- Я б такой девке, будь это моя дочка!
- Так те же первые напали!
- Фулюганы! Деточек побили! Не умеют с детками играться! -
надсаживалась нечистоплотная бабка с кошелкой, распространяя ароматы дешевых
духов, перегара и пота.
В скучной жизни Белогорска назревал соблазнительный, долгий скандал с
воплями, взаимными оскорблениями, разбирательствами и тыканьем друг в друга
пальцами.
Павел понял, что пора смываться.
К счастью, к стоянке бесшумно подваливал боком автобус Белогорск -
Абакан, и Павел чуть не силой втащил в него растерявшуюся Ирину. На
остановке шуму было много:
- Не пускайте их! Сейчас милиция!
- Не лезьте к ребятам! Не слушайте их!
- Самих не слушайте! Они против наших!
Две-три самых незанятых тетки ломились в дверь автобуса, оттесняемые
контролером. Казалось бы, "несчастные деточки" как раз приходили в себя и
являли отличный объект приложения материнских эмоций. Так сказать,
представляли собой прекрасный объект жаления и спасения. Но вот тут-то ярко
проявилось, что теткам на самом деле вовсе-то и не хотелось никого спасать;
им хотелось только бить, и они, как умели, организовывали себе сладостные
ощущения.
К счастью, контролер - девушка чуть старше Ирки - не испытывала ни
малейшего желания участвовать в буче.
- Вы едете?! У вас билет?! Тогда па-апрашу вас!
Автобус тронулся, оставляя на стоянке небольшую шумную толпу, и девушка
подмигнула ребятам:
- А здорово ты их! Где так учат?
- Я в секции три года занималась... - готова была заплакать Ирина. -
Нет, правда, что они? Мы же никого не трогали, они же первые...
- Зато они свои! - назидательно тряхнула девушка русой, до пояса,
косой. - Небось, у вас тоже если наши попадутся, ваши им накостыляют!
- Да никто им костылять не будет...
Но девушка смотрела понимающе, лукаво:
- У нас заречные тоже если поймают приречного, тому лучше сразу делать
ноги. И наоборот, если приречные заречного поймают. Вы-то сами карские?
- Да. Только у нас такого нет...
- Ну уж и нет! Мне парень один рассказывал, он из Закровки - у них по
улице чужим лучше и не проходить! Особенно с Пугача или с Колинаевки. Вмиг
руки-ноги поотрывают!
Девушка хорошо, ясно улыбалась. Ее улыбка ассоциировалась с чисто
прополотым огородом, сохнущей на руках землей, с кринкой, полной парного
молока, с милыми домашними заботами: какую рубашку надел? Хорошо ли кушал
Коленька? Что это разоралась, убежала в лопухи звонкая кошка Марфушка? С
бледным месяцем, поднявшимся над стогами, с тихим душевным разговором на
лавочке.
- У нас как говорят? Не парень, если за свою девушку кровавыми соплями
не умылся. Не девушка, если рукава слезами не намочила по парню. А как ты...
Эх, здорово!
И раскрасневшаяся девица от избытка чувств даже замотала головой, пока
косы не пошли вразлет.
И Павел, и Ирина слабо представляли себе, что делается в Закровке,
Пугаче и прочих районах индивидуальной застройки, мало посещаемых остальными
горожанами. Может, под самым их носом и правда царит все это
средневековье... На обоих пахнуло чем-то диким первобытным, жутким. Как
будто им рассказали про человеческие жертвоприношения или про пляски голых
девиц под полной луной для лучшего урожая.
В Абакане повезло - удалось быстро пересесть на автобус до Минусинска и
ехали уже без приключений. Енисей в этом месте был непривычно быстрым,
узким, еще не принявшим в себя множество речек и речушек, не успевшим
разлиться двухкилометровой рекой по необъятной равнине. И сразу кончилась
Хакасия. Автобус поехал по местности, до смешного напоминавшей ту, которую
оставили ребята под самым Карском, на четыреста километров севернее:
сосновые леса на песчаных легких почвах, медленно текущие реки, полное
отсутствие голых пространств. И краски были другие, без пронзительной
хакасской синевы.
Не случайно именно здесь почти триста лет назад поселились русские
мужики, основали Минусинск и много сел. Хакасы почти не населяли сосновые
боры и тучные земли Минусинской котловины, на левый берег, в саму Хакасию,
русские не пошли.
За Минусинском трасса оказалась почти пустая. Четыре часа, - основной
поток транспорта схлынул. А немногие проезжие не торопились никого
подбирать. Не остановил свою иномарку, промчался мимо загорелый мужик в
спортивной рубашке, оглашая трассу воем Вилли Токарева. Не остановился
пожилой, солидный, в черной тройке, на "Волге". Правда, люди тут были
вежливые - руками показывали, что сворачивают, взять не могут.
Остановился дребезжащий "Запорожец" - пожилой учитель физкультуры из
Ермаков возвращался из Минусинска, от давно замужней дочери. И в шесть часов
ребята были в Ермаках, вместе с жесточайшей головной болью - от рева
двигателя и главным образом от рассуждений об упадке нравов и безобразий,
чинимых современной молодежью.
И все равно здесь чувствовался юг. И солнце стояло высоко, и деревья
были огромные, гораздо выше, чем под Карском. Такие тополя - как баобабы,
под кроной которых скрывается весь деревенский дом, - Павел видел разве что
под Воронежем.
Еще Павла поразили окрашенные в белый цвет домишки, а между ними долину
пересекала лесополоса из таких вот огромных деревьев, да еще с белеными
стволами - вид был совершенно украинский, в потоках яркого, пронзительного
света.
На холмах бродят огромные тени облаков, и вид вполне мирный, пока не
надвинулась хмарь. Надвинулась почти мгновенно, и непонятно даже - это от
движения машины или сама собой шла мгла, стена непогоды. С ревом обрушилась
сплошная стена дождя, дед притормозил - все равно дворники не справлялись.
Об машину, об стекло, об трассу колотились капли, как будто взрывались от
ударов. Во все стороны с силой летели фонтанчики. Павел не сразу успел
закрыть окно, и удивился - дождевая вода была теплой, как не во всякой реке.
Тоже яркая примета юга! Минут пять - и дождь уже прошел, стало парить.
Потоки воздуха колыхались, поднимаясь вверх вместе с водяным паром.
Местность становилась словно бы непрозрачной... Но скоро они уже ехали там,
где никакого дождя вообще не было.
Трудно сказать, где появилось ощущение юга... Во всяком случае, когда
выезжали с Солгонского хребта, его еще не было. А на подъездах к Абакану оно
появилось и не отпускало до конца.
А еще чувствовалась близость гор. Слишком неровная местность, и слишком
много везде камня. Очень заметно было, что чехол мягких пород, глины и песка
здесь много тоньше, чем под Карском. Вот оползень на склоне холма - и в
обнажении торчат огромные серые плиты, а не оплывшая глинистая яма.
Вот дорога углублена в склон холма, врезается в землю и видно, что
толщина слоя глин и песков от силы сантиметров тридцать, а дальше пошли
снова камни и окатанные слои гальки, но чаще - плитняк, начавшее разрушаться
тело горы.
И реки - мелкие, с каменистым дном. Только углубляется река - а книзу
идет уже твердое каменное основание, и реки петляют по нему - порожистые,
мелкие, извилистые, неспокойные.
В деревнях тоже то три пролета в ограде - из дерева, а один - из
плитняка. То ползабора из плитняка, то даже целая стена дома. Значит, камня
много, и он дешев.
Гораздо хуже дождя был, несомненно, сам дед.
- Ряздягаются... Представляете, вот тут все голо! Рубашечка такая...
или кофточка... только досюда, - похлопывал себя по животу активный старец,
для чего ему пришлось выпустить руль. Машина завиляла: заметалась, пролетая
в полуметре то от одной, то от другой канавы. - Вот до чего дошло! Живот по
самый пуп торчит, а то и ниже, почитай, по самые волосья! - Последние фразы
дед произнес напряженным, жадным голосом, и глаза у него полыхнули блеском
недобрым, бесовским и стали даже вроде совсем желтыми. - Ну куда такое дело
годится, а?! У нее и юбчонка только до сих пор! - быстро провел себя дед по
бедрам, тяжело задышал и так же быстро облизал языком губы. - Можно
подумать, советской молодежи делать больше нечего... Можно подумать, ей надо
вот так... раздеваться, чтобы наголо, и чтобы вести себя совершенно
свободно... как в ихней Америке!
Как не были наивны дети, напряжение деда передавалось им. А Ирина чисто
инстинктивно, подвинулась поближе к Павлу, свела поплотнее колени (что уж
вовсе глупо, если девушка в джинсах) и ссутулилась, пряча грудь, хоть
особенно и прятать было нечего.
Так и прошли эти сорок минут в тихом ужасе: дед вещал истины в
последней инстанции, дети шалели от его дурости, обалдевали от страха. Ирина
все сильнее жалела, что она девочка.
- Вас, ребята, в Ермаках куда?
- К автостанции... наверное.
Только тут Павел вдруг сообразил, что попасть в Ермаки - это же совсем
не то, что попасть в Малую Речку!
В древние советские времена от Малой Речки в Ермаки три раза в неделю
ходила "будка" - то есть попросту говоря, леспромхозовский ГАЗ-66 с фанерной
будкой в кузове и с сиденьями для пассажиров. Но во-первых, Павел не помнил,
по каким дням ходила "будка" и в какое время ждала на площади. А если бы и
вспомнил, ему бы это не помогло, потому что уже пять лет, как никакая
"будка" совершенно никуда не ходила.
В те же древние времена каждый день в Малую Речку ходила машина со
свежевыпеченным хлебом, а очень часто и с другими товарами. Но те же самые
пять лет назад магазин в Малой Речке прихватизировали. Владелец построил там
свою пекарню, а за товарами ездил нечасто и о поездках никого не извещал.
А попутки в Малую Речку ездили в среднем одна в две недели.
Из сказанного вытекало со всей очевидностью, во всей первозданной
красе, что спасение утопающих - дело рук самих утопающих: Павел с Ириной или
пойдут пешком последние полсотни километров, или все-таки найдут машину.
Вроде бы, несколько машин стояли здесь же, на автобусной площади. Даже Павлу
было видно, что элегическая небрежность поз и небрежная расхлябанность
слоняющихся вокруг шоферов вызваны желаниями прозаическими - найти седока,
да еще в месте, где найти его почти что невозможно. Поведение шоферов похоже
было на действия людей, стремящихся дождаться конца света... или, скажем,
огненного дождя.
- До Малой Речки поедем?
- Малая Речка?! Это же сто верст в горы! За триста еще подумаю, да и
то...
Пришлось подойти к другому "жуку" и поделиться впечатлениями: может
быть, у того, у первого, не все в порядке с головой? А то как же он не
знает, что в Малую Речку вовсе не сто, а всего полсотни верст, через
Раздольное?
Доказав таким образом, что знает и места, и расстояния, Павел мог
надеяться нанять машину за более приемлемую цену. Например, рублей за сто.
Этой суммы Павел с папой не предусмотрели, да что поделаешь? Зато
подэкономил на билетах...
- Я и сам хотел в ту сторону... Только мне, понимаешь, только до
Раздольного... И надо с братом ехать, вот... Стольник плати, и поехали.
С одной стороны, все было вовсе и не так уж плохо, появлялся шанс через
полтора-два часа быть на месте. С другой - перспектива оказаться в глухом
месте с этим жуликоватым типом и его братом... или там не братом, кто
разберет... Такая перспектива совсем не радовала Павла, особенно после
Белогорска и прочих приключений на трассе.
- Ладно, поехали.
- А деньги-то у тебя есть? - поинтересовался мужик очень уж небрежным
тоном. Павел прямо подскочил от такого.
- Деньги... Вот смотри, - показал Павел несколько смятых десяток.
- Мне сто надо.
- В Малой Речке мой отец сейчас, отдыхает. Будет тебе сто рублей, -
объяснил Павел с максимальной убедительностью.
- Так твой же папа сейчас... - осеклась Ирина, встретив совершенно
бешеный взгляд Павла.
- Только сегодня его не будет - он на гольцах, - светски объяснил Пашка
Ирине. - А деньги-то я знаю, где.
- А твой батяня кто? - так же небрежно поинтересовался нанимаемый.
- Полковник милиции, начальник угро.
И Павел, и Ирина заметили, как местный жлоб внутренне подтянулся.
Проехали Раздольное, и на горизонте показались горы. Темные в это время
года, рыже-сине-голубые. В мае и начиная с октября вершины гор были бы
белые, но горы и так впечатляли. К восьми часам двенадцатого августа дети
проехали по улицам Малой Речки, и машина встала возле нужным им ворот.
- Ну, бери деньги...
По знаку Павла, Ирина выскочила из машины. Паша сунул водителю
сторублевку.
- А батяня?!
- У батяни я еще возьму. Ну, спасибо тебе, до свидания.
Вежливый Паша не преминул отметить выражение лица водителя, когда тот
понял - деньги-то у парня были... И мысленно погладил себя по головке за то,
что был так глубоко прав, обманув хитрого мужика. Впрочем, деятель не
собирался еще уезжать, он с интересом изучал, что то дальше будут делать его
юные друзья... А вдруг запросятся обратно?
Но главное было в другом, и этот мелкий жлоб уходил в прошлое,
проваливался, исчезал, становился неважным, вместе со всеми сегодняшними
попутчиками, от водителя грузовика до учителя из Ермаков. И весь
сегодняшний, мучительно долгий, такой увлекательный день уже почти ушел в
прошлое, почти исчез из жизни.
Главное же было в том, что перед смертельно уставшими, грязными, как
сто чертей, Павлом и Ириной высились ворота усадьбы Мараловых. И что мигал
ранний огонек в окне, звучали взрывы хохота, мелькали тени людей. Путь в
Малую Речку был пройден.
ГЛАВА 7
Строители города Солнца
1623 год. 1959 год. 1991 год
Немало насчитывается строителей Города Солнца в истории человечества. К
счастью, большинство потенциальных строителей так от теории к практике и не
перешли. К счастью и для себя, и для всего человечества, кстати.
В 1623 году сильно подозреваемый в ереси доминиканский монах Томмазо
Кампанелла выпустил в свет книгу "Город Солнца" и тем самым заложил основу
нового направления и в литературе, и в общественной жизни - европейской
коммунистической утопии. Сам он относился к своей выдумке со зверской
серьезностью и изо всех сил пытался уговорить Папу Римского и европейских
государей построить Город Солнца по его проекту. Строить город, в котором
власть будет принадлежать жрецам-ученым, а специальные надзиратели будут
определять, правильно ли ведут себя жители, не захотел, к счастью, никто.
Сказал ли это Томмазо Кампанелла Папе Римскому, история умалчивает - но вот
что наверняка известно, что благодаря решению Папы, помер он своей смертью,
а не от разочарования и тоски, и не был разорван на части людьми, павшими
жертвами подлых и страшных экспериментов.
Потом выдумщиков Городов Солнца было много - и оставшихся в рамках
чистой теории, и пытавшихся переходить к практике.
В числе пытавшихся строить Города Солнца, один причудливей другого,
оказался и самый прозаический тип: Николай Семенович Прорабов, начальник
Горлестрансрубпрубдопмом... и еще много всяких сокращений, не так и просто
все их вспомнить. Дело в том, что среди всего прочего, любил Николай
Семенович охоту, рыбалку и приятную жизнь на лоне природы, без груза всего,
что несет с собой цивилизация.
А поскольку возможности у Николая Семеновича, скажем так, превышали
средние возможности среднего советского человека, то и удовлетворять свои
потребности он имел возможность нестандартную. А из множества мест больше
всего любил Николай Семенович одно: где Малая Речка впадала в другую речку,
в Ой. Красота покрытых лесом гор, сияние солнца, гул реки поражали, и
начальник искренне предпочитал отдыхать здесь, а не в Ялте и не в Коктебеле.
К 1959 году сама память о лагере, стоявшем когда-то всего в тридцати
верстах от впадения в Ой Малой Речки, давно и прочно исчезла. Он сгинул
бесследно, это проклятое место, да и знали-то о нем немногие. Еще в тридцати
километрах ниже по реке стояло когда-то большое село Лиственка. Называлось
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг