до черных камней жуткого вида, до клокочущей яркой воды.
Тут даже Хипоня перестал стонать и заводить очи горе - частью от
страха, частью потому, что Ревмиру Алексеевну стоны уже стали раздражать. То
стоны служили признаками близости по духу, знаком осуждения дикости нравов и
общей цивилизованности стонавших и оравших про "ужасно!" А тут стали
трактоваться стоны как признак изнеженности и неподобающей мужчине
чувствительности. Хипоня злился, но стонать почти совершенно прекратил.
На третьей реке переправы не было совсем. Приходилось сворачивать с
тропы, лезть через заросли лопухов и чертополоха, искать место для брода,
разуваться и переходить.
- Может, не разуваться? Там же камни...
- Я бы разулся. Вода очень холодная, потом надо одеться, обуться в
сухое. И палки, палки возьмите!
Не больше минуты проводил человек, опираясь на палку, в бешено летящей
по склизлым камням воде, по щиколотку, по колено. А ноги почти не
чувствовались, застывали совершенно, и от них по бедрам, по всему телу
проходили словно волны холода.
- Попрыгайте, порастирайте ноги! - уговаривал Саша, подавая пример.
На следующей переправе вода летела прямо на завал камней, свежую
осыпь - здесь целая гора взяла и поехала вниз. Вода реки уходила под камни,
просачивалась между ними, и нужно было лезть по этим камням - тоже мокрым,
склизким, холодным, но все-таки не таким страшным, как прежние.
И было еще пять переправ, в общей сложности девять. Было около семи
утра, когда перед путниками открылся бурливый, шумный Ой, и в него впадал
последний ручеек, на этот раз еле заметный, можно было перешагнуть.
От базы до реки - всего-то километра два, а шли их почти час. Река.
Очень редко можно видеть действительно зеленую воду. Енисей бывает
бутылочно-зеленый, тусклый. Но вода Оя была зеленой и в то же время яркой,
светлой. Вода с ревом неслась по камням, взбивала пену, и эта пена
накапливалась в спокойных местах. Вода перекатывалась через пороги,
бросалась на берега, неслась со скоростью курьерского поезда вниз.
Вода быстро, стремительно летела, быстро уносила ветки, листья, любой
мусор. Вон как бурлит, крутит, несет и бросает. Вода швыряла камни, тащила
их по дну, и камни глухо стучали под водой. Все время раздавался этот стук,
не в одном месте, так в другом. Вода размывала берега, и очень быстро. В
одном месте тропинку снесло, и видно, что быстро, за считанные дни, а может
быть, даже часы: совсем свежие следы шли до размыва и после. Так же быстро
река намывала: Саша показал косу, которой не было три дня назад.
Да, Ой была очень, очень быстрая и очень шумная река. И в то же время -
маленькая река. В ней все было маленькое. Ширина - от силы метров сто, а
местами, пожалуй, и семьдесят. Берега высотой метр, самое большее два. Коса
длиной три метра. Остров длиной метров восемь, высотой в полметра. На Енисее
все было, что и говорить, несравненно больше, основательней.
По тропинке шли минут десять-пятнадцать и прошли где-то километра два -
здесь-то идти было легко.
- А вон и Красная скала.
- Ага!
Саша наблюдал очень внимательно, как вперились в нее глазами
Стекляшкины и вместе с ними - и Хипоня.
- А переправа - вот она.
- Мы полезем в эту реку?!
- Можно и не лезть... Можно вернуться и поехать сюда на машине. Через
четыре, пять часов пути будем опять вот здесь... Если не пойдет дождь, мы
переедем на ту сторону и станем у Красной скалы.
- Гм... А если дождь пойдет?
- Через час река так вздуется, что не проедем. Разве что - упали первые
капли, и сразу же - в машину и сюда.
- А если мы будем на той стороне и не успеем переехать?
- Так и будем сидеть на той стороне, пока вода не спадет... Но она
быстро спадает. Дождь кончится, и через несколько часов.
- А если дождь будет надолго? Суток на трое?
- Тогда сидеть будем дней пять.
- Помрем!
- Зачем же сразу помирать? В любом случае не помрем, а чтобы лучше
было, надо взять с собой запас еды на день-два... И все!
- Я так понимаю, что ведь и не только в машине дело... - встрял
Хипоня, - я так понимаю, что машина машиной, а мы и без нее зависим от
погоды. Перейдем мы на тот берег, и сиди жди, пока спадет вода... все верно?
- Конечно. Ну что, Ревмира Алексеевна, будем переправляться?
- Будем, будем! Другие же переправляются.
- Вот это правильно, - не удержался Саша от оценки.
- Только все же непонятно, как переправляться... - пытался уточнить
Стекляшкин, глядя в несущуюся воду.
- Перила делать будем.
- Это как?
- А вот сейчас покажу, как... Мужики... Ревмира Алексеевна... У всех
купальники есть?
- Ну, вы же нас предупреждали...
- Что, Паша, сделаем дело?
Павел кивнул, торопливо скидывал одежду. Саша деловито крепил конец
троса к приземистой корявой иве. Судя по потертостям коры, к ней крепили
концы постоянно.
- Надо бы третьего... - явственно остановился взгляд Саши на
Стекляшкине.
- Сейчас! - тоже сбросил куртку и штаны Стекляшкин, поежился от холода
бледной пупырчатой кожей.
- Ну, начали...
Бухта каната так и лежала на плечах Саши. Мужик двинулся в воду, канат
натянулся, и Саша его подтравил.
- А ну!
Павел вошел в воду, положил руки на плечи Саше. Стекляшкин подошел,
мужчины положили руки на плечи и ему. Все трое стали поворачиваться в реке,
словно танцевали какой-то медленный вальс на троих. Саша подтравливал трос.
Стекляшкин оказывался лицом то к одному берегу, где застыли Ремвмира с
Хипоней, то к другому берегу, пустому, где над высокой террасой торчала
красная скала.
Под неглубокой водой, от силы по пояс мужчине, шли ровно уложенные
камни: склизкие от тины, окатанные голыши; между камнями - жесткая трава,
ухитрявшаяся так крепко держаться, что ее не сносило течением. Уже на первой
трети пути все силы уходили только на то, чтобы не дать себя сбить с ног;
чувствовалось, что стоит ослабеть, пожалеть себя, и вода заставит сделать
шаг... другой... пока человек не потеряет равновесие, не упадет, и его не
потащит по этим окатанным, голым и склизким камням.
Давно уже не чувствовалось тело, и холод был как бы трехслойным -
сверху очень холодно. Потом вроде бы теплый слой. А дальше, в глубине тела -
совсем холодно, невыносимо.
Совершенно внезапно дно пошло резко вверх, шум воды немного отступил,
не надо было беречь ноги от камней, что перекатывает по дну, уносит в
низовья река. На лицо упала тень от ветвей ивы.
- Вот тут и закрепим канат.
Втроем повисли на канате, заставили его подняться, чтобы не полоскался
по воде, и Саша его закрепил.
- Вот и перила!
Все тот же Саша сорвал с головы вязаную шапочку, достал железную
коробочку от леденцов, а из нее - сухие спички. Нашелся и топорик, Павел
побежал на негнущихся ногах за хворостом. Огонь весело лизнул сухие прутья,
загудел в умело разложенных дровах, и тут только, в волнах этого сухого
тепла Стекляшкин почувствовал, до какой степени замерз.
А вместе с тем пришло какое-то необъяснимое, не по годам, переживание
телесного счастья, радости жизни, ощущение здоровья и силы. Река стала
синей, небо - более ясным и высоким, оттенки зеленого на стене леса -
разнообразнее, а откосы террас - рыжее. Мир стал бодрым, счастливым и
радостным, расцвеченным красками августа, богатым и щедрым.
"Что это со мной?" - думал Стекляшкин с каким-то даже страхом. Много
лет не переживал он ничего подобного и как-то, пожалуй, отвык.
Канат натянулся. Ревмира шла, держась за канат, перебирая руками.
Рюкзак на плечах, что-то еще на голове. В нескольких метрах позади плелся
Хипоня. И Стекляшкин, и не он один, отметили, что переходил-то он без груза,
но перебирал руками цепко и лез упорно, расторопно. Когда нельзя было
переложить дело ни на кого другого, доцент оказывался очень даже
приспособленным и сильным.
- Ну что, согрелись?! - улыбнулся Саша. У него после реки, после
ледяной воды становилось лучезарней на душе. И был еще один переход, уже с
удобствами, держась за натянутый канат, для переноса всего нужного. И опять
был костер, благо Ревмира, отогревшись, сунула в огонь еще веток, и рыжий
прозрачный огонь рванулся к высокому небу.
Стекляшкин глянул на часы: девятый час! Переправа - эти семьдесят
метров - сожрала еще час времени.
- Что, так каждый день ходить?!
- Нет, не каждый. Зачем каждый раз таскать снаряжение? Мы тут тент
натянем и оставим, можно будет приходить на готовое. Чайник не понесем,
котелок - тоже. Даже еды немного зароем, в стеклянной банке.
- А банка зачем?!
- Чтоб не учуяли. Я банку с крупой взял, другую с сахаром и с чаем,
консервы. Сделаем захоронку, можно будем меньше таскать. Лопаты и кирку,
думаю, тоже не потащим. Можно оставить и удочки...
- Значит, завтра пойдем налегке?!
- Почти налегке. А готовить надо во-он там... там кострище, еще со
времен графа. Кто не завтракал? Кто есть хочет?
- Мужики, я не согласна! Пусть тут у нас будет дежурный!
- Не надо дежурного, я все сам сделаю, вы только... гм... рыбу ловите.
И Саша правда все стал делать сам: натянул брезент над старым
кострищем, натащил кучу хвороста - и варить сегодня, и как запас - а вдруг
пойдет дождь? А тут - запас сухого хвороста, лежит под куском целлофана. Он
же сходил вырубил рогульки, сбегал за водой, и пока упревала вкуснейшая
каша, исходился паром чайник, успел закопать захоронку. Он же вымыл всю
посуду, сбегал по террасе подальше от людей, выкопал там ямку, сбросил все
пищевые остатки - чтоб не привлекали мух. Не было и одиннадцати, день только
начинался, и Саше становилось скучно. Сходил он в лес, принес чурбачков,
сделал скамейку и стол... Времени еще было полно, и Саша наловил хариусов в
сонной полдневной заводи, дальше вниз по реке, где кончалась терраса.
Наловил и сварил из них свежайшую уху, а одного посолил и съел сам, прямо
сырого, еле соленого, и с хлебом. День тянулся для него ужасно длинно.
А остальные занимались все другим... Вот, вроде, красная скала.
Вокруг - ровная терраса, скала стоит одиночно, останец. Красная скала, под
ней - источник. Вроде бы, вот оно, место, где можно отмерять, да и
приниматься за раскопки.
- Саша, вот же красная скала?!
- Это первая. В трех километрах выше - вторая красная скала.
- Ну, хоть первая...
Вот и источник, бьющий под самой скалой.
- Давайте отмерим десять саженей от этого источника!
И вот тут выяснился загадочный характер самого понятия "сажень".
Хипоня рассказал о саженях еще раз, и его все честно слушали. ...Про
царскую, орленую, печатную, казенную, маховую и косую, квадратную и
кубическую, рассыпную и никаковскую, про то, что сажень должна быть равна
трем аршинам, а каждый аршин равен 71,12 см.
- Все это ладно, а копать-то где? - спросил Павел. Бродов, как и
следует менту, проявлял приземленную бескрылость духа и прискорбное
отсутствие любви к теории.
- Лучше всего взять оба варианта...
- Оба?! - изумилась Ревмира. Ей казалось, что стоит увезти Хипоню в
лес, посулить долю клада, и сразу же найдутся кубические сажени, сразу
доцент вспомнит все, что утаивает в городе. Правда оказалась неприятной.
- Ну а... если сажень в 152 сантиметра, то 10 саженей - это 15 метров.
Если сажень 172 сантиметра, то тогда 17 метров. А если брать позднюю, в 2
метра 13 сантиметров, то 10 саженей получается 21 метр...
- Так кубическая-то из них какая?!
- По-моему, надо взять все...
И тут сердце Ревмиры упало окончательно - она поняла, что Хипоня сам не
знает, какими саженями мерить.
Ну ладно, пусть даже придется бить три шурфа, на всякий случай, чтоб
угадать нужную сажень. Но вот еще один совершенно неразрешимый вопрос: куда
отсчитывать сажени: на северо-запад или же на северо-восток?!
- Владимир, давай рулетку и компас!
Павел забивал колышек, Хипоня держал инструменты, Володя побежал с
веревкой... Да, все были очень заняты! Та-ак... Если мерить на
северо-восток, то, получается, есть только одна отметка - на пятнадцать
метров. Потом уже пошла только скала. А если мерить на северо-запад, то
вроде бы вот тут, на самом краю террасы, и можно сделать все три отметки.
- Алексей Никодимыч, возьмите же лопату. Павел, вы немного покопаете?
Хоть клада и не существует. Володя, вооружись киркой.
Только Ревмире не хватило инструмента, и она осуществляла, так сказать,
идейное руководство.
- И-эххх! - крякнул Алексей Никодимыч и с силой вогнал в грунт лопату.
Лопата вошла на четверть штыка и застыла, издав невероятной силы хруст.
Копать здесь было не так просто - не столько приходилось подгребать совковой
лопатой, сколько разбивать грунт киркой, потом поддевать штыковой лопатой, а
уж оставшееся выбрасывать, подцепляя совком. Терраса там или не терраса, а
грунт оказался битком набит камнями разного размера. Большая часть камней
находилась в разной стадии превращения в охру. Камни были покрыты рыхлым
красным или рыжим налетом, который и использовал первобытный человек - сыпал
в могилы, как "кровь мертвых", чтобы мертвецы могли бы встать в загадочном
царстве мертвых.
- Неужели нанесла река?
- А вы посмотрите - все камни-то неправильной формы, не окатанные в
реке. Сразу видно - они со скалы сыпались.
- Получается, что река наносила террасу, а все это время со скалы
сыпались обломки?
- Конечно. Только вот вопрос - сколько времени образовывалась такая
терраса? Она же тут в рост человека...
- Наверное, тысячелетия.
Как ни странно, Стекляшкину даже понравилось. После сидячей жизни,
однообразной работы, компьютера хорошо было чувствовать, как мерно
сокращаются мышцы, хрустит камушками кирка, как солнце золотит, а ветер
остужает кожу. Был в этой работе отдых от повседневности; был отдых от
дурной жизни в большом городе; было все, зачем люди едут на дачу... и еще
многое другое. Стекляшкин выпрямлялся, переводил дыхание, и перед ним
оказывалась сияющая под солнцем ярко-голубая река, яркие-яркие леса на
другом берегу, пухлые, как вата, облака.
Вот белое, пухлое показалось над холмом. Что именно, какое - пока не
видно, виден только верхний край. Пока можно угадывать, каких оно размеров,
какой формы. Вот, выкатывается целиком, плывет в синеве, над холмами. А над
окоемом снова показывается белый пухлый краешек. Снова можно угадывать.
Люди любят смотреть на огонь, на быстро текущую воду. Володя Стекляшкин
обнаружил, что больше всего любит смотреть именно на облака. И не просто на
облака в небе - на празднично-яркие облака, выкатывающиеся из-за холмов.
Стекляшкин взмахивал киркой, наклонялся, и перед ним оказывалась яма -
ярко-рыжая глина с ярко-белыми прослоечками мергеля, с множеством камней
разной формы, с которых отлетали ярко-рыжие, кровяно-красные куски. В яме
было прохладно, и чем она была глубже, тем приятнее было стоять в яме,
радуясь контрасту. Тем более, что солнце переместилось и полыхало сейчас как
раз на копающих и на скалу. В резком, пронзительном свете, почти без теней,
плавилась голова ее приходилось повязывать, чтобы хоть пот не заливал глаз.
"Я, как финиковая пальма, - усмехался про себя Стекляшкин. - Сказано же
про нее - ноги пальмы должны быть в воде, а голова - в огне".
Но и контраст был странным образом приятен. И приятно было, что жарко,
что в пронзительном свете все такой яркое, разноцветное, что больно глазам.
Становилось совсем невыносимо, и Владимир Павлович сбегал к речке. Ниже
террасы русло сужалось, большие камни подходили вплотную, а течение
прижималось к огромной, косматой ото мха скале. Здесь цвет воды снова
становился бутылочно-зеленым, глубоким, словно вбирал в себя цвет
подступавших к воде лесов, и эта вода начинала подпрыгивать на подводных
камнях. Образовывались буруны, и на этих бурунах можно было ехать, почти не
делая движений. Вода сама толкала снизу; только проплыв стремнину, нужно
было снова энергично загребать руками, куда-то стараться приплыть. А вот
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг