- Не хочется, - сказал он тихим голосом. - Очень вкусно, но мне не
хочется.
Он выпил только глоток вина.
В салоне шли невеселые разговоры.
Ночной мрак еще не вполне рассеялся, и за окнами виднелась темно-синяя
мгла рассвета. Вдруг на небе вспыхнули огни полярного сияния. Профессор
приподнялся на локтях, чтобы лучше видеть поразительное явление, но со стоном
опустился на постель.
- Вам плохо, Михаил Андреевич? - спросила, склоняясь к нему, Наташа.
- Не знаю... Голова болит... И глаза режет. Света выносить не могу...
Наташа прикрыла настольную лампочку листом темной бумаги.
Пришел Виктор Петрович и спросил:
- Температуру мерили?
Наташа посмотрела на градусник: 38,8...
- Михаил Андреевич, покажите-ка ваш язычок! - попросил академик.
Язык у астронома был покрыт странным бурым налетом. Академик нахмурился.
- Скорее сделайте анализ крови! - тихо сказал он,
Наташу не нужно было просить дважды. Быстро и ловко она проделала
процедуру, улыбнулась больному, попутно поправила одеяло и подушку.
Михаил Андреевич лежал с закрытыми глазами и молчал.
Виктор Петрович и Наташа прошли в лабораторию и там вместе произвели
анализ. Склонившись над микроскопом, молодая женщина торопливо делала
подсчеты. Когда все было закончено и результаты анализа лежали в виде
лейкоцитарной формулы, академик просмотрел ее и помрачнел.
- Белокровие! - сказала Наташа. - Типичный лейкоз!
Если раньше количество белых шариков было значительно больше нормы, так
как организм призывал на помощь все свои оборонительные силы, то сейчас в
кубическом миллиметре крови едва насчитывалась тысяча лейкоцитов. Изменился и
самый их состав. Преобладали формы, свидетельствующие о разрушении, о
катастрофическом ухудшении состава крови. Число красных кровяных телец также
было значительно ниже нормы.
- Сейчас же надо сделать переливание крови, - сказал академик. - Какая у
него группа?
- Вторая.
- Очень хорошо! Моя кровь подходит. Берите скорее и пойдемте к нему...
Наташа стала кипятить шприц. Лейкоцитарная формула ясно говорила, что в
организме Михаила Андреевича происходят чрезвычайно опасные явления.
Кроветворные органы были, очевидно, парализованы, а резервы организма
истощились. Помочь могла только кровь другого человека. Надо было действовать
быстро, и Виктор Петрович, ни минуты не раздумывая, предложил себя в качестве
донора. Академик засучил рукав рубашки. Наташа проворно взяла у него 300
кубических сантиметров алой животворной крови. Едва место укола было прикрыто
кусочком ваты, Виктор Петрович поспешил к больному. Академик сам руководил
операцией.
Пока делали переливание крови, остальные астронавты стояли в дверях, так
как всем уже стало известно о тяжелом положении астронома. Никто не задавал
вопросов. Михаил Андреевич лежал неподвижно на спине и не произносил ни слова.
Лицо его покрывала мертвенная бледность.
Несмотря на то, что все было сделано с предельной быстротой, переливание
крови никаких результатов не дало. Виктор Петрович с тревогой смотрел на
умирающего.
Теперь становилось ясно, что над ученым уже веяло дыхание смерти.
- Скажите, как вы себя чувствуете? - спросила Наташа.
- Кружится голова... - едва слышно ответил астроном. - Болит очень...
Широко раскрытые глаза ученого вдруг начали бессмысленно блуждать по
сторонам. Больной, видимо, старался остановить их движение, но не мог. Глаза
вышли из подчинения его воле.
- Дайте ему пентоксил! - сказал академик. - Скорее! Дорога каждая минута.
Наташа бросилась к аптечке.
- Захватите глюкозу! - кинул ей вдогонку Виктор Петрович. - И витамин "В".
Надо сделать инъекцию.
Академик Яхонтов не считал себя медиком. Его основной профессией была
палеонтология, но всякий палеонтолог в то же время является биологом и поэтому
ближе стоит к медицине, чем представители точных наук. Из шести астронавтов
только Наташа имела медицинское образование, да и то среднее. Естественно, что
лечить больного пришлось самому начальнику экспедиции. Всем хотелось знать, в
каком положении находится больной товарищ, и Виктора Петровича засыпали
вопросами. Но он ничего не мог на них ответить.
- Неужели он умирает? - огорчался Сандомирский.
- Лейкоз! - ответил Виктор Петрович. Это латинское слово обозначало
заболевание всей системы кроветворных органов, глубокое поражение организма,
быстро приводящее к роковому концу.
Профессор Шаповалов уже ничем не напоминал теперь веселого толстяка, каким
все привыкли его видеть.
На койке лежал человек с заострившимися чертами лица, ослабевший
настолько, что ему было трудно даже говорить.
Но вливание глюкозы оказало свое действие. Умирающий почувствовал приток
сил. Он открыл глаза.
Наташа сидела у него в ногах. Яхонтов стоял около постели, а другие
астронавты находились в дверях, так как никому не разрешалось входить в каюту
астронома, кроме Наташи. Они издали наблюдали, как совершается великое
таинство смерти.
- Михаил Андреевич, мы сделали переливание. Теперь дело пойдет на
поправку, - убеждала астронома Наташа.
Профессор посмотрел на молодую женщину, склонившуюся над ним, и его глаза
приняли сознательное выражение. Он пытался что-то объяснить.
- Что вы хотите сказать? - спросила Наташа.
- Бесполезно... - прошептал профессор.
- Почему - бесполезно? Наоборот, всё в порядке! - хотела его утешить
Наташа.
- Бесполезно... Лучевая... лучевая болезнь!.. Смерть! Другого исхода...
нет... Не может быть... Виктор Петрович не верил своим ушам:
- Почему - лучевая болезнь? Как вы могли захворать? Где?
Если это была лучевая болезнь, то средства, примененные для спасения
больного, уже не могли прекратить разрушительное действие радиоактивных
частиц. Очевидно, отравление было слишком сильным, но переливание крови,
питательный препарат глюкозы и сильная доза пентоксила поддержали на некоторое
время организм профессора в борьбе со смертью.
Михаил Андреевич медленно заговорил. О том, что произошло, он рассказал
отрывисто, отдельными словами. С трудом можно было понять, в чем дело. Впервые
участники экспедиции узнали, как профессор попал в Ущелье Горячих Скал.
Яхонтов был вне себя.
- Почему же вы молчали? - изумлялся и одновременно возмущался он. -
Взрослый человек! Ученый! Неужели вы не понимали, что обрекаете себя на
страшную смерть! Нужно было немедленно принять меры...
Больному снова стало хуже. Он говорил отдельными фразами, делая большие
паузы, порой оставляя мысли недосказанными:
- Я хотел... Надо было... Что-нибудь и для себя... Лично... Главная роль у
других... Начальник... Пилоты... Хотелось иметь свое... Только свое!.. Научная
репутация. Имя...
Академик понял и теперь глядел на больного, бледный и от скорби и от
негодования. Постепенно чувство сострадания взяло верх.
Профессор еле слышно говорил:
- Надеялся на организм... Не думал... что...
- Голубчик, как вы могли это допустить? - не мог успокоиться академик.
- Пока мог... работал над этим вопросом... Самостоятельное исследование...
- Какое несчастье! - не выдержала Наташа. Профессор сделал знак, чтобы
Виктор Петрович склонился поближе, и прошептал:
- Там, письмо жене... Передадите... Если удастся вернуться... Дети...
Он хотел еще что-то сказать, но внезапно по лицу его пробежала судорога.
Рот остался полуоткрытым, а левый глаз замер неподвижно.
Наташа громко вскрикнула и закрыла лицо руками.
- Умер? - спросил шепотом вошедший на цыпочках Сандомирский.
Академик отрицательно покачал головой.
- Нет! Еще один шаг к концу. Вероятно, это кровоизлияние в мозг.
Односторонний паралич...
Коварный радиоактивный яд действовал не сразу. Частицы вещества,
распространяющие лучистую энергию, проникли в тело ученого, скопились в
клетках костного мозга, выполняющего самую важную роль в деле образования
крови. Здесь они вели незаметную, но смертоносную работу. Кроме этого, лучевая
болезнь сделала кровеносные сосуды хрупкими и непрочными. В результате
последовал паралич. Зрелище было мучительно тяжелым, но никто уже не мог
помочь умирающему.
Наступила ночь. У постели профессора осталась только Наташа. Три раза
приходил справляться о состоянии больного Виктор Петрович. Потом заглянули
Сандомирский и Красницкий. Михаил Андреевич умер глубокой ночью. Почему-то
смерть всего чаще приходит к человеку на рассвете.
* * *
Похороны происходили на другой день. Среди лилового сумрака на берегу
показалась печальная процессия. Четверо мужчин несли на одеяле, по двое с
каждой стороны, человеческое тело, завернутое в белую ткань. Позади виднелась
фигура женщины, которая плакала.
Группа медленно и торжественно поднялась на плоскогорье. Там на людей
налетел сильный ветер.
Михаила Андреевича Шаповалова похоронили совсем недалеко от места, где
впервые пристала ракета, высоко над морем. Здесь вырыли могилу и предали земле
тело ученого. Никаких речей не было. По лицу Наташи катились слезы. Впрочем,
их никто не видел под маской.
Мужчины лучше владели своими чувствами, но у всех было тяжело на сердце.
Каждый спрашивал себя: "А я? Что станется со мной?"
Вместо надгробного памятника на могиле водрузили большую глыбу базальта,
постояли еще несколько минут и медленно пошли обратно.
С неба хлынул сильный дождь.
ГЛАВА XXII,
в которой академик Яхонтов находит первичные коллоиды
Хотя ночь на этой странной планете длилась свыше двух земных недель, но за
работой время прошло незаметно. Кроме того, слишком много всяких огорчений
выпало на долю оставшихся в живых астронавтов.
Вставали все в семь часов утра, в восемь садились за завтрак, а потом
начинались работы в лабораториях и мастерских. В три часа снова собирались в
салоне, обедали, отдыхали, затем опять работали до девяти часов вечера. Затем
был ужин, и все расходились по каютам, кроме дежурного. Приготовлением пищи и
уборкой помещений поочередно занимались все без исключения, а вахту несла даже
Наташа.
Несмотря на непроницаемый мрак, регулярно проводились измерения
температуры воды и воздуха, барометрического давления, силы и направления
ветра, количества осадков. Работу, которую раньше выполнял покойный астроном,
разделили между оставшимися. За это время была также закончена гербаризация
образцов растений, составлена коллекция горных пород и живых организмов,
проявлены кинофильмы и фотоснимки.
Красницкий и Сандомирский привели в порядок все приборы и механизмы ракеты
и еще раз осмотрели стратоплан, вездеход и подводную лодку.
Несколько раз появлялись полярные сияния, поражая все новыми и новыми
эффектами. В этом отношении природа Венеры была неистощима на выдумки.
Жить ночью было даже легче, чем днем. Температура воздуха и воды за ночной
период суток понизилась до плюс 10 градусов. Ветры и волнение на море
прекратились, и дожди выпадали редко. Бурные атмосферные явления происходили
только на освещенном полушарии. Если бы не темнота и не надоевшие кислородные
маски, было бы совсем терпимо. Ночная прохлада после дневной жары была
особенно приятной. Днем людям казалось, будто их поместили в парильное
отделение русской бани, а ночь на этой планете создавала самые благоприятные
условия для работы.
Профессор Шаповалов умер на самом исходе ночи. Вскоре после его смерти
наступил трехсуточный рассвет, очень похожий на земной: сначала фиолетовый,
затем сиреневый, потом розовый и, наконец, алый и желтый. День вступал в свои
права. Красницкий снова спрятал этюдник. Только утренние и вечерние сумерки
будили в нем восприятия художника.
Писал он маслом неплохо. Особенно удалось художнику полотно, изображавшее
пустынный берег спокойного моря в те часы, когда природа на Венере залита
удивительным по красоте нежно-розовым сиянием. Для всякого художника розовая
гамма красок является большим испытанием, так как тут легко впасть в
сладенькую красивость, но ученый с большим тактом использовал эти краски,
нигде не нарушая чувства меры. Глубокие познания в химии и мозолистые руки
вполне уживались с тонким вкусом. Своеобразная прелесть здешнего ландшафта
была передана в его этюдах с большим настроением.
Астронавты удивлялись:
- Почему только здесь обнаружились ваши таланты, Иван Платонович?
Говоря об искусстве, Красницкий становился более разговорчивым, чем
обычно.
- Друзья, - мягко улыбаясь, объяснял он, - после долгого перерыва я увидел
краски природы только на Венере. Во время полета так мучительно было полное
отсутствие цвета. Кругом черная пустота и абсолютно белый свет Солнца. Ничего
больше. Никакого цвета. Это невыносимо. Сначала и здесь было плохо. В полдень
планета мрачна и груба по колориту. Зато в сумерки Венера прекрасна. Вот я и
пишу теперь...
Всех удивляло, что, говоря о природе и показывая этюды, Иван Платонович
трогательно смущался и проявлял
чрезвычайную застенчивость. Однако созданные его кистью образы дикой и
первозданной природы Венеры вызывали общее восхищение.
* * *
Когда снова настал день, астронавты продолжили работы по изучению Венеры.
Отдыхая за круглым столом, часто вспоминали Шаповалова. Чаще других упоминал
его имя Сандомирский, который лишь незадолго до смерти ученого понял, какими
познаниями обладал астроном в своей области. Почти каждый вечер в салоне
возникали разговоры о возвращении. Путешественники никак не могли успокоиться,
что до сих пор не налажена связь с Землей.
Яхонтов вместе с Наташей и Владимиром приступили к ежедневным полетам на
высоте 20-30 километров. Было решено произвести аэрофотосъемку поверхности
Венеры.
С такой высоты объектив захватывал полосу местности шириной 125-150
километров. При средней скорости полета 800 километров в час и десятичасовом
рабочем дне за одни земные сутки можно было снять площадь в 1200 тысяч
квадратных километров.
Виктор Петрович придавал этой работе огромное значение и взялся за нее
сам. Дело в том, что фотоплан не только имел самостоятельную научную ценность,
но и был совершенно необходим для экспедиции из практических соображений. Лишь
с его помощью можно было обнаружить без длительных разведок места, где имело
смысл искать природное горючее. Как известно, каждые два соседних снимка,
сделанных с самолета, образуют стереоскопическую пару, поэтому, рассматривая
их в стереоскоп, можно отчетливо увидеть рельеф местности, а опытный геолог
всегда в состоянии представить себе на таких снимках процессы, которые придают
ту или иную форму поверхности планеты. Это, в свою очередь, позволяет судить о
наличии тех или иных ископаемых на данном участке.
Ежедневно, ровно в девять часов утра, академик, бодрый и улыбающийся,
поднимался по лесенке в кабину стратоплана, где его поджидали Наташа и
Владимир. Пилот включал мотор, и серебристая птица, набирая скорость, стрелой
неслась по волнам, а затем кругами взмывала к облакам.
Виктор Петрович лично следил за курсом, поправляя иногда Одинцова, и в
нужные моменты включал фотоаппарат. Самая съемка производилась автоматически.
Таким образом за двенадцать дней, при регулярных полетах независимо от
состояния погоды, удалось получить очень ценную карту поверхности Венеры на
площади свыше 15 миллионов квадратных километров.
Теперь стало совершенно ясно, что большую часть планеты покрывала вода.
Над необозримой гладью горячего океана поднимались отдельные острова и целые
архипелаги. Континентов на Венере не было. Ракета оказалась у самого крупного
из островов, обладающего довольно разнообразным рельефом. Значительная доля
его поверхности приходилась на скалистую равнину, где среди лесов текли
многоводные реки. Другую сторону острова занимали горы. Многие вершины
терялись в облаках, поэтому горный район был отражен в фотоплане лишь
частично. Недавняя авария послужила хорошим уроком, и Владимир уже не летал
теперь над горами.
Не раз Владимир и Наташа просили разрешения опять подняться за пределы
атмосферы, чтобы установить связь с Землей. Тоска по родине доходила до
предела. Иногда казалось, что просто не хватит сил выдержать еще день разлуки.
Особенно хотели услышать голос Земли молодые астронавты - Наташа и Владимир. В
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг