обидели, все, что ему недодали, - все это всякий раз вспоминалось,
становилось важно в тот самый момент, когда он не получал подтверждения,
какой он важный и значительный. Не получив очередного куска, пусть даже
самого ничтожного, солитёр превращался в Минотавра, и комплекс
неполноценности набрасывался на хозяина, превращая его жизнь в кошмар.
Да, сегодня было все не так. Уже отравленный взрывом неврастении,
Чижиков замер в дверях. Губернатор сидел и писал. Губернатор был очень
занят. Губернатор не хотел замечать старого подельника. Всегда таившееся
внутри чудовище грозно рычало, впивалось в и без того искусанную,
измордовавшую саму себя душу. Прошла минута... две... Чижиков кашлянул. Не
поднимая головы, губернатор широко повел рукой, и Чижиков приблизился и сел.
На всякий случай сел подальше, не возле самого стола.
Внезапно отлетела ручка, рассыпались на пол какие-то бумаги с лиловыми
большими печатями. Дикие глаза с перекошенного, прыгающего лица впились в
Чижикова.
- Где миллион долларов?! - истерически завыл сидящий, трясясь, как
падающая авиабомба. - Где?!
Чижиков смог только открыть и закрыть рот, развел руками и слегка пожал
пухлыми плечиками. И, кажется, этим только привел губернатора в еще большее
неистовство.
- Я спрашиваю - где миллион долларов?! - еще раз рявкнул Простатитов,
приподнимаясь в кресле и опираясь на столешницу руками. - Кто мне обещал
миллион долларов?!
Если быть точным, Чижиков обещал не миллион, а проценты с миллиона, но
это как раз не имело ни малейшего значения.
- Будет миллион... Никуда он от меня не денется...
Чижиков хотел сказать это с достоинством, а произнес жалким,
извиняющимся тоном. Что и подвигло, вероятно, господина губернатора на
дальнейшие действия. Стремительно выскочив из-за стола, Простатитов вцепился
Чижикову в лацканы пиджака и начал его бешено трясти, издавая один и тот же
вопль:
- Куда дел мои деньги, скотина?!
А в такт своим воплям Валера Простатитов с невероятной ловкостью пинал
Чижикова то левой, то правой ногой, попадая то в голень, то в колено, то в
икру.
Чижиков приплясывал, уклонялся, не решаясь применить силу. Большим
соблазном было хрястнуть всенародно избранного главу увесистым портфелем, в
котором для него же было кое-что припасено.
- Будет миллион тебе, будет!!! Чего пристал, принесу миллион!! -
ответно вопил Чижиков губернатору.
На секунду Валера Простатитов остановился, перевел дыхание, просто не
хватало сил. И Чижиков воспользовался этим:
- Как не принес я миллиона, так пинаться! А кто деньги прижал? На
Путоран? Ну не дал он денег, ну не дал, а?! А ты чего?! Ты чего не дал?!
Губернатор пустился было в прежний пляс и тут же прекратил,
остановился: то ли перевести дыхание, то ли внимая его воплям.
Стараясь не морщиться, Чижиков дожимал:
- Будь неделя назад деньги, я бы тебе уже весь миллион принес, вместе с
японцем!
И Валера Простатитов, воспитанный комсомолом по образу и духу своему,
отпустил лацканы чижиковского пиджака. Потому что некуда правду деть! Потому
что и правда не дал он Чижикову денег, прижал, пустил все, что заработал на
антиквариате и в сто раз больше на другом ворованном, на борьбу со страшным
конкурентом, с Нанду. И нужны-то были гроши, на эту экспедицию в Путоран, да
не нашлось и грошей. А своей доли наворованного Чижиков тоже вкладывать не
захотел.
- Путоран... А вы знаете, любезный, что на ваш паршивый Путоран уже
вылетела группа? - вдруг дико взвизгнул губернатор.
- Никто не знал... никто... честное... Ей-богу, нет... - судорожно
бормотал Чижиков, продолжая словно бы приплясывать на паркете, хотя
губернатор больше не пинался. Потому что удар был страшен. Сокрушителен был
удар, и опять Простатитов становился гораздо главней. Потому что быть
жмотом, из-за которого стоит дело, - это одно. А вот быть человеком, от
которого (или от людей которого) утекает важная информация, - это, знаете,
совсем другое. За жмотство, бывает, бьют морду. За предательство могут и
убить.
- А кто там у них - это знаете?
Простатитов стоял теперь спиной к Чижикову, смотрел в окно. Судя по
вежливым, даже вкрадчивым интонациям, дело становилось все серьезнее.
- ??????
- Ваш лучший друг, Николай Иванович. Ваш ученик бывший...
- Михалыч?!
Чижиков по-бабьи ахнул, выронил портфель, обеими руками схватился за
сердце.
- Ну чего вы там не поделили?
Теперь губернатор говорил тихо, вежливо, безо всякой аффектации, без
малейшего нажима, без истерики. Говорил немолодой, добрый и спокойный
человек с тяжелым, неглупым лицом. Многоликость Простатитова производила
сильное впечатление, и сразу становилось ясно, как этот в общем-то вполне
заурядный преподаватель, малозаметный даже на сером-пересером экономфаке,
ухитрился попасть в губернаторы.
- Ну понимал же ты, что как бы ты ему ни гадил, а он все равно
поднимется? Ну не мог же ты не понимать, - словно ребенку, объяснял Чижикову
Простатитов. - Сам же создал себе врага. А зачем? Зачем ты, Коля, его
создал?
Ангельское терпение и кротость разлились по лицу Валеры Простатитова.
По существу, что он объяснял собеседнику? Что он, Чижиков, дурак и скотина и
что это из-за него сложилась ситуация, чреватая огромными убытками и
огромным политическим вредом. Что он и виноват. Что с него, естественно, и
спросится.
- У меня есть группа, - пошел Чижиков с единственно возможного еще
козыря, - вылетаем хоть сегодня, мы готовы. И не сомневайтесь, шеф, все
будет в полном ажуре.
Валера опять стоял, опустив голову, упершись руками в столешницу,
словно не хватало сил стоять и приходилось опираться на руки. И при виде
этой полусогнутой фигуры Чижикова что-то больно кольнуло изнутри. Не
жалость, не сочувствие, куда там! Не те чувства испытывал он к губернатору.
Но сожаление, страх, неуверенность. Эх, не с тем связался. Этот не вывезет.
Не на того поставили. Примерно так можно было бы выразить в словах его
неясные, не оформившиеся еще эмоции.
- Клуб сыноубийц сейчас подъедет. И Провокатор тоже.
Именем Провокатора Простатитов заклеймил Сережку Вороватых, который
ухитрился стать ректором местного университета. Само по себе в этом не было
ничего удивительного - должен же был он хоть как-то порадеть родному
человечку, пусть даже и никчемному. Чтобы порадеть, провалили на выборах
бывшего ректора Валеру Вилова - и что с того, что была у Вилова и программа
развития университета, и нужные качества, и что мог он сделать много
полезного? Родным человечком был вовсе не он, а Вороватых, и за него как раз
и радели.
Как всякого нормального шельму, Бог очень даже метил Вороватых и
дометил до смерти сына. Весь город знал, что брал Вороватых немалые деньги,
что брал он их из фонда "Образование" и через сына крутил в коммерческих
фирмах. А самое главное, что ответчиком за неотданный долг стал как раз
Вороватых-младший и что спасти сына Вороватых вполне даже мог, если бы стал
отвечать за взятые деньги. Но это было даже лучше - по крайней мере, у
Вороватых не осталось в жизни ничего своего, интимного, ничего такого, что
он не предал бы во имя стяжательства. И теперь волей-неволей он был вынужден
быть особенно преданным группе своих, с Валерой Простатитовым во главе.
А Провокатором он стал, когда профессоры, не без помощи Михалыча,
провели в университете встречу с Нанду и Вороватых мог, конечно, что-то
сделать, но что тут сделаешь при его-то аморфности и полнейшем отсутствии
характера?
Пытаясь реабилитироваться, он активно делился с Простатитовым - все
больше остатками украденного во всем том же многострадальном, до гроша
разворованном фонде "Образование". Разворовывать фонд помогал ему
психодиагност и психиатр, некий Барух Бен-Иосиф Хасанович, который тоже
лишился сына - довел до самоубийства, поставив на нем серию зловещих
экспериментов; а в Москве их прикрывал Мойша Болотман, бывший декан одного
из факультетов, сделавший карьеру на идее демократической педагогики и
защите евреев.
Этот последний, правда, сыновей не убивал, но, может быть, чисто
случайно: не было у него сыновей. Зато единственную дочь Мойша Болотман,
пожалуй, лучше бы убил, потому что вырастил ее Мойша законченной, химически
чистой блудницей и все-таки получил право носить высокое звание члена Клуба
сыноубийц. При необходимости в этом клубе можно было бы выделить еще секцию
детоубийц или, скажем, дочерерастлителей.
Эти трое и были той группой лиц, через которую проходил весь бюджет
университета и которые и есть не оформленный нигде, но существующий Клуб
сыноубийц, "держащий" университет.
Клуб активно помогал Простатитову, а тем самым и Чижикову.
А в свободное время, пока клуб еще не собрался, губернатор наслаждался
плодами культуры, созерцая картины, висевшие над его креслом справа и слева.
Одна из них называлась "Малыми силами мы победим!" - именно так, с
восклицательным знаком. На этой картине маньчжуры с перекошенными,
карикатурно-монголоидными мордами лезли на стены Карска XVII столетия, а
казаки с дегенеративно-добрыми и хитровато-умными лицами сбрасывали их со
стен и протыкали копьями. Это была очень назидательная, в высшей степени
патриотическая картина.
Вторая картина называлась "Подвиг Ильи Рахлина" и была посвящена
эпизоду не то 19, не то 20 августа 1991, когда бедного мальчика убил
откинутый танковый люк. В чем, правда, подвиг - непонятно, но не в этом
заключалась суть. А в том, чтобы провести аналогию - вот они, героические
жители Карска и вообще все россияне: от отражения маньчжур и до поддержки
ельцинизма во всей красе.
Автором картин был карский областной живописец и большой российский
патриот Абрахам Циммерман, прославившийся еще в 1934 году своим
монументальным полотном, 8 на 12 метров - "Хлеб в закрома Родины". Областной
комитет КПСС купил картину и дал автору усиленный продуктовый паек.
В 1946 году он получил Сталинскую премию за работу "Победители", на
которой советские воины стояли посреди Берлина в чистых гимнастерках и
начищенных до блеска сапогах, с благородными, мудрыми лицами. А мимо них
гнали бесчисленные толпы сразу видно, что моральных уродов в форме болотного
цвета, со следами бесчисленных пороков на очкастых, прыщавых, гнусно
оскаленных рылах, мордах и харях.
Этот шедевр тоже купил карский областной комитет КПСС, а КГБ купил
творение 12 на 15 метров "Смерть комсомолки". Злые языки говорили, что
большой начальник из конторы, некий Самцов, занимается онанизмом, глядя на
пышную комсомолку в длинной рубашке, порванной в самых соблазнительных
местах.
У профессиональных художников, надо сказать, творения Абрахама не
вызывали того же восторга, что в областном комитете. Его картины оценивались
в выражениях, среди которых "говно" и "монументальная халтура" были еще не
самыми сильными.
Оценка общественности тоже была неоднозначной. С одной стороны,
общественность восхищалась продуктивностью Циммермана, потому что никакие
там Репины и Суриковы не смогли бы угнаться за Абрахамом Циммерманом ни по
количеству, ни по площадям его работ. Будучи активным собутыльником половины
всех обкомовцев из Карска и многих московских гигантов партийной работы,
Абрахам тем не менее ухитрялся выпускать в среднем по три монументальных
полотна ежегодно, и редкое из них было меньше шести метров длиной.
С другой стороны, общественность довольно резко разделялась в оценках
качества произведений Циммермана. Представители общественности, близкие к
обкому, оценивали ее сугубо положительно. Люди, далекие от обкома и вообще
от официальной идеологии, давали оценки, близкие к оценкам художников.
В годы перестройки поток халтуры не то чтобы иссяк. Он не иссяк, но
резко сменил направление. Разменяв восьмой десяток, член Общества
воинствующих безбожников и идейный оформитель партии и комсомола вдруг
почувствовал необходимость припасть к своим национальным корням, уверовал в
Бога, и стал ханжески соблюдать все запреты и требования Торы. Кроме того,
он вдруг засобирался на свою историческую Родину, на попираемую мусульманами
Землю Пророков, и глубоко осознал, что принадлежит к великому и притом
угнетаемому в СССР библейскому и древнему народу. Проникнувшись национальным
сознанием, перековавшийся Абрахам "наваял" новую серию картин-монументов.
Серия портретов старых аидов в лапсердаках вызывала разве что
неудержимый смех - особенно у старых евреев, которые в глубоком детстве еще
могли видеть старца с пейсами и в лапсердаке и лучше других знали, что это
вообще такое. Другие же картины назывались: "Не отречемся!!", "Зов предков"
и "Последнее прибежище подонка". Пересказывать их содержание я не буду - все
равно никто мне не поверит.
Областной комитет КПСС был в негодовании и ужасе, потому что как раз в
это время он пришел к непоколебимому выводу: рисовать надо девиц в
кокошниках и мужиков в лаптях! Ну и картины про то, как русский народ
обижали - то татары, то поляки, то французы, а больше всех, конечно же, -
евреи. Шуму было невероятно много, потому что в одночасье Абрахам из
заурядного, никому уже не нужного мазилы превратился в средоточение
идеологических баталий: кого же надо рисовать на этом историческом витке?!
Советская общественность участвовала в этих баталиях и активнейшим
образом выясняла, где именно находится последнее прибежище подонка, а
профессиональные художники продолжали называть Абрахама Циммермана все теми
же гадкими словами. Потому что идеология в его последних картинах и была,
может быть, другой, но вот качество произведений они оценивали точно так же.
В ходе всех пертурбаций, правда, престарелого Абрахашу вывезли-таки на
землю предков, но там он испытал, пожалуй, самое сильное разочарование. Мало
того, что все его прежние заслуги никого больше не интересовали. Но и
наваять новых монументов он не мог, потому что их никто не покупал.
Жаждущий трудов на сей ниве, Абрахам написал письма президенту Израиля,
в Кнессет, в министерства культуры, просвещения и почему-то еще сельского
хозяйства. Ответов не было.
Абрахам "изваял" полотно "Героическая оборона Голанских высот" (15 на
10 метров), на которой израильские солдаты с благородными лицами крушили в
лапшу невыразимо мерзких палестинцев, и пытался сбыть его правительству. И
это не увенчалось совершенно никаким успехом. В Израиле, к ужасу Абрахама,
все - и правительство, и население - были в чем-то очень похожи на
художников из Карска: всем в этой ужасной стране оказалось плевать на
идеологию, а вот качество и профессионализм почему-то оценивались высоко...
Внуки старого дурака оказались современнее - решили забыть, что в СССР
их неизвестно за какие заслуги считали врачами, и занялись старым семейным
делом - стали тачать сапоги. Это принесло им весьма длинные шекели, и парни
даже вскорости купили себе собственные лавки.
А Абрахам был уже старенький и перестроиться никак не мог.
Патологическое неумение жить честным трудом заставило его искать приработка
в стране, которую он уже довольно давно называл не иначе, как Страной
дураков и о скотской сущности народа которой высказывался витиевато и подло.
К его счастью, нашлись и заказчики. И сидя в городе Офоким, на самом юге
Израиля, в тени тропического беленького домика, он все мазал и мазал холсты,
"ваяя" новые и новые творения.
Художники по-прежнему называли его не иначе, как "старая проститутка",
но новый губернатор Простатитов воспитывался на творениях Абрахама, в том
числе на "Комсомолке" и на "Первый секретарь товарищ Дрянных покоряет Кару".
Он не в силах был отказать старому учителю и мэтру и даже передал ему заказ
на еще одно творение: монументальное полотно "Торжество демократии". На
полотне предполагалось изобразить улицу в новом, послеперестроечном Карске -
сплошные коммерческие киоски, отсюда и до горизонта, а между ними ряды
прилавков, торговки, торгаши, менялы; в правом верхнем углу - поясной
портрет Ельцина; в левом верхнем - поясной портрет губернатора. Ельцин и
Простатитов говорят по телефону, и потому каждый из них изображается с
телефонной трубкой в руке.
Губернатор размышлял о том, в какой части управы надо будет повесить
заказ... И тут раздался стук ног, голоса... С тяжким вздохом губернатор
вернулся из путешествия в мир прекрасного и окунулся в повседневные заботы.
ГЛАВА 5
Реликтовые горы
22 - 23 мая 1998 года
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг