- Но я не хочу быть шпионом, - сказал Терри.
- А вас никто и не заставляет. Вы - ученый, ваше дело двигать вперед
науку, а уж другие люди, кого отечество призвало к трудной и неблагодарной
работе, сделают то, что иные считают грязным, не достойным джентльмена, - с
обидой сказал Бахбах.
Терри стало неловко.
- Извините, я не хотел обижать вас, - сказал он. - Но я не могу...
Понимаете, не могу...
- Да никто вас и не заставит делать то, что не согласуется с вашими
убеждениями, воспитанием и прочим. Мы просим вас только... от имени
отечества просим... отдать свое открытие для блага цивилизации. Вы
сконструируете новую модель прибора, а мы уж подыщем человека...
- Это невозможно, - перебил Терри.
- А если такое изобретение окажется у наших врагов, вы думаете, ученые
откажутся пустить его в ход? Наши ученые устроили целую мелодраму из-за
того, что Бизнесония воспользовалась их изобретением и, прекратив одним
ударом войну, сохранила сотни тысяч жизней наших сограждан. А ученые в
стане врага спокойно, без мелодрам отдают свои открытия государству.
- Простите, Гарри, - сказал Холфорд, - я хотел бы добавить, что
открытием нашего друга заинтересовался еще один департамент. Я имею в виду
департамент иностранных дел, - обернулся он к Терри. - Ведь дипломатия -
это как раз умение скрывать свои мысли. Понимаете ли вы, какое значение
приобретает ваше открытие, мой друг?
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Терри ушел из здания департамента вооружения в смятении чувств. Он
отказался от предложенной Холфордом автомашины, предпочтя пройтись и
поразмышлять.
Признаться, он до сих пор не представлял себе степени ответственности
за то оружие, которое готовился передать в руки человечества, и не
задумывался о правах и обязанностях ученого.
Мысли об этом однажды у него возникли, но, следуя примеру отца,
поставившего себе за правило избегать всего, что связано с политикой, Терри
постарался уйти от взволновавших его событий.
Это было в те дни, когда взорвалась первая атомная бомба. Газеты
захлебнулись в огромных шапках, ликовавших по поводу мощи нового оружия.
Ученых, создавших это оружие, возвели на пьедестал, они стали заметными
фигурами в государстве, затмив славу полководцев и дипломатов. Что касается
самих ученых, то они принимали потоки славы и почета как должное,
заслуженное признание полезности своих трудов. Это коснулось даже тех, кто
никакого отношения к созданию нового оружия не имел. Насколько раньше,
бывало, неприлично признаться, что в этом мире деловых людей ты отдаешься
каким-то мыслям, которые ни сегодня, ни завтра, а может быть, и никогда не
принесут ни тебе, ни твоим близким бульгенов, настолько в эти дни приятно
было сказать: "Я занят научной работой". И это значило, что пройдет
какое-то время и плоды твоих размышлений, возможно, засверкают в мире так
же ослепительно ярко, как зарево, вставшее над городом, где взорвалась
бомба.
Но патриотический угар вскоре прошел. Заговорили о сотнях тысяч жертв
взрыва бомбы, об ужасах, которые она несет человечеству. Сами создатели
этого оружия выступили за то, чтобы запретить его использование.
Вот тогда-то Терри задумался над тем, какими правами обладает ученый и
какую ответственность он несет за свои действия перед человечеством.
Имел ли право ученый, который нашел свое призвание в работах над
расщеплением атомного ядра, прекратить исследования на том основании, что
его открытием воспользуются для умерщвления тысяч, миллионов людей? Но,
во-первых, он мог и не представлять себе, что его научная работа будет
использована для целей вооружения. Во-вторых, даже если он сознавал это,
его оправдывало то, что расщепление атома может быть использовано в мирных
целях и принести человечеству не только бедствия, но и благо. В конце
концов мало сейчас в мире научных открытий, которыми не пользовались бы для
целей наступления или обороны военные. Если бояться этого, то следует
прекратить всякую научную работу, а это значит обречь на гибель цивилизацию
и вернуть человечество к доисторическим временам. Ведь так рассуждая,
нельзя было создавать аэроплан для того, чтобы впоследствии не появился
бомбардировщик, и, боясь бактериологической войны, следует запретить
изучение микробов.
В то же время Терри чувствовал, что кто-то должен нести
ответственность за гибель сотен тысяч ни в чем неповинных людей. Но он
постарался снять эту ответственность с ученых под видом моральной
нейтральности науки. Они не отвечают за то, каким образом используют
созданные ими орудия государственные деятели. Пусть последние и несут
ответственность за свои действия. Что касается социального устройства мира,
то Терри Брусс опять-таки, следуя советам отца, старался об этом не думать,
убежденный в том, что это не его область деятельности. Его дело - изучение
мозга человека. Есть люди, считающие своим призванием политическую
деятельность, досконально разбирающиеся в хаосе социальных противоречий,
имеющие твердые суждения о происходящем. Пусть они и благоустраивают мир, и
отвечают за то, что в нем происходит.
Можно было и сейчас спрятаться за удобной ширмой моральной
нейтральности науки, но Терри понимал, что это не так просто, как казалось
тогда, когда речь шла о праве и ответственности других ученых. Сейчас это
коснулось его лично.
И самое неприятное было то, что нельзя оправдаться незнанием. Уже тот
факт, что прибором Терри заинтересовался не департамент здравоохранения, а
военные и тем более БИП, ясно показывало, для каких целей он будет
использован.
Но что, если такой прибор окажется в руках государств, враждебных
Бизнесонии? Остановятся ли они перед тем, чтобы использовать его в своих
целях? Может быть, правы Бахбах и Холфорд и его долг, патриота, помочь
своему отечеству?
Никогда до сих пор Терри Брусс не чувствовал себя настолько
беспомощным. Он шел по улицам, не замечая прохожих и реклам, машинально
забрел в скверик и уселся на свободную скамейку. Он был настолько поглощен
своими мыслями, что долго не замечал происходящего вокруг. Его вывел из
задумчивости ребячий голос:
- Дядя, а дяденька, достань шарик.
Мальчонка лет шести теребил его за брюки, указывая другой ручкой на
цветной шар, застрявший в ветвях.
- Сейчас достану, - сказал Терри и ласково потрепал белые кудри
мальчишки.
Он встал на спинку скамейки и сбросил шар мальчику. Тот вежливо
поблагодарил Терри и побежал к детям, игравшим неподалеку. Терри стал
наблюдать за ними. Дети были опрятно одеты и, по всему видно, хорошо
воспитаны. Они принялись по очереди подбрасывать шар. Терри с удовольствием
заметил, как белокурый мальчишка, когда наступил его черед подбросить мяч,
уступил очередь девочке.
"Как много хорошего заложено в человеке от рождения, - подумал Терри.
- Дети так непосредственны, наивны, добры! Хорошо бы человеку сохранить эти
качества на всю жизнь. Как чудесно бы тогда жилось людям! Не зная
конкуренции, алчности, обмана..."
Гоняясь за шаром, дети оказались совсем рядом с Терри. Белокурый
мальчик на правах старого знакомого подошел к Терри и, с детской
непосредственностью отбросив всякие формальности, спросил:
- А как тебя зовут?
- Терри. А тебя как? - поинтересовался в свою очередь Терри.
- Барби.
- Очень приятно. Ты здесь один или с мамой?
- С мамой. Вон моя мама, - указал мальчик на даму, сидевшую со своими
приятельницами на скамейке по ту сторону аллеи. Она заметила, что сын
разговаривает с Терри, и поклонилась ему.
Терри приподнял шляпу. Мать Барби была, насколько это мог рассмотреть
Терри, очаровательным существом лет двадцати пяти-двадцати семи, с копной
волос таких же, как у сына, словно годы не властны над ними и они сохранили
свою детскую мягкость, только стали пышнее. Голубые глаза под густыми
ресницами очень гармонировали с прической и всем обликом этой хрупкой,
нежной женщины. Терри старался не глядеть на нее, но с удовольствием
прислушивался к ее речи, даже не воспринимая ее содержания. Голос у нее был
такой же мягкий и нежный, как вся она.
Прошло минут двадцать. Дети продолжали спокойно играть. Терри приятно
было наблюдать за ними. Осенняя задумчивость деревьев тоже действовала
успокаивающе. И Терри понемногу забыл о печальных мыслях и событиях,
которые одолевали его. "Мир вовсе не так плох, как порою кажется, -
размышлял он. - Человек сам себе усложняет жизнь. Счастье в спокойствии,
довольстве тем, что имеешь. Мечта о большем может оказаться вечной,
непрекращающейся погоней за несбыточным. Стоит ли растрачивать на нее свои
силы? Надо принять мир таким, каким он создан. Если все люди это поймут,
сразу прекратятся распри, войны, вражда..."
Что-то снова прервало раздумья Терри, вначале он не понимал что
именно. Потом увидел: темное пятнышко среди примелькавшихся белых детских
лиц. В кругу игравшей детворы оказался негритенок. Он робко встал в круг и
терпеливо дожидался, когда придет очередь подбросить шар. Дети не обратили
на него особого внимания, только девочка, оказавшаяся по правую руку,
немного отодвинулась. Шар теперь оказался у нее. Она ловко подбросила его,
поймала., снова подбросила - поймала. И так семь раз. Терри, точно и сам
участвуя в игре, считал. Восьмой раз она не поймала мяч, и он упал на
землю.
Настала очередь негритенка. Он схватил шар обеими руками, черные
зрачки его глаз буквально плясали от радости. Он очень высоко, не по
возрасту., подбросил мяч и ловко поймал его. Второй раз - еще выше. Еще
раз...
Терри вначале не узнал голоса. Грубый, властный. Он не сразу понял,
что это кричит очаровательная женщина, мать Барби.
- Что это? Боже! Какой ужас! Посмотрите, куда забрался этот
черномазый. Барби! Дети! Идите скорее сюда! За чем смотрит полиция?
Негритенок тоже не сразу понял в чем дело и продолжал подбрасывать
шар. Но круг ребят стал редеть, потом Барби вырвал шар из рук негритенка...
Негритенок остался один возле Терри. Растерянный, оглушенный. Он
повернулся к Терри и посмотрел ему прямо в глаза.
Все дети любят спрашивать. И порою нам бывает трудно ответить, так
непосредственны и наивны их вопросы.
То, о чем молча спрашивал маленький негритенок, не было вопросом
ребенка. И Терри Брусс это понял.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Сейчас наступила пора прервать повествование и рассказать о
второстепенном персонаже., который, однако, сыграл немаловажную роль в
судьбе и поступках главного героя.
Это Тау Пратт. Юным читателям он, пожалуй, неизвестен, но тем, кто
следит за газетами по крайней мере шесть-семь лет, это имя должно помниться
по делу доктора Хента, столь нашумевшему в Бизнесонии.
Несколько лет назад доктор Хент, продолжая опыты своего учителя
Милоти, создал препарат, возбуждающий музыкальные способности у детей. Его
открытием воспользовались дельцы, вынудившие Хента применить препарат до
того, как он достаточно хорошо был изучен. В интересах наживы они
бесчеловечно эксплуатировали одаренных детей. Затравленный дельцами,
запутавшись в личной жизни, Хент покончил жизнь самоубийством.
Эта трагическая история не осталась, однако, в тайне, на что
рассчитывали учредители Общества покровительства талантам. Ее предали
гласности в газете "Голос правды" прогрессивный журналист Тау Пратт и дочь
Милоти - Эли. Оба они угодили в тюрьму по обвинению в нелояльности к
существующему строю.
Теперь мы имеем возможность сообщить читателям, что Тау Пратт удалось
выбраться из тюрьмы и" в отличие от слабых, нестойких людей, у которых нет
ясной цели в жизни, тяготы заключения не сломили его, а наоборот, убедили в
том, что надо продолжать борьбу за подлинную свободу человека. С таким
настроением, которое вполне одобряла Эли Милоти, ставшая к этому времени
его женой, Тау Пратт оказался подходящим сотрудником для газеты "Голос
правды".
Бизнесонский читатель знает, что газета "Голос правды" никогда не
привлекала внимание читателей к таким заведениям, как игорный дом "Дама
треф". Не на того читателя рассчитана газета, не те интересы намерена
удовлетворять. И если редакция на сей раз изменила своему правилу, то на
это были серьезные основания.
Когда Тау Пратт предложил дать в газету репортаж об игорном доме, это
было встречено в редакции с удивлением.
- Этого еще недоставало, посылать сотрудников рабочей газеты в игорный
дом, - сказал ему редактор газеты Лоренс. - Не выпил ли ты?
Но Тау Пратт, изложив план задуманного репортажа, доказал, что он в
трезвом уме и при ясной памяти.
- Я покажу, как шалопаи проигрывают деньги, нажитые на труде и поте
рабочих, - сказал он.
...Лицо одного из посетителей игорного дома "Дамы треф" привлекло
внимание Тау Пратта. Этот человек приходил с долговязым посетителем, но сам
не участвовал в игре. Он, однако, не случайно приходил сюда, ибо его
спутник всегда уходил с большим выигрышем.
"Как сутенер за проституткой, так и этот увязался за игроком, -
подумал Тау. - Пополам делят барыши". Он убеждал себя в том, что недостоин
уважения и симпатии человек, прибегающий к подобным методам "заработка", и
все же чувствовал какое-то неодолимое желание узнать поближе его, понять,
что руководит им, представить себе ясно цели, которые толкнули
интеллигентного и, по всему судя, мыслящего человека на такой путь.
Три дня ходил Тау Пратт в игорный дом и, фиксируя в своей памяти все,
что здесь происходит, обращал особое внимание на долговязого человека,
загребавшего на игорном столе одну кучу бульгенов за другой, и на его
спутника.
В один из этих же дней Тау Пратт встретил прыщавого молодого человека
в обществе Юниты, которую он хорошо знал и с матерью которой профессия
журналиста столкнула его однажды. Это было как раз во время уже
упоминавшейся забастовки в связи с механизацией боен и увольнением 76
рабочих. Редакция "Голоса правды" поручила Тау Пратту осветить эту
забастовку, и он был свидетелем как событий, разыгравшихся на производстве,
так и того, что произошло на банкете, где Харви Кювэтт произнес свою речь.
В поисках ответа на вопрос, что могло заставить простого рабочего
пойти наперекор действиям своих товарищей по классу, Тау Пратт побывал в
семье Харви Кювэтта и долго беседовал с его супругой. При разговоре
присутствовала и Юнита. Мать Юниты откровенно изложила свои взгляды, но
попросила об этом не писать. Тау Пратт пообещал и действительно ничего не
упомянул об этом в своем репортаже. Репортер "Голоса правды" произвел
весьма благоприятное впечатление на мать Юниты. Она согласилась даже
распространять газету. Харви не подозревал, чем занимается его супруга,
которую он считал образцом добродетели и смирения. Но Юнита знала и, хотя
сама не участвовала в опасном поручении, добровольно выполняемом матерью,
однако сочувствовала ей. Тау Пратт с большой чуткостью относился к Юните,
как к цветку, которому судьба уготовила нелегкую долю: с одной стороны,
испытывать осушающее дыхание пустыни - мира невежества, стремления к
наживе, где прозябал отец, - и освежающего ветерка незнакомого, прекрасного
мира, куда стремилась мать.
Можно себе представить огорчение Тау Пратта, когда он увидел Юниту в
обществе одного из посетителей игорного дома "Дамы треф".
Не утруждая себя долгими поисками предлога, он встретился с Юнитой и в
осторожной форме постарался предупредить ее о последствиях, которые могут
иметь встречи с подобным молодым человеком.
Юнита, непосредственная, верящая в добрые чувства Тау Пратта и в то,
что он не использует во зло рассказанное, ввела его в курс дела. Так Тау
Пратт узнал об открытии Терри Брусса, о роли, которую оно сыграло в жизни
двух влюбленных, об участии в этом деле Пирса, о предложении Бюро
исследования поведения и всем остальном...
Терри Брусс после всего, что он увидел и о чем говорили ему Бахбах и
Холфорд, был готов ответить: "Да!", ибо убежден был в том, что сделает это
в интересах своей родины и мировой цивилизации. но по настоянию Юниты он
заявил Бахбаху:
- Если можно, я подумаю.
- Пожалуйста, мы вас не торопим, - ответил Бах-бах, уверенный в успехе
бесед.
И это был первый просчет БИП.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
На другой день, когда Бахбах, как они о том условились, позвонил
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг