Во время сей войны, несчастной по несогласиям Князей Русских для Южной
России, Лавр служил под знаменами Князя Льва Владимирского.
Искупив Княжество свое почти порабощением Гедимину, Лев умер в 1324
году, оставив наследником сына своего, мудрого Георгия, под власть коего
поступило и Княжение Галицкое, после дяди его, Князя Андрея Юрьевича, и
область Киевская. Он был последнею отраслью власти Русской над Южною
Россиею. С ним кончилась и повесть о славе ее.
Устарелый Лавр в награду за службу свою одарен был от Георгия богатою
отчиной на берегах Днепра. Погост Облазна с деревнями заменил ему
наследственную Днестровскую отчину.
На шестидесятом году от роду, невзлюбив одиночества и желая иметь
наследника, Лавр обрек себя в стражи непорочности прекрасной
пятнадцатилетней девушки. Принятый им на себя труд вознаградился в скором
времени рождением сына Олеля Лавровича.
Олелю Лавровичу было уже двадцать пять лет от роду, когда дряхлый отец
его, желая купить чресполосную землю у соседа, никак не сходился с ним в
цене и потому женил своего сына на соседской дочери Мине Ольговне с тем,
чтоб кусок чресполосной земли поступил в приданое.
После сего важного приобретения Лавр успокоился, а у Олеля Лавровича
родился через три года сын Ива Олелькович, названный Ивою в память своего
прапрадеда Ивы, совершившего в 40 лет хождение во Иерусалим.
Этот-то Ива Олелькович есть тот барич, о котором мы ведем речь; он-то
тот Русский витязь и сильный могучий богатырь, которого подвиги до сего
времени гибли в безвестности.
VI
Итак, читатель, верно, помнит, как наш барич Ива Олелькович ехал по
селу Облазне верхом на крестьянине Юрке с сукроем медовика в одной руке, с
вожжами и бичом в другой.
Все село дивилось ему и кланялось; деревенские ребятишки высыпали на
улицу и в подражанье баричу также взнуздывали и седлали друг друга;
работники забывали свои костыги, топоры, жигала, струги, скобели; женщины
бросали сечки, ухваты, сковороды и горшки; красные девушки свои веретены и
прялки; старики и старухи оставляли обыкновенный свой приют: печь, палати и
голбец;[151] все торопились смотреть на барича; кокошники и гладенькие
головки красных девушек то высовывались, то прятались в волоковых
окнах,[152] смотря по приближению и отдалению предмета их любопытства и
страха.
Для всех весел был поезд Ивы, кроме отцов и матерей коня Юрки и
колесницы Ионки: склонив свои головы на ладонь, они стояли пригорюнясь и
сквозь слезы голосили:
Ох ты, наш батюшка, наше детище!
Наше детище Юрка Янович!
Ох недаром ты, словно резвый конь, вскинул голову!
Бьешь копытами о сыру землю!
Загоняет тебя, позамучает лихой барчинок!
Вот уж три конца дал по улице,
Надорвет тебя, перебьет крестец:
Ох ты, батюшка, наш родной сынок!
Читатели не удивятся подобными материнскими чувствами, если узнают, что
Ива имел все свойства древних богатырей. Он недаром слышал от Лазаря-конюха
сказку про богатыря Усму, который одним ударом палицы губил по сту тысяч
душ, ломал руки и ноги всем, кто с ним в бой вступал, бил наповал встречных
и поперечных.
Ива был грозным подражателем богатыря Усмы. От него никому не было
прохода; с словами: "О о о о о! нечистого духа слыхом не слыхать, видом не
видать, вдруг нечистый дух проявился на родной Руси!" - Ива внезапно
наскакивал из-за угла на прохожих слуг, на челядь и поселян, на телят, на
гусей, на свиней, на овец и, по его выражению, гвоздил здоровым кулаком.
Не было суда на Иву, родная его матушка восставала против жалобников
словами: "Позабавиться детищу нельзя! Великое горе - желвак под глазом!
Лихая беда - нога свихнулась!.."
Таким образом проходил день за днем, а Ива час от часу становился
заносчивее, задорнее, сильнее, вольнее, смелее. Последнюю материнскую власть
над собою он сбросил решительностью своею - идти за тридевять земель, в
тридесятое? царство, искать себе жену Царевну, у которой во лбу светлый
месяц, в косе вплетены ясные звезды, вместо глаз многоцветные камни, на
ланитах румяная заря, у которой тело как пух лебединый, душа жемчужная, в
жилках переливается разноцветный бисер, а одежда вся из золота. Напрасно
уверяла его родительница, что это небылица в лицах; пестуну своему Тиру, и
конюху Лазарю-сказочнику, и мамке Иловне верил он больше всех; а они сказали
ему, что это правда крещеная.
С трудом удержала матушка стремление его к подвигам богатырским и к
славе обещанием не мешать ему вести жизнь богатырскую хоть в своем родном
селении. С этих пор Ива стал для всего села как немилость божия: кого за
руку - руку выломит, кого за ногу - ногу вывернет, кого за голову - голова
на сторону, и стало все село сухоруких, хромоногих, кривошеих думу думать и
решили: поведать горе своему честному отцу иерею мниху Симону Афонских гор и
просить у него молитвы, помощи и совета: как сбыть с себя лихую беду
неминучую.
Несут они ему на поклон бочку пива ячного, стопу меду, 3 меры жита,
десять без двух калачей, два погача на маковом масле, без двух два девяносто
долгей, гонят к нему яловицу, двух овнов, тащат пшена 5 уборков, соли 5 гол
жажн, 2 ведра солоду, 2 полоти.[153]
Честный иерей Симон благословил прихожан своих, принял поклоны,
выслушал речи их, погладил себе бороду и задумался. Трудно было ему давать
совет против сельского Боярина, на чьей земле он сам жил и за кого бога
молил, хотя событие было в то время, когда еще правда утверждала мир, а
разлюбье на сторону отвергала и когда уcтановила она платить за увечье по 5
гривен серебра пенязями, за вышибенный зуб 3 гривны, за удар палицею,
батогом или чем попало полгривны, а иногда и пол-полгривны, за
рубеж[154]пол-полгривны; а еще будут битися межи собою меци или сулицами,
Князю то ненадобе и правят сами по своему Суду:
Но надумался наконец честный иерей мних Симон из Афонских гор.
- Идите с богом в сени свои, - сказал он им, - молитесь святым
угодникам за святую Русь, за всех православных крестьян, за Боярыню свою и
за барича Иву Олельковича, да внушит ему господь бог благий разум, кротость
душевную и сердолюбие, а я помолюсь за вас, наложу на себя эпитимию, уйму
наваждение бесовской силы на родного сына госпожи нашея.
Селяне ушли в надежде на бога и на честного иерея мниха Симона; а Симон
призадумался.
Это все происходило в то время, когда Восточной Агарянской страны
безбожный Царь именем Мамай, Еллин родом, верою Идолжец, начал быти палим
дьяволом, ратовать на Христианство и поднимать на святую Русь своих
Упатов,[155]Князей, Алпаутов и Уланов.
Вся Русь становилась под знамена Великого Князя Димитрия Московского;
только Олег Рязанский, ненавистник его, сорекся[156] с Ягайлом Литовским и
послал навстречу Мамаю дары многочестные и книги писаны.[157]
Покуда Князь Димитрий Иоаннович с братом своим Князем Владимиром и со
всеми Русскими Князьями и Воеводами уставляли твердую стражу и посылали на
сторожу юношей Родиона Ржевского, Якова Усатова[158] и Василия Тупика, с тем
чтобы они ехали близ Орды до быстрой Сосны и добыли языка Агарянского,
покуда Мамай ждал осени, чтоб прийти на Русские хлебы, разосланные Великим
Князем грамоты по всем городам, "да будут готовы на брань, и да собираются
на Коломну биться с безбожными Агарянами", дошли и до Киева.
Сия весть дошла посредством церковного служителя, ходившего в Киев за
миром, и до отца мниха Симона; он хотел воспользоваться ею. Зная
воинственный дух барича; Ивы, он хотел внушить ему мысль: идти изведать свои
силы молодецкия с Мамаем, напиться из Дона или положить свою голову в битве,
ибо Симон знал, что самая худая часть человека, похожего на Иву, есть
голова.
Он знал, что Ива никаких речей не внимал, кроме Сказок, до которых был
неутомимый охотник, и потому пестун Тир, хмельный мед и сладкий погач были
употреблены в дело. И вот, в одно красное утро, барич Ива садится за браным
столом у иерея Симона из Афонских гор, ломает ковригу на части и, выкраивая
из нее острыми своими зубами полукружия величиной в полумесяц, внимательно
смотрит на огромную книгу, коею вооружается отец Симон.
- Ага? - говорит он, показывая на книгу.
- От, се она, государь барич, - отвечает ему Тир, - Сказка письменная.
- Письменная? говори богатырскую! - вскричал Ива, уложив в рот
последний кусок погача и вставая с места.
- Богатырская, богатырская! - подхватил отец Симон. - Про Самсона.
- Ведаю! - вскричал Ива нетерпеливо.
- Выбирай сам, господин барич: в книге сей, глаголемой Хронографов о
временах и людех, много есть сказаний про богатырей и витязей, про Царей,
Князей и великих мужей, про Царя Македонского, про Кощея бессмертного, про
Нелюбу-Царевну и Жар-птицу...
- Про Царевну ведаю, про Жар-птицу ведаю, про Кощея бессмертного не
ведаю, говори!
Раскрывает честный иерей огромную книгу, глаголемую Хронограф, кашляет
и произносит громогласно:
КОЩЕЙ...
- Ну! - говорит Ива Олелькович.
Иерей Симон читает:
- "Чему братие смута и хмара, чему обурилисе Князи, владыки и друзи и
вси осудари?
Аль в недро запала недобрая дума? своя то печаль аль чужая кручина?
Покинем печаловать, братие; жизнь есть поток, источающий сладость и
горькость! древо, дающее смоквы и грозди волчицы.
Велик есть корабль; жестоки суть ветры; а малый кормилец справляет на
путь благодейный.
Ведаю я: прыснет море, расходится буря и долго не тихнет.
Восплачет мал детеек и долго не молкнет.
Поборем терпеньем своим искушение злое.
Под Буговым небом красно и любовно!
Свет светов дал малым малютам калач да ковригу, да пряные хлебцы.
А юношам красным и девам дал сердца потеху - смиленье да песни.
А старым, худым и небогим дал хмелю, да розмысл, да добрую память, да
красное слово на радость.
Внемлите же, братие! Раструшу речами с души вам студеное горе!
Почну вам былину, поведаю повесть смысленую, хвальную, древнюю правду".
- Сумбур Татарский! - сказал сердито Ива.
- Напереди растут богатыри! - отвечал ему тихо Тир. Ива умолк.
Отец Симон продолжал:
- "В лето 5953-е от создания мира, жило на земли племя Руса, Яфетова
внука, по Теплому морю, и были соседи его: от Востока поганые Агаряне,
Ахазыры; с полночи и с вечера различные Немцы, именуемые Готфы; от Запада
Войники Ромыне; от Юга хитрые мудрецы Греки, в земли Еллинской.
И были ветви племени Руса: Геты, Анты, Бессарины, Росланы, Сербы,
Хорваты, Невры, а от сих: Чехи, Северяне, Кривичи, Поляне, Бужане, Тиверцы и
иные многие..."
- То все богатыри? - спросил Ива.
- Богатыри, - отвечал честный иерей Симон и продолжал: - "И были между
Росланами четыре юноши красного владычного рода: Словен, Волх, Кощей и
Хорев. Жили они у Князя Осмомысла жильцами. Горьки стали им чужие хлебы и
жизнь без воли, без битвы. Задумали они повоевать славы, погулять, походить
по земным краинам и поискать себе чести и власти и места по сердцу.
- Что деем здесь? - сказал старший из них, Волх. - Или жильцами нам век
вековать? или без милости нам не житье в белом свете? или на земле только и
места, что наши станы, торги и вежи?
- На то ль говорили нам добрые люди про дальние страны, чтоб мы
подивились речам их как сидни?
Про дальние страны, где все дышит воздухом сладким, где молятся небу,
где чудны древа, где дивные зелья растут без посева, где звери велики, а в
рыбах течет кровь златая? И есть там рогатые люди Сатиры и витязи с конским
хребтом и ногами...
- Едем, братья, за Окиян! - вскричали прочие. - Позрим на чужое злато и
сребро, на столы и одры!.. Отведаем братны заморской, добудем коней
иноземных!
Закрутив торченые усы, Волх продолжал:
- Всему есть время: мудрости умаление, мужеству неможение, существу
тление, свету тьма! Погинем ли жизнью в пустыне? утратим ли младость в
бесславье? или дождемся, покуда безвременье[159] всех нас потопит в глубокую
полночь? Раднее[160] мне прахом носиться по белому свету, чем жить как
невеголось сидень! Раднее питаться младичием дубным,[161] чем сладким куском
и медвяным питьем в чужой сени!
- Едем, братья, за Окиян! - вскричали все. - Едем себя показать и людей
посмотреть!
И вот добрые молодцы, четыре удатные по-брата,[162] в знак любовного
братства и вечной приязни поклявшись жить неразлучно и нераздельно, тайно
оставили двор Княжеский, взвалили на плеча первого быка, который попался
навстречу, и понесли его в Даждьбугов лес, находившийся близ Реки на мысе,
между впадением в Теплое море[163] святых рек Буга и Дана-Пра.
Там было великое капище Даждьбуга, изгнавшего из сих мест Ионийскую
Цереру и завладевшего ее храмом.
Взбросив на обет[164] вола, они вонзили мечи свои в землю, а жрец, в
белой власянице, обратился к ним и произнес:
- Речите слово, духов завет, целым умом, живите за один, держите друг
друга в братстве, и любви, и во чти и держите общину: и ты, старый Волх, и
ты, постарший Словен, и ты, младший Хорев, и ты, помладший Кощей, везде и во
всем до живота...
После сих слов жрец Даждьбуга взял с них роту[165] жить без раздела и
держать слово твердо.
После сего каждый порубил свою руку мечом, истекшую кровь жрец влил в
чашу вина, и они испили из оной, потом посыпали на глаза себе земли, и,
кончив обет мечным целованием, Волх, Словен, Хорев и Кощей искупались в
Священном Буге, пошли в Княжеский табун, накинули петли на четырех коней,
вскочили на них и пустились оленьим скоком, как тать от погони.
Им нужна дорога за море Окиян, да спросить некого.
Потрясся сырой бор. Как орлы, распустив долгие крылья, летят в высоту,
так Словен, Волх, Кощей и Хорев несутся от моря в пространные степи, скачут
чрез Русские власти,[166] скачут полем, высокой травою, рассыпными песками,
скачут от дола к долу, от горы к горе, от леса к лесу.
Вот закурилась даль ранним туманом, благодейное утро разлилось по небу.
Вот солнце пробежало полудень и от полудня склонилось на вечер; удатные
молодцы скачут.
Таким образом ехали они скоро ли, долго ли, а приехали в великую дебрь,
на росстань.[167] Дорога разделилась на три пути.
При начале каждого пути были три высокие могилы, и на каждой могиле
стоял камень, и были вырезаны на кам нях слова; но братаничи не умели
читать.
Куда путь держать? направо ли, налево ли, прямо ли?
Пораздумались добрые молодцы, стали совет держать и решили: трем ехать
врозь, проведать дорогу, а четвертому ждать возврата прочих на росстани.
Бросили жеребьи, и досталось сидеть на росстани. Волху, Кощею ехать по
левому пути на вечер, Словену по среднему на полдень, а Хореву на солнечный
восход. И условились они воротиться на другой день к вечеру. А сроку
положили ждать каждого три дни и три ночи.
- Чур, братья, не медлить: на три дни есть у меня запасу, а терпенья на
три лета. Долее ждать не буду, а мстить до конечного дня!
Словен, Хорев и Кощей поклялись ему воротиться к дореченому[168] дню,
приехать на третье солнце на чек.
Условились, простились, разъехались.
Проходит день, другой, настает третье солнце; сидит Волх на росстани,
ждет возврата братьев своих; да братья не едут. Вот свет уж подернулся
тьмою, и ветры, Стрибоговы внуки, взбурились, печальную песню гудят по
дуплам. В чистом поле не видно ни птицы пролетной, ни зверя прыскучего;
ждет, подождет Волх побратьев своих - не едут.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг