нырять никак не стоило: на глубине вода была такая, что Владимир Павлович
боялся, как бы не схватило сердце.
Вода делала на дне маленькие хребтики в песке. В детстве Володя
Стекляшкин очень интересовался такими хребтиками и любил на них смотреть. А
потом он, как ему сказали, "вырос", и он перестал их совершенно замечать.
Взрослые люди не замечают такой чепухи - они заняты, они торопятся. А еще у
него не было времени и сил... ни на что. Он всегда был напряжен и раздражен.
Злился, обижался на жену, на начальство, на судьбу, на жизнь, на
собутыльников, на дочь. Не было времени и сил заметить эти хребтики и
ровики, обратить внимание, как неровно на дне под ногой.
Стекляшкин катался на речке, удивляясь только одному... Это ведь ничего
не стоит, и почти никаких усилий не надо... Почему же он купается в речке,
переходит реки вброд, копает землю и смотрит на небо, лес и облака едва ли
не впервые лет за пять? Что ему мешало раньше?! Даже на Столбах, в избе,
вокруг было много людей, и с ними приходилось говорить, пить водку, орать и
петь под гитару... Костер и скалы были поводом, чтобы собираться вместе,
петь и орать; лес, летняя ночь - декорациями сцены, на которой шло общение.
Но что же мешало вот так купаться, работать и впитывать в себя весь
мир?! Раз это доставляет столько удовольствия...
Вода стекала с тела Владимира Павловича, стягивала кожу, делала ее
морщинистой на ступнях и пальцах ног, придавала бодрости и силы. Может быть,
дело в воде?
- Саша, у реки какая скорость?
- Прикиньте сами... Километров двадцать-тридцать будет...
- В смысле - километров в час?
- Ну да.
- А истоки Оя - километрах в двухстах... Даже в ста пятидесяти,
кажется.
Вода, в которую погружался Стекляшкин, еще день-два назад была льдом
горных ледников. Какую информацию несла она в себе, эта зеленая холодная
вода? Сколько веков, сколько тысяч лет была она льдом - наверное, таким же
зеленым, таинственным?
Синева неба, холод и зелень воды, пронзительная чистота воздуха
проникала в Стекляшкина, очищая и оздоровливая, не только тело, но и душу.
Перед всем этим... перед настоящим - горами, небом и рекой, не было места
мелкому и ничтожному. Не было места сексуальной озабоченности, трусости,
страху перед женой или для клуба "Колесо". Началось это, пожалуй, уже когда
впереди замаячили горы - большие, настоящие, серьезные... Тогда Стекляшкин
впервые готов был просто цыкнуть на жену: не годились ее дурные вопли в
горах, среди большого и серьезного. А дальше оказывалось все больше и больше
настоящего, и приходилось всерьез выбирать. Или горы, река, лес, хриплые
крики кукушки, или - тоскливый запой от невнимания Ревмиры. Волей-неволей
надо было отказаться или от одного, или от другого, и никаких паллиативов
быть никак не могло. Отказаться от гор и реки Стекляшкин был не в состоянии
и чувствовал себя сейчас так, как если бы он сбрасывал в бурную воду дурь за
дурью, комплекс за комплексом, воспоминание за воспоминанием.
Разумеется, всякий бывалый человек сразу же скажет, что Стекляшкин
давно был готов к освобождению от постылой жены, и что необычность
обстановки только послужила толчком, помогла всему разрешиться быстрее. Мол,
именно потому все, что давно хотело прорваться, началось именно здесь, среди
живительной мощи кедров, гор, реки, бешено летящей по камням.
Вечно Стекляшкин был кому-то должен, вечно он был частью чего-то:
класса, коллектива, роты, лаборатории, отдела, семьи. Всегда ему говорили,
что он "должен". "Ты должен быть патриотом своего класса!" - страшно рычала
классная руководительница. "Долг советского военнослужащего..." - тоскливо
бубнил замполит. "Все советские люди..." - сообщал по телевизору Брежнев,
Андропов, Черненко, Горбачев, кто-то еще.
Сейчас Стекляшкин чувствовал себя не частью чего-то и ничего и никому
не должным. Он был сильным, уверенным в себе и готов был делать жизнь такой,
какой ему самому хочется. Даже Ревмира... Даже Ревмира была вольна идти с
ним или не идти. Но и вместе с Володей Стекляшкиным Ревмира шла следом за
ним, а если Ревмира не была со Стекляшкиным и не хотела идти следом, хуже
становилось только ей.
И замирало сердце у пацана-переростка... Неужели так... вот так
чувствуют себя мужчины?!. Постоянно?! Володя Стекляшкин приходил к выводу,
что так чувствовать себя они не могут - не выдержат, помрут от счастья.
Одно отравляло существование Стекляшкина в этом его новом состоянии -
это обилие кровососущих тварей. Проклятие Сибири, мошка, пока не поднималась
в воздух. Мошка будет под вечер, в сумерках; превратит существование в ад,
если будет пасмурная погода.
Зато воздух гудел от здоровенных паутов. Их еще называют оводами, этих
здоровенных, крупнее осы, тварей с зелеными глазами: огромными, на
полголовы. Наверное, только такие глаза и нужны, чтобы на полном ходу
сворачивать под прямым углом, делать такие виражи в полете - то
завинчиваться штопором, то мгновенно возникать в совершенно неожиданном
месте.
Пауты то исчезали совершенно, то появлялись целыми эскадрильями.
Вездесущие, верткие, они оказывались практически неуловимы, особенно атакуя
мокрое тело после купания. Если Володя замирал неподвижно и зашибал гнусную
тварь на себе, пока паут прицеливался, - другие пикировали сзади, сбоку,
сверху, снизу, доводя до неистовства, не давая секунды покоя. Твари
приспособились сосать кровь лошадей, коров, лосей... Человек был им легкой
добычей.
Стоило отойти к воде, встать в тень, и тут же ухо принимало противный
тоненький писк... Комары вылетали из любимых мест, преследовали и в яме, и
под пронзительным солнцем. Хорошо хоть, было их сравнительно немного - этих
мохнатых рыжих тварей, раза в полтора больше обычных.
А был еще один вид тварей, более редкий, - песчаные мушки. Черные мушки
с зелеными безумными глазами и треугольными в крапинку крыльями, как у
стратегического бомбардировщика, появлялись строго у воды. Уже в нескольких
метрах от реки от них было совершенно безопасно. Похоже, что даже настигнув
добычу, песчаные мушки возвращались к воде, не завершая атаки. Но у реки
были ужасны бесшумные атаки этих тварей.
И не было хотя бы получаса за весь долгий день, возле красной скалы,
чтобы кровососы не кружили, не пикировали, не сосали.
И еще одно омрачало счастливое состояние Стекляшкина, кроме эскадрилий
кровососов, - это полное отсутствие признаков, что кто-то копал здесь до
них. Как не был неопытен Владимир Павлович по части раскопок, а видел и он -
кирка разбивала никогда не тревоженную человеком землю, переворачивала слои,
которые так и лежали нетронутыми друг на друге, искони веку, как их отложила
река. А Павел так прямо и сказал, ткнув пальцем в слои:
- Материк!
- Материк - это нетронутая земля, да, Паша?
- Так точно, нетронутая... Вы же видите, отродясь тут никто не копал.
Нет тут никакого перекопа.
- А перекоп - это если копали?
- Перекоп... Строго говоря, надо говорить про следы перекопа... Если
закапывать яму, никогда ведь не будет таких ровных однотонных слоев, как ни
старайся. Даже если специально пробовать. Перекоп всегда - это смесь земли,
взятой из разных слоев, - значит, и разного цвета, и фактуры... И потом - в
перекопе всегда грунт не такой плотный... А этот же шуруешь лопатой, и сразу
видно - плотный, слежавшийся. Одно слово - материк!
- Спасибо за лекцию, Паша.
Уже после обеда, часа в два пополудни, в яме мог поместиться Паша
Бродов целиком, а на ее дне начала накапливаться вода.
- Откуда?!
- Давайте замерим.
Ревмира сиганула в яму, протянула Володе рулетку.
- Сколько?
- Метр шестьдесят семь.
- Ну вот... Володя, сходи смерь террасу у реки.
- Я с вами! - увязался и Павел, пошел мерить террасу.
Хипоня воровато обернулся, звонко чмокнул Ревмиру в тугую щеку,
прохладную от ветерка, теплую от солнца, со следами комариного укуса.
- Ну не сейчас ведь, Алексей Никанорович... - донеслось сквозь зубы,
еле слышно, из-под опущенного лба.
"Клюет!" - вспыхнуло у Хипони, и он тут же принял романтическую позу,
опершись о лопату и вперив прищуренный взор первооткрывателя горы за Оем.
Высота террасы оказалась порядка метр шестьдесят - метр семьдесят до
воды.
Интересно, почему вдруг изменилось настроение у Стекляшкина? Вроде бы,
ничего не случилось... А! Жена ему велела что-то, скомандовала в своей
обычной интонации. И удивительное настроение потухло, все сразу стало снова
как всегда.
Все плавилось от солнца, Хипоня тихенько стонал в тени.
- Алексей Никодимович, как же так?! Что теперь надо делать?!
- Наверное, надо исходить из сажени 172 сантиметра. То есть копать,
отмерив 17 метров от источника... Такие сажени часто использовались...
- Спасибо, Алексей Никодимович, вполне достаточно теории.
- Или мерить расстояние на северо-восток, - позавидовал Стекляшкин
Бродову - такому крепкому, здоровому, готовому пробить еще одну здоровенную
яму.
- А может, копать надо под вон той, другой красной скалой. Может,
посмотрим еще вторую красную скалу? - В голосе Ревмиры вовсе не было такой
уж уверенности. Тем более так жарко...
- Пошли туда! - тут же согласился Бродов, и опять Стекляшкин ему
позавидовал.
- Саша! Как выйти ко второй красной скале? Это, вроде бы, недалеко?
- Вон видите тропку? Три километра - это по реке, по тропе будет все
десять... Но придете на место, все сами увидите.
Пришлось тащиться ко второй красной скале, по узкой тропинке среди
заросшей травой бывшей вырубки: сплошной кустарник, молодые ивы. Когда-то
здесь проделали дорогу - для нее-то и рубили просеку. Теперь не заросла
кустарником только узкая тропа посередине, лужи стояли во всех понижениях -
стоящая, цветущая вода со множеством живых, поедающих друг друга существ:
жуков, личинок, мальков, головастиков.
А на влажной земле, в тени кустов, следы чего-то крупного, с
раздвоенными копытами. Павел Бродов сказал, что это маралы... У Стекляшкиных
и у Хипони своего мнения не было. Вот следы медведя опознавали все без труда
и, прямо скажем, не без трепета: среди множества следов было много свежих, и
попадались очень крупные.
Вот еще непонятные следы - похожи на кошачьи, но огромные, и словно за
каждой лапой протащили ворс или пушистую шерстяную ткань.
- Павел, кто это может быть?
- Рысь.
- А что вот это, возле лап?!
- Так ведь лапы-то сами мохнатые...
И комары... Два с половиной часа в напряжении - не взметнется ли над
высокотравьем, между зелеными кустами, необъятная бурая туша? И два часа
проклятий и шлепков, противного высокого писка.
Да, и правда, красная скала... Только там, куда вышли сразу, был
красный останец, отдельная красная скала, торчащая, как зуб динозавра. А тут
только почти красный участок серо-рыжей, совершенно обычной скалы.
Ах, на месте должен быть еще и ключ! Но какая-то вода сочится возле
обоих выходов красной породы... Вроде бы, там ключ побольше, но может,
что-то изменилось за полвека?
- Давайте здесь тоже отмерим, а то тут, по-моему, и копать негде...
Отмерили. Действительно, северо-запад от источника тут уходил в тело
скалы. Отмерив пятнадцать метров на северо-восток, еще можно было бы
копать... Но место оказалось уж очень какое-то подозрительное, странное -
болотистая площадка в двух шагах от реки. Стал бы кто-то закапывать здесь?!
Ох, сомнительно... После трех ударов лопатой выступила вода и стала
заполнять выемку.
- Значит, не здесь... - произнесла вслух Ревмира Алексеевна. А про себя
подумала: "Если правильно мерим...". Это Ревмира Алексеевна первый раз
усомнилась в компетентности Хипони. Нет, ну какая борода... Какой желтый
огонь глаз... И какое знание теории...
День явственно пошел к концу, когда вернулись к первой красной скале.
Удлинились тени, не так жгло солнце. Саша сказал, что до заката часа три и
пора уходить. Опять была переправа, по уже готовым перилам, опять путь с
девятью ручейками и речками, да теперь к тому же вверх. Даже у выносливой
Ревмиры плыли перед глазами реки, водопады, брызги, откосы террас, кедры и
пихты, кирка и скалы разного оттенка, следы зверей на сырой земле возле
кустов.
Весь день в движении, почти шестнадцать часов. Восемь часов в пути;
восемь часов за работой, и только с полчаса, в жару, - отдых под тентом,
обед, жужжание множества насекомых, полуденный яркий покой.
Как ни странно, неплохо держался горе луковое, муж. Ни истерик, ни
отказов от работы, близость к Саше и к Павлу. И на базе все беседовал с
Сашей, пока Хипоня засыпал прямо с миской каши в руках.
А Бродов стал беседовать со Стекляшкиной.
- Ревмира Алексеевна, я убедился, что здесь вам решительно ничто не
угрожает. И подойти с другой стороны, не от Малой Речки, сюда невозможно. А
вот в деревне, если не проследить, можно накопить хоть целый взвод...
- То есть вы хотите уйти, Павел Владимирович?
- Я понимаю, что отпускать вам не захочется: еще одни мужские руки. Но
копать получается и втроем, а ситуация меня беспокоит... Как вы думаете,
Алексей Никодимович не мог никому... ну, не сказать, так намекнуть, зачем и
куда он поехал?
И стукнуло сердце Ревмиры, потому что мог... Ой, мог он трепануть,
Хипоня! И даже не зачем-то, не под давлением, а просто так. Особенно если
надо будет показаться перед дамами, которых у Хипони было полгорода, и к
которым Ревмира бешено ревновала.
- Ну вот видите... Не почувствовал я вашей уверенности, Ревмира
Алексеевна. Значит, мог. Могли быть и другие источники информации, верно? И
другие источники утечки... Вот ваша дочь, например. Вроде бы Миронов все
завещал ей?
Ревмира поймала себя на том, что против всякой воли и разума бормочет
что-то про маленькую девочку... которая не может... нельзя... рано...
соблюдение ее же интересов...
И замолчала, натолкнувшись на взгляд Павла: изучающий, холодный, на
таком же изучающем лице. Так смотрят на экспериментальную лягушку как раз
перед тем как свернуть ей голову. Или на редкий, потому интересный вид
правонарушителя, перед тем, как отправить его в камеру. И Ревмира резко
прервалась:
- А у вас самого-то есть дети?
- Есть. Две дочки от двух разных жен.
- Гос-споди!
- Не подумайте дурного. Я развелся с матерью одной дочки и женился на
другой... и она тоже родила мне дочку. Так как, вы считаете, Ревмира
Алексеевна, могла Ирина быть источником информации? Хотя бы по дурости, а?
- И по дурости тоже... Она к тому же собиралась искать клад, а одна
искать она не будет.
- С кем она может искать клад, не представляете?
- Мальчик у нее есть, только вряд ли он сможет поехать... Такой Пашка
Андреев.
- Та-ак... Это семейство я знаю, предприимчивое семейство. А кому еще
могло поступить предложение? Или просто рассказ про дедушкин клад?
- Даже не знаю... - задумалась Ревмира. Она вдруг обнаружила, что
совершенно не представляет, с кем вообще встречается дочь, кому она
доверяет, и что из этого может быть. - У нее вообще много знакомых, очень
разных. И буддисты какие-то, и друзья, и подруги... Вы же знаете, как бывает
в этом возрасте, - бледно улыбнулась Ревмира.
- Получается так... Получается так, Ревмира Алексеевна, что в любой
момент на Малой Речке может появиться человек или, скорее, группа лиц... Что
гостей повезли на базу, это в деревне скажет любой и дорогу тоже объяснит.
Да и проводника взять несложно, при нынешней-то нищете... Улавливаете, к
чему я это?!
- Да уж... Вы считаете, нам надо ждать гостей?
- Вероятность высока... И главное, мы совершенно не имеем
представления, кем могут оказаться эти гости. Они еще в Карске собираются,
приезжают в Малую Речку, наносят удар... А мы даже не знаем, где произошла
утечка, кто в игре, и что от этих людей приходиться ожидать. Кстати, можно
ведь сюда и не рваться. Вообще не проявлять к нам интереса, а просто тихо
отдыхать себе в Малой Речке и ждать, пока мы вернемся.
- Ах вот как... вы этого и опасаетесь, Паша? Больше, чем гостей,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг