часам. Он пошел не в отца. Когда русые волосы Саввы Ивича уже поседели и он,
отягченный летами, покинул уже ловлю, перевел собак из закуты в свою
светлицу - у Лавра вились уже на плечах черные как смоль кудри, в очах
светилось удальство, в сердце шумела буря юношеских страстей, в голове
толпились желания, в душе жажда воли и славы.
Он любил старую Иловну; она одна заботилась об нем, ибо отец его
заботился только о своих собаках. Но Иловна была не векожизна,[135] она
отдала богу душу.
После смерти ее Лавра ничто уже не приковывало к дому.
Узнав, что все Князья Русские идут войною в горы Черкасские по Ханской
воле на Ясов и Оуланов,[136] Лавр сдружился с Мирзой Якши, Темником
Понизовской земли, отправляющимся в Аш-Тарханы, где было сборное место
Князей. Зная, что отец не согласится на отъезд его, он скрылся тайно из
отцовского дома и пустился с Татарином по реке Бугу, от Буга большим
окопом[137] чрез степи, заселенные Ордами Татарскими, и чрез реки: Куфис,
Алматай, Сингуль, Данапр и проч. вплоть до Саркела на Танаше,[138] и потом
степью же до Аш-Тарханы.
Стан Князей Русских был расположен между рекою Атель и Ахтубой.
Лавр поклонился Князьям: Великому Князю Димитрию, Андрею Александровичу
Городецкому, Князю Ростовскому, Князю Ярославскому и Князю Глебу
Белозерскому, потом явился к Хану Мангу-Тимуру, ибо желал служить вольным
воином.
В Просинец[139] войско Татар и Русских двинулось от Ателя к Терку,
прошло реку Соану, перешло Терк и обложило город Тиауко, близ ворот
железных, в городах Ясских и Черкасских.
Когда уже Тиауко был взят, Аланы и Ясы покорились снова игу Татарскому.
Лавр невзлюбил губительной войны, размышляя, что под игом Татар есть
только одна слава: свергнуть иго их - он отстал от рати, переходившей
Аланскую землю, и ехал задумчиво боком юдоли. Конь его, управляемый
собственною волею, забрел в ущелья и вывез Лавра на поляну, окруженную
роскошной природой; Лавр очнулся, увидев хижину, подле которой сидел на
толстом пне дерева старец в волосяной одежде - и плакал как младенец.
Жалко стало Лавру старика; он спросил его о причине горя.
- Здесь стояло великое древо! - отвечал старик наречием, похожим на
Русское. - Насадил его дед мой, тому назад двести лет; под тенью его часто
сидел отец мой, жена и дочь моя; к нему сходились соседи плясать и петь
песни; под ним привык отдыхать и я; оно было лучше людей: оно не требовало
платы за тень свою!.. Оно было памятником, осенявшим могилу любимых мною...
Пришли враги и срубили мое дерево!
Плачевный голос старика был звучен.
С испугом выбежала из хижины девушка в белом карсите,[140] с повязкою,
усеянной серебряными кружками. Она бросилась к старцу, обняла его, что-то
сказала ему нежно и обратила смущенный, недоверчивый взгляд на Лавра.
- Добрый старик! - вскричал Лавр. - Я заменю тебе твое любимое древо, я
осеню твою старость!
Старик посмотрел с сожалением на Лавра.
- Внимай, юный брат, словам времени! - сказал он. - Если б рука моя
опиралась на костыль, а не на это доброе существо, ты не давал бы
необдуманного обета, ты не с той волею шел к нам, чтоб поселиться здесь.
Есть у нас довольствие и мир, но у нас нет славы, которую вы ищете. Иди же,
юноша, вперед, но не забудь, что есть две славы: есть слава, сеющая благо,
насаждающая на земле древо мира, и другая, ложное солнце, изливающее не
благодетельный свет, а жадный пламень. Иди, юноша, далее! Зачем хочешь ты
обратить дочь мою в преграду, остановившую добрый порыв твой? Иди под кровом
неба!
- Не отгоняй меня от себя, добрый старец! - вскричал Лавр. - Я проклял
уже ту славу, у которой в руках только меч и огнь, а для всякой другой славы
дочь твоя не преграда. Край ваш разорен, кроме неба и земли, в нем ничего не
осталось, я поведу тебя на свою родину.
- Кроме неба и земли? - сказал старец. - Что ж нужно более для
человека? Или не с кем бы было беседовать ему в уединении? Или не на что
смотреть ему и нечему дивиться? А светила небесные? А голос всей природы, к
которому так внимательно доброе сердце?.. А песни птиц, которые трогают,
веселят, но не печалят души, как люди, своими жалобными звуками?.. А жаркие
объятия солнца, а ласки прохлады, а труд, доставляющий сладость
отдохновения?..
- Дивны слова твои, старец; я хочу остаться с тобою! Между тобой и
дочерью твоею я буду жить как между небом и землею.
- Ты один в мире или есть на земле человек, которого ты можешь назвать
отцом?
- Отец?.. есть.
- Благословил ли он твою волю?
- Волю?.. Нет, он говорил, что у сына нет воли.
- Ты один у отца своего или есть и другие, которые имеют право на его
ласки и попечения?
Лавр задумался.
- Ласки и попечения? - сказал он наконец. - Меня ласкал не отец, а
старая добрая женщина, рабыня моего отца... Но она уже умерла.
Старик в свою очередь задумался.
- И ты хочешь непременно остаться здесь?
- Хочу, я ни от кого не слыхал таких речей, как от тебя, никого не
видел лучше твоей дочери!.. Говорят: если кого полюбишь, без того нельзя
жить, тот есть лучший друг в свете.
- Если не обманываешься ни в себе, ни в нем, - прибавил старик.
Лавр сел подле старика; солнце разожгло железный шлем его; он отер пот
с лица и вздохнул.
Когда девушка взглянула ему в лицо, услышала вздох его, увидела, что он
дружески сел подле отца ее, она вспыхнула радостью; недоверчивость и боязнь
исчезли с лица ее; она кинулась быстро в хижину, вынесла оттуда сладкое
питье, сделанное из сока плодов, и поднесла гостю.
Старик всматривался в лицо Лавра.
Из очей Лавра также покатились слезы.
Лавр остался у старика.
С каким радостным чувством встречал он и утро и Стано!
- Лаур, - сказал однажды старик, - ты любишь внуку мою, и Стано любит
тебя, я отдам ее тебе... будешь ли ты беречь ее, как свою голову?
Лавр приложил руку к сердцу и к челу своему.
Старик призвал Стано, сложил руки юноши и девы, накрыл их головы полой
своей одежды и обвел вкруг пня любимого своего дерева.
- Пройдите так весь круг жизни; да будет вам простор и на земле, и в
одной могиле!
Для каждого понятна эта минута слияния двух жизней, двух душ в одну
жизнь, в одну душу!
Проходят годы.
Лавр печален; часто Лавра нет дома; он уходит в горы. После долгих
ожиданий Стано ищет его и видит, что он сидит на вершине горы и глядит в ту
сторону, где садится солнце. Даль необозрима.
- О чем твое горе? - спрашивает Стано Лавра. Он не отвечает.
- О чем твое горе? - повторяет она со слезами. Лавр не отвечает.
- О чем твое горе?.. Лавр! - молится Стано печальному Лавру.
- Не ведаю, - отвечает он. - Мне все постыло, не разлюбил я тебя, не
разлюбил я отца твоего; но что-то манит меня туда... Когда взойду на эту
высокую гору, меня так и тянет броситься с нее в реку, которая течет в
Дон... Я бы взял тебя и отца твоего на плечи свои и бегом, стрелою пустился
бы вон по тому пути, который теперь порос густой травою!
Стано заплакала.
- Иди домой, скажи это дедушке, - произнесла она сквозь слезы и
повлекла Лавра за собою.
- Отец мой! - вскричала она еще издали, подходя к деду своему. -
Слушай, что говорит Лавр; ему грустно, горько в наших краях!
- Знаю, - сказал старик, посадив Лавра подле себя. - И птица помнит
небо, под которым оставила скорлупу, и она летит вить гнездо свое там же,
где была вскормлена и вспоена отцом и матерью... Иди, Лавр, на родину!
Возьми и свою Стано: без тебя ей не жить; а мне недолго смотреть на день; я
и без вас прилягу головой к этому пню и усну крепко.
- Нет, отец! - сказал Лавр. - Не пойду! Не шути над моей душой!.. Ты
мне дал Стано... да я не отниму ее у тебя!.. я останусь с тобой!
- Иди, Лавр, здесь нет для тебя спасенья от злой болезни, только родной
воздух излечит тебя. Иди, не губи ни себя, ни Стано. Ты не видишь
побледневшего лица своего и потухших очей; а я вижу их, и Стано видит их.
- Не иду, отец!
- Лавр, и я пойду с тобой; я хочу еще раз взглянуть на светлый мир.
Очи Лавра вспыхнули; он, казалось, ожил.
- Ты хочешь идти на мою родину?.. Она далеко! - произнес он опять
печальным голосом. - Нет! мы останемся здесь!
- Лавр! за этой горой есть река: сруби на ней насад;[141] когда будет
готов, ты и Стано пособите мне перейти гору; там сядем мы в насад и поедем
вниз по реке до Дона, а там до моря и в твою землю.
Лавр обнял отца и Стано.
Чрез несколько дней насад был готов и наполнен припасами.
Старик упал подле дуба на колени, взглянул на небо и залился слезами.
- Прости, юдоль счастливая, моя родная юдоль! прости прах отцов и
друзей моих!
- Нет, отец, мы не пойдем отсюда! - вскричал Лавр, тронутый слезами
старика. - Я не разлучу тебя с родной землею!
- Идем, - сказал старик решительно, облокотись на Лавра и Стано, - не
бойся, я не умру на чужой земле. Лавр! помоги мне идти.
Старик пошел; Лавр должен был исполнять волю его. Они перешли чрез гору
молча; спустились с утеса. Приблизились к насаду.
- Постойте, дети, - сказал старик, припав на колени и облобызав
землю. - Лавр, возьми с собой моей родной земли, насыпь у кормы.
Лавр исполнил желание его, наносил в ладью земли. Старик, довольный,
сел на насыпь. Стано села подле него; Лавр отчалил от берега, и по течению
реки ладья потекла догонять волны, которые стремились в Тана.[142] Река
извивалась между крутыми берегами в горах Аланской земли.
- Уж во второй раз еду я по этой реке, - сказал старик. - С купцом
Венедским Эсафатом ездил я рекою Тана, в озеро Азак, потом чрез гирло
Таманское в море Туманное, что Греки зовут Понт-Киммерион, а Татары
Олу-Денгис, то есть великое море. Был я и на твоей родине, Лавр; знаю я
дорогу на Запад. Прежние отцы мои жили на берегах Дуная, прославленных Царем
Аттилою, прадед мой Славий, роду Гуннского, ходил к Латынскому Воеводе
Вельзару с Славянами да Антами на помощь против народов, живущих на полночь.
Так рассказывал старик Лавру повесть старых времен.
Чрез несколько дней открылись, в синеве, берега реки Тана и потом
Греческий город Танаис, при устье реки. От сего города пустились они
восточным берегом озера Азака, или Меотического, который усеян был Торговыми
Вежами Греков.
При входе в гирло Таманское открылся им город Синда, а вскоре и
Таматархан,[143] покоренный Мстиславом, которому за удальство отец не дал
наследства на Руси и сказал: "Ты удатный, даю я тебе рать в наследство, иди
в Тмутаракань, отними Русское Княжество у Ясов и княжи там!"
Потом ехали они близ берегов Хазарии, коею овладели Венециане. Минули
богатую Кафу, Алушту, дивились на гору Шатер,[144] проехали Греческие
города: Херонез и Помпею. Когда же приблизились они к большому заливу и
Тендре, назван ной Греками Ахиллесово поприще, старик сказал: "Здесь
отдалимся от берега, здесь в отоке,[145] называемом Озу-Кыры, то есть Язское
поле, живут еще до сего времени разбойники Печенеги".
- Стано, вот моя родина, вот дом мой! посмотри на будущий счастливый
приют наш!
Лавр обнял Стано, выскочил из насада, подбежал к дому. Незнакомые люди
встретили его.
- Где отец мой? - вскричал он.
Толпа дворовых людей окружила его и, удивляясь странной одежде Лавра,
сшитой из звериных кож, вдруг захохотала.
- Твой ойтец, сынку? - отвечали ему в один голос несколько человек. -
Твой ойтец? Дал-Буг не веми... про то твоя майка знает. Ты, чуем, ловец
блудный?
- Мой отец Боярин отчины, Савва Ивич Пута-Зарев, - сказал гордо Лавр.
Толпа еще громче захохотала.
- Дал-Буг не веми! оже чварты рок сидит здесь Пан Погорнин Вельмужный!
Лавр всплеснул руками от ужаса.
- Друзья! - вскричал он. - Скажите, где отец мой?
Прекрасная наружность и печаль, изобразившаяся на его челе, тронули
всех. Один старик подошел к нему и сказал:
- В сей дедине юж нима твоего ойтца, Русский Князь Лев, с Галича, побит
Крулем Лешкою з Кракова, и ся земе юж належе до Крулевства и Панства. А
тутешни господаржи поздвижесе до Киева-града.
Слезы хлынули из глаз юноши, он воротился к ладье своей медленными
шагами.
- Отец! Стано! - произнес он. - Я обманул вас, погубил вас, нам нет
здесь приюта! Здесь нет моего отца!
- Он умер? - спросил старик, глубоко вздохнув.
- Нет, Ляхи овладели землею, все удалились отсюда бог ведает куда,
говорят, к Киеву!
Стано обняла Лавра, отерла слезы его, но слезы катились и из ее глаз.
- Дети, - сказал старик, - не печальтесь, кто живет под небом, у того
есть надежный кров!.. Солнце уже село, дети... ему уже не встать с запада...
так и жизнь!.. Завтра, Лавр, ты пойдешь с своею Стано в родную землю, не
оставаться же вам в чужой земле... моя со мною!.
А ты, отец мой? - вскричала Стано. Я? - отвечал старец. - Мне пора
отдохнуть!. Дети, когда я усну, постелите мне ложе вот под этим деревом, на
холме, оденьте меня этим покровом..
Старик показал на землю, насыпанную в насаде
- Отец мой! - вскричала Стано, убитая горестным чувством. - Что
говоришь ты?
У Лавра из очей брызнули слезы
- Солнце за горою, пора спокоиться, дети пусти, Ста но... дай мне
прочитать молитву на сон грядущий.
Старик обратился к востоку, стал на колени и про себя читал молитву: он
просил у бога сна... вечного.
Кончив моление, он благословил Лавра и Стано и прилег на землю,
настланную на насаде.
Лавр преклонил голову на руку; Стано преклонила голову свою на грудь
Лавра и молчали - лаская усыпление старца. Долго сон бежал от них; но
утомленные от слез очи смежились... и утреннее солнце осветило их сонных.
Наутро Лавр очнулся, вслед за ним очнулась и Стано. Старик спал еще,
против обыкновения. В первый раз еще не встретил он восхода солнечного и не
помолился. В первый раз не отвечал он благословением на утренний поцелуй
Стано, в первый раз сердце его было холодно ко всему!
V
На левой стороне реки Дана-Стры, близ Студеницы, на скате берега, есть
холм, на этом холме Стано на коленях склонила голову на насыпь свежей земли
и обливала ее слезами.
Над ней стоял Лавр, как обессилевший старец, опустив руки и голову.
Казалось, что Стано и Лавр окаменели в этом положении.
На правом берегу реки Дана-Пры, близ Вольного-Прага, на скате, есть
высокая могила. На этой могиле стоял иссеченный из дикого камня крест;
облокотясь на этот крест, стоял Лавр, один, мрачный, бледный; сердце его
было полно слез, очи сухи.
Настал 1320 год. В Галиче сидел на престоле Князь Андрей Юрьевич, во
Владимире Волынском Лев, брат его. В Киеве, совершенно разоренном набегами
Татар и зависевшем от Князя Галицкого, властвовал Станислав.
Русские князья, бывши в зависимости от Татар, сносили иго их терпеливо;
но не равнодушно смотрели на замыслы и на распространявшееся могущество
Гедимина Литовского. Во время войны его с Немцами Русские Князья, Андрей и
Лев, напали на области Литовские, опустошили берега Вилии. Но Гедимин
отмстил; помощь Татарская не помогла. Владимир и Луцк взяты. Позднее время
остановило Гедимина. На следующий год он приблизился к Киеву, и Станислав,
не участвовавший в восстании Льва и Андрея и подкрепляемый единственно
Татарами, вздумал обороняться; но, бессильный, он принужден был бежать и
предать Киев Литовцам.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг