, ожидая подачки.
Елена Петровна выпрямилась.
- Так вот вы какой... скромница! - сказала она с нескрываемым
восхищением. - Ведь вы создали новую вакцину, да?
- Да... - замялся Великопольокий. - "Сейчас скажу, - думал он, - ведь
она меня любит! Пусть антивирус создан другим, все же вакцины приготовил я?"
Но сказать правду было трудно. А услужливые мысли подсовывали
оправдание: все равно Рогов не приходил и, видимо, больше не придет. Доцент
Петренко уверен, что антивирус Брауна - абсурд.
И он не сказал "нет". Наоборот, он еще несколько раз произнес "да" в
ответ на восторженные вопросы Елены Петровны.
Через неделю в институт пришел Степан Рогов, и Великопольский сказал
ему давно приготовленную фразу, чувствуя лишь легкое угрызение совести:
- Это был бред сумасшедшего профессора!
Если бы Степану Рогову сказали, что история с антивирусом продолжается,
что кто-то присвоил этот заведомо непригодный препарат, он только бы
рассмеялся. Антивирус Брауна для него больше не существовал.
Обтесывая острым топором огромные сосновые бревна или снимая фуганком
тончайшую шелковистую ленту с кромки блестящей доски, Степан меньше всего
думал о медицине.
Как приятно было дышать густым смолистым воздухом, остановиться на
минутку, расправить плечи, а затем вновь сверлить, долбить, строгать упругое
звонкое дерево, наблюдая, как бесформенный обрубок превращается в переплет
оконной рамы или в затейливую резьбу.
Сложному столярному мастерству его учил бригадир Митрич. Щуплый,
невысокий, в старомодных железных очках, с реденькой клочковатой бородкой,
Митрич был не по-стариковски подвижен. Он то и дело подбегал к Степану,
поучая:
- Что ж ты, хлопче? Та цэ ж сосна, она тонкое обхождение любит. Вот, к
примеру, сук ядерный... Ты его обойди да окружи, чтобы не задирался, а
блестел!
Размеренным точным движением он подбивал лезвие рубанка, проводил им
несколько раз по бруску, и дерево начинало блестеть, словно натертое воском.
Старик удовлетворенно кивал головой:
- То-то, хлопче!.. Дуб - он и крепче, и полируется добре, а - тяжел.
Степану нравилась быстрота, с которой возводились дома, нравился
неугомонный Митрич, его манера говорить о дереве с уважением, словно о
человеке.
Он полюбил мерные вздохи фуганка, визг пил, звонкое постукивание
топоров; полюбил вечера у костра, когда строительная бригада собиралась
покурить, поговорить о житье-бытье, помечтать о будущем.
К костру подходили женщины и вступали с бригадиром Митричем в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг