оно так по речке Лиственке, впадавшей в этом месте в Ой, и находилось как
раз там, где Ой вырывался из теснин на Плюсинскую равнину, становясь
равнинной рекой и удобряя своими мутными водами тучные земли, покрытые
сосновыми лесами.
В Лиственке удобно было вести обычное крестьянское хозяйство, а Саяны с
охотой, рыбалкой, сбором грибов и ягод тоже были совсем рядом.
Но начальство замыслило вовсе не восстановить умиравшую Лиственку, из
которой давно разбежалось почти все население. На уме было совсем другое...
Не говоря ни о чем другом восстанавливать Лиственку значило восстановить
что-то такое, что существовало и до тебя. И вовсе не ты создал это
восстановленное... А вот если построить новый поселок. Совсем новый, с
иголочки. Поселок, которого раньше никогда не было на свете - это вот да!
Это значит поступить, как Петр Великий, выливающий болотную воду из
ботфорта. Сидит, значит, Петр Великий на кочке, на стрелке Васильевского
острова, выливает воду из ботфорта, и кричит Меншикову:
- Слышь, Алексашка?
- Чего, мин херц?
- Город строить будем!
- Ага!
- Я т-те покажу "ага"! Здесь город строить будем!
- Так здесь же болота, мин херц!
- Без болот любой дурак тебе выстроит! А мы - и на болотах можем!
- Так вода же плохая... От болезней в животах помрет сколько!
- Нечо, Алексашка, не горюй, эти дураки помрут - а бабы новых нарожают!
Строить будем! Где я сижу, куда воду болотную вылил - там и центр города
будет!
Не будем утверждать, что разговор был именно таким, тем паче, что
историки передают его очень по-разному. Их версии очень расходятся в
зависимости от того, как они относятся к Петру, Меншикову, Российской
империи, Петербургу, а главное - к самой возможности строить где попало, без
плана, без серьезного расчета, по одной только воле первого и главного лица.
Отметим и то, что совсем еще неизвестно, строился ли Петербург на голом
месте и так ли уж без плана и без толку? Совершенно точно, что на месте
Петербурга и до Петра очень даже жили русские люди, да и план как будто
был... Но так уж вошла эта история в русскую культуру на века: как легенда
про основание города на пустом месте; там, где захотел царь. Где вылил воду
из ботфорта, там и основал он город. Проникайтесь, чувствуйте, если можете,
то подражайте.
Николай Семенович на легенде был воспитан и привык очень хорошо
относиться ко всему этому: Великий царь, ботфорт, грязная вода, громадная
империя, монаршая воля, миллионы мужиков, сотни тысяч смертей, а зато вон
как хорошо все получилось! Николай Семенович имел возможность подражать
Петру, пусть в самой малости, и уж случая не упустил. И на пустом месте
развернулось строительство - там, где Малая Речка сливалась с большой рекой
со странным названием Ой.
Сначала люди приняли решение, люди в кабинетах в Карске и даже в
Москве; почти все они никогда на видали Саян и даже не очень представляли,
как они выглядят и где находятся. Это были упитанные люди в галстуках и
светлых рубашках, одетые так, чтобы никто не заподозрил их принадлежности к
тем, кто работает руками. Большинство из них тоже были воспитаны на легенде
про Петра, выливавшего воду из ботфорта.
Эти люди дали полномочия и материальные ресурсы Николаю Семеновичу, и
закипела работа. Основали новый леспромхоз и стали разбивать лесосеки,
нанимать рабочих и перегонять технику. Основали промхоз, чтобы собирать
десятками тонн растущие грибы и ягоды, а зимой охотиться на пушного зверя и
медведя.
Всех, кто еще не сбежал из Лиственки в Карск и в другие, более
благополучные города и поселки, переселили в Малую Речку. Много людей из
других деревень и сел привлекли высокими окладами, новыми домами и
возможностью строить то, чего еще никогда не было.
Минул какой-нибудь год, а Николай Семенович уже гордо стоял в месте
впадения одной речки в другую, позировал то ли в позе Наполеона, то ли в
позе Петра. Как он понимал эти позы, так и позировал, разумеется.
В том, что сделали Петр Алексеевич и Николай Семенович, оказалось
неожиданно много общего. Петр Алексеевич мечтал построить рай - он
по-иностранному называл его парадиз, а построил город - столицу
крепостнической империи, по улицам которой каждый день с рассветом шли
солдаты, надсадно колотили в барабаны. "Вздуть огонь!".
На закате опять шли солдаты: "Туши огонь!". Вместо парадиза встал
город, треть населения которого составляли крепостные мужики и бабы, а
другая треть - солдаты (причем тоже из крепостных и те же самые рабы).
Город, в котором регулярно справлялись "торговые" казни - публичные порки
кнутом (да-да, то самое из Некрасова: "Здесь били женщину кнутом", все
правильно). А идея-то была ведь про парадиз.
Так же и Николай Семенович в воображении рисовал себе нечто
потрясающее, исключительное, а получился просто леспромхоз - с лесовозами,
рычащими по разбитым донельзя дорогам, с покосившимися заборами, обшарпанным
донельзя клубом, ароматами скотного двора и свалкой брошенной техники за
околицей. Леспромхоз как леспромхоз. Как говорят разлюбившие дамы: "Такой
же, как все".
Николай Семенович ждал, что жить и работать в Малой Речке будет так же
хорошо, как ему было хорошо ловить рыбу и стрелять глухарей на месте будущей
деревни. Что будет... он сам определенно не мог бы сказать, что именно будет
и чем Малая Речка должна отличаться от других деревень, но точно знал: будет
что-то необычное и очень, ну очень хорошее! А после получки треть рабочих не
являлась на работу (как везде); и молодежь так же била морды и безобразно
тискала подружек на танцульках; и так же возвращалось стадо; и так же парни
после армии прилагали все усилия, чтобы не вернуться в леспромхоз, кроме
самых тупых разве что.
Разница же между замыслом Петра Алексеевича и замыслом Николая
Семеновича состояла в том, что Петр Алексеевич все-таки хоть немного думал,
что он делает, слушал хоть чьи-то советы и руководствовался все-таки не
только собственной блажью - и получился все-таки город необычный,
интересный, способный жить уже своей собственной жизнью.
А Николай Семенович никого не слушал, кроме советского начальства, и не
руководствовался ничем, кроме мнения и воли людей этого круга. Ну, и
построил деревню, которая отличалась от остальных только одним: необычайной
красотой места расположения и всех окрестностей деревни. А сама была... Ну
да, как все.
И вообще он был как все, наш основатель нового парадиза. Очень он был
невыразительный, неинтересный, наш Николай Семенович, как и подобает
представителю советской номенклатуры - так сказать, плоть от плоти, кость от
кости.
То есть он обладал, конечно, необходимыми причудами и блажью, как и
подобает уважаемому, солидному, ценимому всеми представителю этой самой
номенклатуры. Например, очень не любил длинных тостов, и случалось, грубо
обрывал тамаду, если он затягивал процесс... если, конечно, тамада был такой
человек, которого можно прервать. И если за столом не было того, кто важнее
Николая Семеновича и кто как раз любил длинные тосты.
Еще он любил оперетту, любил охоту и рыбалку. И не любил, неизвестно
почему, париться в бане. Мыться любил, а вот париться - нет. Пожалуй, все
особенности Николая Семеновича перечислены... Да, как будто уже все. И во
всех остальных отношениях ничем не выделялось его лицо из всех остальных
номенклатурных лиц - такое же невыразительное, мягкое, пожалуй даже, и
ничтожное. В чем, конечно же, Николай Семенович совершенно не был виноват. И
понять суть своей жизненной ошибки он тоже не был и тоже виноват в этом не
был совершенно.
Загрустивший Николай Семенович стал употреблять водки чуть больше, чем
следует ее употреблять руководителю, и все чаще и под разными предлогами
выбирался в Малую Речку. И рыбачить, и охотиться, и просто так, посидеть под
высокими ивами на берегу Малой Речки, стремительно вливающейся в Ой.
"Не то, не то...", "Совсем сдал Николай Семенович", - шептались
сотрудники Управления, и в зависимости от того, как они относились к
начальнику, в их шепоте было больше то злорадства, то сочувствия.
А Николай Семенович так и помер на своей любимой лавочке в месте
слияния речек, и даже неизвестно, когда именно. Сел с утра, закинул удочки,
сидел. Он и раньше часто не проверял удочки. Так просто закинет и сидит; в
свои шестьдесят с небольшим он стал уже совсем, совсем старенький. Подошли к
Николаю Семеновичу, чтобы позвать его обедать, а он уже холодный.
На поминках, среди всего прочего, прозвучало и то, что был он человек
очень русский... И мало кому пришло в голову, что и помер-то он так рано,
едва за шестьдесят потому, что был он очень русским человеком. Выдумать свой
парадиз, воплотить его в жизнь, убедиться, что реальность не похожа на
сказку и помереть от разочарования - разве это не по-русски?! Ни на Востоке,
ни на Западе так не умеют... Но эта мысль совсем не прозвучала ни в
официальном некрологе, ни на поминках.
Вторая попытка построить Город Солнца в одной отдельно взятой деревне
Малая Речка относится к совсем другой эпохе и связана с совсем другими
людьми. Интересно только, что поползновение возводить Город Солнца опять
связано с той же деревней.
Все дело в том, что в Малой Речке часто появлялись туристы. Время для
праздного шатания у интеллигенции хватало, денег тоже, а место было
красивое, интересное. И не всем же ехать отдыхать к теплому морю или в
дежурные туристские места, в старые города Европейской России, Грузии или
Прибалтики?! Тем более - Саяны, есть скалы, и на эти скалы можно лазить. А
ведь лазить на скалы - одна из традиций Карской интеллигенции!
Дело в том, что на правом берегу Енисея торчат огромные останцы
исключительно твердых пород. Вода и ветер унесли остальное, оставив эти
свидетельства времен, когда не было еще современной долины Енисея. Скалы
древние, красивые, их прекрасно видно и с левого берега Енисея, с территории
города. А впечатлительные люди легко могут заметить, что скалы похожи - одна
на голову старика, другая - на сидящего орла, третья еще на что-то. Их так и
стали называть - Дед, Беркут, Перья и так далее. Столбы считаются памятником
природы, про них пишут даже в справочниках и в энциклопедиях. Есть названия
и непристойные, но их-то не упоминают в справочниках.
Лазить на Столбы - занятие нелегкое, опасное, и занятие это на
любителя - тем более, что никакого нет смысла в этом залезании, кроме чисто
спортивного. Лезть по страшной крутизне, висеть на страховке, рисковать
слететь на десятки метров вниз, на камни, - и все это ради удовольствия
"пройти участок" или "сделать стенку" на несколько секунд быстрее
предшественников... Да, это очень на любителя! Причем в основном на такого
любителя, которому больше особенно нечем заняться.
На Столбы лазили еще в прошлом столетии. На одном Столбе некий студент
написал даже огромными буквами крамольное слово "СВОБОДА", и жандармы не
могли его стереть, потому что не умели лазить. Это было очень назидательная
победа революционных сил над реакционным жандармским корпусом. А что
особенно удивительно - так это как раз стремление жандармов залезть и
стереть надпись. Интересно, что сделали бы студенты, если бы жандармы просто
пожали плечами и не стали бы бесноваться под крамольной надписью, у подножия
недоступных реакционным силам Столбов? Трудно сказать... По крайней мере,
трудно представить себе лучшую антиреволюционную агитацию. Революционеры
прыгают, стараются изо всех сил, а реакционные силы их попросту
игнорируют... Старушку переводят через улицу, ищут деток, потерявшихся у
нерадивой мамаши, ловят карманника...
Но увы! Жандармы, как оказалось, мыслили так же, как студенты, и
стереть надпись стало у них идеей фикс. Впрочем, быстро выяснилось, что
верна и другая закономерность. Не успели бывшие студенты вкусить власти, как
стало очевидно - и они мыслят в точности так же, как самые тупые и злобные
жандармы Российской империи.
Столбы хорошо видны из города, но долго, очень долго надо ехать до
них - несколько часов. Через Енисей плыли на лодках, или шли через понтонный
мост. До деревни Бузинной добирались часа за четыре пешком, часа два на
лошадях. Ну и оттуда еще столько же до Деда и до Первого Пера. На Столбах
стали строить избы. Первые избы построили еще до I Мировой войны,
последние - где-то в 1960-е годы. Собиралась группа любителей лазить и
вообще пожить не в городе, и они строили - для себя, для коллектива друзей.
Каждый "свой" мог прийти в избу в любое время суток и провести в ней столько
времени, сколько он сочтет удобным для себя.
В каждой избе были свои традиции, а все столбисты подчинялись неким
общим правилам. Традиции записывались в большую черную тетрадь самого
зловещего вида, и всегда находились хранители - и тетрадей, и традиций в
целом.
Часть этих правил была крайне проста, разумна и объяснялась самой
жизнью. Нельзя было лазить одному на скалы или в одиночку ходить в лес.
Нельзя было приводить в избу незнакомых людей, не спросив остальных. Нельзя
было держать в избе заряженное ружье.
Другие традиции были скорее забавны, но по крайней мере, вреда от них
тоже не было никакого. Нельзя было плевать в костер или заливать огонь
водой. Нельзя было есть чужой ложкой. Нельзя было пить в избе сухое вино и
шампанское - только водку.
Были традиции и, скажем так, несколько странные. Например, за пределами
изб и вообще Столбов, оставался весь остальной мир, и ни во что не ставился
опыт, полученный вне изб и Столбов. Новичок должен был или уйти, или принять
весь комплекс традиций, переделать себя под то, что создали другие. По таким
законам живут армии во многих государствах. По таким правилам живет весь
уголовный мир во всех странах мира, на всех континентах. Так жили испанские
конкистадоры, китайские "триады", японские "якудза", индусские члены касты
душителей, итальянские представители "почтенного сообщества", а также
русские разбойники.
Другой странной традицией было непременное давание кличек. И традиция
грубости, бытового свинячества. Считалось, например, совершенно необходимым
дать кличку крупной девушке типа Тетя Лошадь, а стеснительному юноше -
Заика.
Избы строились для того, чтобы заниматься альпинизмом, это факт. Но с
самого начала на одного, кто достиг чего-то в альпинизме, приходилось десять
тех, кто вообще лазил на скалы, и сто тех, кто гордился тем, как он хорошо
лазит, этот единственный альпинист на избу.
Столбисты умели держаться друг друга, образовывая клан, поддерживавший
своих. В годы засилья советского блата это было весьма, весьма важно.
Обитатели одной избы работали в разных местах, и доставали друг другу
необходимое - например, напрочь исчезнувшее из продажи мыло или "синюю птицу
счастья" - страшенную пупырчатую курицу, скончавшуюся то ли от старости, то
ли от тоски при чтении партийных документов о развитии советского
птицеводства.
Столбисты были людьми, проводившими часть жизни в выдуманном мире
романтики. Зрелые дядьки продолжали играть - любой психолог сразу скажет -
играть в то, чего не получили в реальности.
Многое объясняет тот факт, что Город Солнца в 1991 году затеяли строить
люди, воспитанные на столбизме. Люди из избы, называвшейся то ли "кунаки",
то ли "абреки", то ли "белые слоны"... За давностью лет это уже трудно
распознать.
Компашка была крайне пестрая, как и большинство таких компашек,
тусовавшихся вокруг каменных столбов и деревянных избушек: биолог Костя
Хрипатков, в годы перестройки пошедший в торговцы; счетовод Сашка Хлынов, в
те же годы пошедший в мануальные врачеватели и хорошо, что хоть не в
экстрасенсы; эротический массаж в исполнении Хлынова приводил в ажиотаж
одиноких дам, а сам он так зазнался, что уверял о своем происхождении от
персонажа Островского. Были в компашке геологи - Сергей Динихтис и Айнар
Алибеков; эти, после развала Большой Геологии, сами не знали, куда идти и
чем бы вообще им подзаняться.
Компашка столбистов не раз отдыхала не только на Столбах, но и в Малой
Речке, и там в нее вошел Маралов, хотя и на особых основаниях, чтобы стать
вполне своим, он был слишком состоятелен, уверен в себе, да и попросту
психически нормален. Но нужен был Маралов, очень нужен... Компашка понимала,
что без него не будет у нее ну совершенно ничего.
Компашка была высокого мнения о кишащем дичью лесе, красивых скалах, о
грибах, которые можно действительно собирать. Не искать, как обычно ищут
грибы, а собирать в буквальном смысле слова: когда рвешь один гриб, уже
видишь еще с полдюжины и идешь не разгибаясь, пока не окажется, что не в
силах вынести из леса уже набранное. А грибов совсем и не уменьшилось.
Компашка считала, что Малая Речка - место исключительно богатое и
пропадает только по вине идиотов, не умеющих богатствами распорядиться.
Тогда, в конце 80-х, в Малую Речку из Ермаков каждый день ходил ГАЗ-66
со здоровенной будкой наверху, и можно было сколько угодно рассказывать друг
другу, что вот в цивилизованных странах ездят на комфортабельных автобусах,
а не в таких таратайках. Намекая тем самым, что вот возьмутся за дела в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг