клада... Не за что. Потому что вы или не знаете, в каких саженях мерил
расстояние Миронов, или храните это в тайне специально, чтобы не найти
клада, а потом вернуться самому. Как вы сами-то считаете, Алексей
Никанорович, какое из моих предположений верно?
Хипоня оскорбленно надувался, скорбно кривя рот, и в каждой его
черточке явственно было видно примерно такое отношение к происходящему: "Да
пинайте! Пинайте меня, мрачные умы! Так всегда быдло гнало великанов духа и
гигантов!"
- И не делайте вид, почтенный, что я обращаюсь к этому пню или к этому
полену, черт возьми! Мы тут из-за вас торчим уже почти неделю, я скоро стану
мастером земляных работ! И все из-за вас, почтеннейший! Вот я и хочу знать,
кто вы: пройдоха, который мне голову морочит, чтоб меня обвести вокруг
пальца, или просто неуч, представления не имеющий, что же такое сажень!
Но Владимир Павлович не добился ни звука от впавшего в тоску Хипони.
Так же мрачно, безучастно смотрел доцент, уставившись в пространство,
неведомо куда, за реку.
Напряженная Ревмира судорожно перекладывала что-то в сумке, суетилась,
поджимала губы, изредка вздыхала... Но что характерно, и от нее ни звука не
услышал Стекляшкин, а хотел. Очень хотел устроить сладкой парочке самый
основательный разгром. Но пришлось просто запихать Ревмиру с Хипоней в кузов
и отправиться в обратный путь.
Как по разному могут реагировать люди на такую невинную вещь, как дымок
из трубы! Издалека был виден дымок, вроде бы - из трубы "домика холостяков";
во всяком случае, было ясно - кто-то есть на базе... И совсем разные эмоции
овладели всеми людьми. Саша обрадовался: будет с кем поговорить! Таежник
таежнику всегда друг, товарищ и брат и к тому же ценный собеседник.
"Не иначе, Ирка с этим хахалем!", - подумалось Ревмире. И на сердце у
нее было радостно, потому что вот сейчас она увидит дочь, и можно будет жить
с ней по-прежнему, как до последней безобразной сцены. И может быть, дочь
даже извинится за все, что наговорила мамочке по телефону. Но стало Ревмире
и тревожно - потому, что Ирка явно не одна. А что там за парень и какое
влияние оказывает на ее доченьку, дело еще неизвестное. Да и неизвестно,
собирается ли Ирка извиняться, и как вообще все теперь будет.
До сих пор решение проблем и выяснение отношений Ревмира Алексеевна изо
всех сил старалась перенести... на как можно более отдаленный срок. А если
приехала Ирка, тогда придется все делать сейчас - и говорить, и принимать
решения...
В голове у Хипони возникла полная уверенность, что их всех приехали или
арестовывать, или убивать. Одно из двух. И едва машина встала на обычном
месте, как доцент с протяжным блеяньем спрятался в густом кустарнике (благо,
здесь было где прятаться) и выйти отказывался категорически.
А вот Владимир Павлович стал прикидывать в голове сразу несколько
возможностей.
- Саша... Ты знаешь, чья это машина?
- Это Вовки Антипина газик.
- Тогда так... Саша, ты поднимись к базе, узнай, что и как, я
подожду...
- Бросьте, Владимир Павлович! Я этих людей давно знаю!
- Этих - может быть, и знаешь. А нанять их машину кто мог? А кто не
мог? Ну то-то... Так что иди и узнай.
Минут через десять Саша спустился до полдороги, замахал рукой.
Стекляшкин, не оборачиваясь, стал подниматься по склону. Ревмира
извлекла Хипоню из зарослей колючего кустарника.
Двое парней самого местного вида уныло пили чай на базе.
- Здравствуйте, орлы! Что так грустно? Печенье берите.
- Здравствуйте... Спасибо... Дело вот в чем... Беда, Владимир Павлович.
- С кем беда? И какая беда?
- С вашей дочерью беда...
- Что случилось?!?!
- Она сюда приехала, вы же знаете...
- Ничего не знаю!
- Вот, приехала... И пошли они в пещеру, все вместе.
- Все вместе, это кто?
- Ваша дочь, ее парень, Мараловы... Мараловы вернулись, а городские там
пропали...
- Погибли?!
- Нет... Пока просто пропали.
Реакция на сообщение была тоже в духе каждого прибывшего. Хипоня сунул
в пасть бороду, судорожно соображая: что ему теперь за это будет?!
- Бедная моя деточка! - истошно выла Стекляшкина, размазывая по лицу
сопли и слезы. - Ой, на кого ж ты нас оста-авила!
"Не валяла бы ты дурака, Ирина была бы сейчас с нами..." - невольно
подумал Стекляшкин. И еще при виде засунувшего в рот бороду Хипони с
обезумевшими глазами, мелькнуло у него в голове что-то недодуманное,
поспешное... что-то вроде "променяла"...
Едва ли не впервые в жизни открыто поморщился Владимир Павлович от
воплей супруги, позволил недовольству отразиться на физиономии. И резко,
жестко, властно оборвал:
- Хватит орать! Ну?! Что, неясно - хватит орать, говорю! Мешаешь! Саша,
сколько до пещеры?
- Часов шесть...
- Отсюда шесть? Или от деревни шесть?
- Отсюда шесть.
- Кто из деревенских лазит по пещерам?
- Пожалуй, только Динихтис.
- Немедленно поехали. В деревню, к Динихтису, потом в пещеру.
Притихнув, только что не закусив палец от изумления, смотрела Ревмира
на невероятного супруга. А сошедший с нарезки Стекляшкин вбивал последние
гвозди в гроб существования с женой-хозяйкой:
- Что, достукалась?! Показала всему свету, кто здесь хозяйка?!
Натешилась?! Сперла клад у собственной дочери, молодец! А теперь хватит
выть! И имей в виду: не найдем Ирину - и ты мне не нужна! Хоть за этого
замуж иди (взмах в сторону Хипони), хоть за кого! И не ори, не мешай думать!
Выехали через полчаса, в полнейшей тишине. Стекляшкин сел возле шофера,
поехал на месте начальника. Только на подходе к Малой Речке Стекляшкин
заметил - в кузове тоже царила полнейшая тишина. Хипоня не стонал, даже
врезаясь теменем в потолок кабины. Ревмира не скулила, только тихо вытирала
слезы. Ему и правда не мешали думать. И одна только горькая мысль отравляла
сознание Стекляшкина:
НУ ПОЧЕМУ ОН НЕ ДОДУМАЛСЯ ДО ЭТОГО РАНЬШЕ ?!
ГЛАВА 16
Ушельцы
1928 год. 1959 год
Есть легенды, которые расскажут почти в любой деревне, в любом из
уголков Сибири. Например, про золотой клад Колчака расскажут даже в тех
местах, где никогда и в помине не проходил адмирал Колчак, и даже в таких
местах, про которые он и понятия не имел.
А вот именно эту легенду расскажут только в тех местах, где есть
заброшенные деревни. Странная особенность брошенного жилья - оно распадается
за считанные годы, даже месяцы. Почти вечно стоят кладбища, колодцы, шлюзы -
все, что делали из лиственницы. Лиственничные кресты на кладбищах, костяной
твердости кресты, стоят и сто лет, и двести. А выглядят, словно побыли под
снегом и дождями... ну, лет двадцать. И готовы стоять еще лет двести.
Странно идти совершенно заросшей травой и зарастающей кустарником
улицей брошенной русской деревни. Вот от этих кирпичных руин бывшей печки
когда-то шло уютное тепло. Из нее доставали хлеб и щи. На ней лежали
старики. В остывшем печном зеве мыли детей. Кто-то из тех, на кладбище,
вполне возможно, и родился, и преставился именно здесь.
Вот возле этого крыльца обнимались девушка и парень. Заскрипела дверь,
они отпрянули друг от друга, и девушка скромно потупилась, взялась руками за
платок...
Вот от этой листвяжной стены когда-то отъезжала телега. Мужик в картузе
брал в руки вожжи, чмокал лошади, двигался вниз и вперед... Хозяйка махала
ему, а мужик доехал до поворота и сам махнул ей картузом.
Такие места сами наводят на размышления, на рассказывание легенд.
Особенно часто рассказывают эту историю в предгорьях Саян, но и там, конечно
же, рассказывают ее очень по-разному. У этой истории очень много самых
различных вариантов.
Это история про то, что лет двести назад мужики поселились в лесу,
дальше всех других людей, в глухой тайге и в горах. Полей на такой высоте
было немного, своего хлеба не хватало. И мужики охотились, брались за извоз,
торговали, уходили зимой на заработки. Небогатая была деревня.
Чаще всего рассказывают эту историю так, что в 1925 году деревня первый
раз переменила название. То она была просто Ключи. А теперь мужики, в духе
новых времен, назвали ее Красными Ключами. Второй раз название изменилось в
1928 году, и деревня стала называться Чапаевка. Но уже в следующем, 1929
году и это название не помогло, потому что некий оперуполномоченный добрался
до деревни и начал ее коллективизировать.
Вот тут начинаются различные трактовки легенды. Одни говорят, что
коллективизатора мужики дружно утопили в пруду. То ли очень уж он им надоел,
то ли сделал какую-то может, и разовую, но зато очень уж большую гадость...
Легенда умалчивает, как совершилась уголовщина: может, мужики умыслили дело
заранее и осуществили его хладнокровно, а может, в исступлении кинулись на
мерзавца, может, кто-то взял на себя грех.
Наверное, уполномоченный стал палить из нагана по иконам, или накакал в
церкви, или прицепился к женщине...
Что есть вещи, которых делать нельзя потому, что нельзя никогда -
оперуполномоченному вполне могло как-то и не придти в голову... А мужики в
приступе утробной ненависти сперва придушили мерзавца, или кто-то посмелее
остальных шарахнул негодяя колом от забора - туда, где у людей голова. А
потом уже, пряча концы в воду, труп кинули в озеро... Но все это история
умалчивает.
Наверняка был сговор: не выдавать. Наверняка вся деревня была повязана
круговой порукой. Но не случайно же возникла поговорка про шило и мешок. Ох,
не случайно...
Конечно, деревня стояла далеко от остального мира, и была не очень-то
доступна. У ее основателей было важное отличие от весьма многих российских
крестьян - они были лично свободны. Никакого начальства, никаких кувшинных
рыл им здесь было совершенно не надо.
Деревню поставили там, где до нее трудно было добраться акцизным
чиновникам, капитан-исправникам и прочим, не очень нужным в крестьянском
деле, людям. И первые лет пятьдесят деревню с остальным миром соединяла
вьючная тропа. Но менялась и деревня, и весь мир.
Во-первых, за время жизни двух поколений появились фабричные ситцы,
керосиновые лампы, пиджаки и прочие вещи - когда необходимые, когда
полезные, а иногда - и просто интересные. Эти вещи вполне можно было
купить... Но для этого надо было что-то и продать. Стала нужна дорога
понадежней и побольше.
Во-вторых, дорога стала менее опасной. По ней не раз, не два проезжал
каждый из живших в деревне. До первой, нижней деревни было порядка тридцати
верст. Совсем не случайное расстояние: как раз такое, чтобы целый день идти
за санями или за телегой. А в тех, нижних деревнях, на ярмарках и на базарах
были не только покупатели и продавцы. Там жили другие люди, и с ними
деревенские вынуждены были общаться. Впрочем, почему только вынуждены? Было
познание интересного, важного, а было и просто приятельское, а то и
дружеское общение. Кто-то из других деревень мог оказаться ближе
односельчан. Завязывались дружба, любовные знакомства. Кто-то уходил жить к
"другим". Кто-то приводил сюда жену. Таежная деревня была частью остального
мира и окружена множеством глаз и ушей. Очень внимательных, заинтересованных
глаз. Но коли так, была неизбежна и утечка информации. Легенда четко
говорит - была дорога. Были связи с другими людьми. И про убийство прознали.
И вот здесь возникает новое разночтение... Одни говорят, что деревня
вступила с карателями в бой, и комиссары бросили русских парней стрелять по
деревне из пушек, бить из пулеметов в страшных злодеев, посмевших убить
местечкового подонка-комиссара. Карателей было много, вооружение не шло ни в
какое сравнение, и каратели сожгли деревню и расстреляли ее жителей. Никто
не смел мешать вести мужиков в коммунизм, в лучезарное бесклассовое будущее.
Другие говорят, что деревня слишком хорошо понимали, что даже если она
сможет победить один раз, все равно не в ее силах воевать с огромным миром,
лежащим за лесным окоемом.
И тогда деревня снова ушла. Снова - потому что ее жители были потомками
уже однажды уходивших. Тех, кто переселился из теплой знакомой Европы, ушел
в незнакомые, быть может, гиблые места - затем, чтобы молиться Богу так, как
считал нужным.
Деревня помнила свое мятежное прошлое. А главное, так уж были устроены
мозги у ее жителей - чтобы сохранять независимость любой ценой. Вот деревня
и поднялась, и ушла по бездорожью, по горным тропам, ведя вьючных лошадей со
скарбом, с детьми. Даже с теми, кто уже не мог идти.
Куда ушла деревня, что стало с ее жителями в неведомой горной глуши -
осталось неизвестным. Что ушли именно в горы, ясно уже потому, что мужики не
взяли ни одной телеги. Ведь по горным тропам можно было прогнать скот, могли
пройти люди, но телеги не могли проехать. Несколько десятков человек ушли,
растворились в тайге, - в сосновом, кедровом, лиственничном море, среди
этого вздыбленного хребтами, почти бесконечного мира.
И опять расходятся версии, опять плетется нить разных пугающих
вариантов одного и того же. Может быть, деревня все-таки осталась пустой, и
каратели выместили злость только на домах, на березах и рябинах в
палисадниках. По другой версии, в деревне остались то ли одна семья, то ли
две. Иногда говорят и про упрямых стариков, не захотевших никуда уехать. По
этой версии каратели перебили еще и оставшихся людей.
Правду ли говорят? Не выдумывают ли местные жители? Все может быть. Но
на месте сожженных красными деревень автор стоял лично, и не раз.
А главное - история имеет продолжение в уже близких от нас временах.
Уже в 1959 году, когда были живы многие нынешние жители страны и уж
наверняка - их родители, в фельдшерский пункт деревни Тазы прибежал совсем
молодой парень. Стояло раннее-раннее утро, даже деревня еще не встала, плыл
туман. Фельдшер продирал глаза, натягивал штаны, прихватывал свой
чемоданчик.
- Жена рожает... Все никак не может... - уныло твердил парень, держа
под уздцы четырех коней.
- Да откуда ты, что за деревня?
- Ключи.
- Не слыхал... Десять лет в районе, женился здесь. И не слыхал!
- Верхами поедем, заводных менять будем. К вечеру доберемся... Была бы
Мария живая!
И сильное, иссеченное ветрами лицо парня вздрагивало жалко и испуганно.
Почти так же дрогнул фельдшер, когда парень направил коней на еле видную
тропинку, а потом повел по бездорожью.
- Куда?! Там же никто не живет!
- Через леса поедем... Весь день дороги до деревни, не сумлевайтесь!
Мария моя помирает... Не выдайте, ваше благородие!
И фельдшер окончательно опупел, попристальнее вглядевшись в домотканую
рубаху и портки парня, самовязанный кушак, кожаную куртку-самошив, какие-то
странные сапоги без каблуков... Парень был вроде бы и правильный, и вел себя
вполне нормально, вызывая в фельдшере теплое чувство своей заботой о жене.
Но вместе с тем был этот парень какой-то несовременный... со всем этим
старорежимным "благородием".
...Судьба людей часто зависит не от них самих, особенно на заре жизни.
Особенно у слабых мира сего, из числа которых последние десятилетия пытаются
вырваться женщины... К счастью, пока безуспешно. Но вот новорожденные
младенцы, даже девочки, к нисколько не меньшему счастью, совершенно не
озабочены проблемой своего подчиненного положения и не выдумывают никаких
программ борьбы за освобождения грудных младенцев... или другого
какого-нибудь бреда.
Почти неграмотной Марии, знавшей в своей жизни только лес, горы да
работу со скотиной и в поле, и ее дочке Настасье в этот день изрядно
повезло. Фельдшер оказался не трус и поехал с их отцом и мужем. Фельдшер
понимал в людях и как ни млел от удивления, прекрасно видел, что парень - и
не сумасшедший, и не разбойник; он доверился человеку, которого видел
впервые. Фельдшер был любопытен и сам заинтересовался - что еще за новая
деревня?!
А кроме того, фельдшер находился в том счастливом возрасте, который
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг