обязанностью доложить начальству о том, что знаешь сам! Но все же это было
поведение своего человека, понятного, предсказуемого, полезного...
- А что, у них и язык есть?
- Простой, но есть. Вот...
И Миша не без труда издал целую серию звуков, давая комментарии, как
это "переводится" на русский.
- Гм... Зачисляю тебя в свой отряд. Между прочим, мы идем против
Михалыча. Да-да, твоего ненаглядного. Он, Михалыч, ухитрился людей Чижикова
то ли перебить, то ли что-то еще... В общем, на связь они не вышли. Так
что - зачислять в отряд или проводить до Кемалы?
Здесь тоже была явная ловушка. Каждый, кто хоть немного знал органы,
эту ловушку сразу же заметил бы. Для своего "фирма" должна быть важнее
всего. Важнее отца и матери, важнее жены и детей, важнее всех других людей.
Свой человек не может даже выбирать. Он предает близких не задумываясь, не
оценивая, как предательство. Свой должен даже не знать, не понимать, свой
должен чувствовать кишками, костным мозгом: если есть почтенная контора,
есть "фирма", то и у него будет все. В том числе и семья, и друзья. А без
"фирмы" не будет ничего. Ни семьи, ни друзей, ни его самого. И потому свой
всегда не задумываясь расскажет "фирме" обо всем, что знает о других. И
всегда встанет на сторону почтенной конторы, если она работает против
других.
И потому для Миши было бы страшной ошибкой впасть в задумчивость, и
только потом, размыслив, выбрать "фирму". Это была бы верная смерть. И Миша
сделал правильно: тут же вскинул глаза на начальника, щелкнул каблуками, уж
как получилось посреди мокрой тундры, и вытянулся по стойке "смирно". Трудно
сказать, поверил ли ему полковник... Но на этот раз как будто пронесло,
Красножопов просто кивнул: "В строй!".
Впрочем, Миша был единственным, кто шел дальше через горы без оружия.
Весь день они поднимались все выше и выше, и лиственницы на глазах все
уменьшались в размерах. Было странно, непривычно идти там, где деревья
достигают примерно роста человека. А к концу дня пошли практически голые,
продуваемые ветрами пологие вершины, где совсем не было деревьев. По крайней
мере таких, к каким привыкли на юге. Лиственницы и березки здесь были
высотой по колено, а то и еще ниже.
Шли молча, только Крагов не мог не подзуживать остальных, не
демонстрировать своего превосходства и в выносливости, и в силе, и, конечно,
в умственных способностях.
Даже Мишу это страшно раздражало, хотя он слышал его считанные часы.
Тем более - болтать и не хотелось. Вокруг расстилалась удивительная, почти
никогда не посещаемая людьми страна. Мало кто из живущих на Земле пил этот
удивительный воздух, чистый и свежий. Мало кто видел голубо-синие дали
сквозь этот удивительно прозрачный воздух. Такой прозрачный, что и за пять,
и за десять километров все было видно так, словно до них - километр.
Ничто не закрывало горизонт. Под ногами лежал Путоран, а над ними, не
заслоняемое ничем, пронзительно-синее, холодное небо. Почему-то у неба здесь
даже вид был холодный, а падавший оттуда, приносившийся из пространства
ветер просто резал, как ледяной кинжал. Почти повсюду лежал снег - целые
снежные поля, особенно в складках местности, в понижениях. А прямо на краю
снежных полей качались под ветром удивительные по красоте, поражавшие
нежными красками, огромные, чудные цветы. Миша не знал их названий.
Весь день над головой летели гуси, какие-то мелкие птички, а уже под
вечер на фоне пастельных красок заката прошло большое стадо, до двадцати
горных баранов - свидетелей Великого оледенения.
- Ух какие, - выдохнул Костя над ухом.
- Фотоаппарат бы, - в тон ему поддакнул Миша.
От выстрела все вздрогнули, Миша чуть не схватился за сердце. Стадо
рванулось, мгновение спустя доносился только стук копыт, словно стадо всем
привиделось. Один баран вскинул голову, замер, видно было, как все его тело
пронизало страшное напряжение. Потом копыта животного начали отделяться от
земли. Не группируясь, не делая вообще никаких движений, свойственных живому
существу, баран упал набок, подскочил, замер в расслабленной позе.
В тишине раздались аплодисменты: Красножопов приветствовал выстрел.
Крагов замер в картинной позе с дымящимся карабином. Мише было приятно, что
больше никто не радуется.
- Бе-эээ...
В горной пронзительной тишине было особенно слышно, как плачет совсем
маленький баран. Угрюмо смотрели боевики, как звереныш подбегал к мертвой
матери, пинал ее в бок тонкой ножкой, отбегал, оглядывался через плечо.
Народ грубый, они видели смерть много раз. Может быть, потому и относились к
ней серьезно, не как к спортивному достижению.
- А теперь пристрели малыша, - бросил Крагову Костя Коровин. Интонация
была понятная - дерьмо ты, и давай продолжай, покажи еще раз нам всем, какое
ты дерьмо.
- А пускай этот... новенький пристрелит. Заодно посмотрим, как
стреляет.
Крагов смотрел откровенно глумливо, мол, я, может, и подонок, но зато
какой решительный и сильный! И захочу, любого приспособлю!
- И то. - Красножопов снял с плеча Фомы карабин, протянул Мише. -
Только он не новенький, ты не прав, Андрей. Это наш старый сотрудник,
выполнял тут задание.
Миша пожал плечами, прекрасно понимая, что подвергается проверке. Не
было сил притворяться, что ему все это очень нравится. Да и неохота.
- А я тут его подстрахую, - сказал Красножопов, держа свой карабин так,
что дуло почти уперлось в Мишин бок, и было ясно, что он намерен страховать.
Миша навел карабин на животное. Ужасно не хотелось убивать, но и
правда, что будет делать здесь этот малыш, один в горах? Ягненок,
появившийся на свет несколько дней назад, с огромными наивными глазами? Пуля
выбила пыль из камней, с воем метнулась неизвестно куда. Ягненок в панике
шарахнулся, и тут же громыхнул карабин Крагова. Несведущего человека удивило
бы, что малыш моментально исчез. А знающего карабин не удивило бы, а только
показало - Крагов, как всегда, попал. Есть такой классический фокус, когда
новичок стреляет в летящую ворону, а если попал, все начинают его
расспрашивать: "Куда ты ворону-то дел?!" А он и сам не понимает, куда
исчезла птица. Он еще не знает, что удар пули из карабина отбрасывает ворону
на несколько метров.
Ягненок был если и тяжелее вороны, то ненамного.
- Куда он девался, а, парень? - нехорошо ухмыляясь, в упор на Мишу
смотрел Крагов. - Может, к лучшему, что исчез, а? А то бы ты у нас заплакал.
Я же вижу по глазам, сейчас заплачешь!
Крагов склонил голову на плечо, оскалил зубы в издевательской улыбке.
- Ты хоть крови-то не испугаешься, новичок? Пойдем, тушу поможешь
разделать.
Миша опять пожал плечами. Отказываться было нельзя, он понимал. Отряд
разлегся прямо на камнях, лицом к панораме гор, задымил сигаретами. И на
глазах отряда Крагов потряс ронявшим молоко на камни выменем, выдавил целую
струйку:
- Вот тебе что лопать, новичок. Мясо тебе рано, как я вижу! У тебя
глазки-то на мокром месте, сосунок.
Миша в любом случае не начал бы затеваемую Краговым драку, даже если бы
вздумал обидеться. Но дурак его не задевал, было только интересно - всегда
ли он такой? И отчего он сделался таким? "Надо спросить у Михалыча", - думал
Миша. И чувствовал, Крагов еще больше бесится от его спокойствия.
Ночевка была холодная. Ветер все усиливался к ночи. Хорошо, попался
распадок и в нем удобная площадка для ночлега.
Утром Миша никак не мог понять, чем белым так запорошило лежащих? И
сами спальные мешки, и лица были одного белоснежного цвета. Не без труда он
сообразил, что люди все покрыты изморосью.
Только один спальник был пуст, и Миша обнаружил его обитателя, только
когда вылез из мешка. Полковник Красножопов сидел довольно далеко по склону,
держал карабин на коленях. Его спальник тоже был весь в измороси, скомканное
полотенце казалось заиндевевшим лицом. Значит, встал не меньше часа назад и
сел неподвижно в стороне.
Цель начальника была прозрачна: проверить, что будет делать Миша, когда
сочтет, что встал раньше всех и что лагерь в его власти. Опять нахлынуло
чувство опасности, напряжение, чувство, что все время находишься под
контролем. Миша понимал, что и эта проверка - не последняя.
Весь этот день шли все вниз и вниз, скользя на пологих склонах. Опять
лиственницы стали похожи на деревья и подрастали с каждым километром. Ветер
стал значительно слабее.
К полудню внизу, между холмами, мелькнула мчащаяся вода, в порывах
ветра доносило рев порогов. И после обеда шли уже по долине реки Исвиркет.
Как ухитрялся определяться на местности Красножопов, Миша понять не мог. Но
он вполне серьезно ткнул пальцем в точку на карте:
- Мы здесь!
"Здесь" было выше того места, где были трупы мамонтов, километрах
примерно в восьми. Вспугнули медведя, впервые за все время пути. Зверь с
перепугу переметнулся через реку, ломанулся через чащу с диким треском.
А еще через три километра они услышали звуки стрельбы. Там, впереди,
шла вялая перестрелка. Бу-буххх! - глухо лупил карабин. Ба-бах! - звонко
било гладкоствольное ружье, выбрасывая сноп картечи. Бум! Бум-Бум! -
вставляла свой голос винтовка.
Повеселели. Теперь все становилось много проще и понятнее. Надо было
дойти и вступить в бой, поддерживая своих. А если обе стороны чужие,
подождать чьей-то победы и уничтожить победителя. Да, все повеселели. Конец
изнурительного пути, конец неопределенности.
Если представить себе стаю обладающих рассудком хищных зверей, они вели
бы себя точно так же, подкрадываясь к желанной добыче. Все осторожнее, все
внимательнее двигались люди, приближаясь туда, где какие-то люди пытались
уничтожить друг друга, еще не зная о своей судьбе.
Долина Исвиркета расширилась, и наконец-то стало что-то видно.
Деревянная изба жуткого вида на левом берегу реки. Несколько оврагов - на
правом. Из оврагов палят по избе. Оттуда палят по оврагам.
- Косорылов! Дементьев! Вам задание - взять языка!
Начальник, несомненно, прав, языка взять ну самое время. Но почему так
сжимается сердце?! Неужели потому, что в первый раз? Там, в километре, все
продолжался чужой бой, вялая, непонятно зачем нужная перестрелка. С другой
стороны и понятно, что наступать по открытой местности не хотели ни те, ни
другие.
Сдавать документы Игорю с Фомой не пришлось: все давно у Красножопова,
а смертных медальонов спецназовцам не полагается. Если что, так и сгинут
безвестными, во славу Отечества, надо полагать.
А сгинет сам Красножопов, не вернется никто из группы, и тем паче никто
ничего... Даже те, кто наклонится над трупами побежденных, никогда не узнают
имен валяющихся на земле. В тундре прибавится пищи для песцов и леммингов. А
когда-нибудь, возможно, кто-то отыщет вылизанный пургой белый улыбающийся
череп. Чей? А мало ли валяется по тундре!
У подростков не всегда появляются такие мысли. Не стискивает сердце
тоской, пока то ли в голове, то ли в жопе колобродит романтика уголовщины,
культа силы, спецназа. В России эта дурная романтика будоражит миллионы
идиотиков - в том числе и внешне взрослых, с бородами, лысинами и усами. Но
если пришли они в голову хоть раз, эти невеселые мысли, если защемило сердце
от бессмысленности этих смертей, значит, умнеем, взрослеем... Примерно так,
как сегодня Миша.
Двое скользнули в пространство между залегшим отрядом и боем,
растворились между лиственниц, в кустах тальника.
Остальные лежали, молчали, все решали двое из восьми. Прошли две
геологические эпохи, а по часам - порядка получаса, и возникло шевеление в
лишайнике. Фома с Игорем тащили что-то длинное, замотанное в чехол от
спальника, только ноги в сапогах торчали. Они и чехол были в отваливающихся
на глазах ломтях, в подсыхающих разводах грязи.
- Ну-ну, давай, давай, давай...
Лежавший, спеленутый в спальнике, еще дышал, хотя уже довольно слабо.
Хоть убейте, а где-то Миша уже видел это бледное, окаймленное черной
бородкой лицо с застывшим выражением скуки и смертной обиды на жизнь.
Кляп вынули, из кожаного ведра плеснули водой с осколками льда, и
лежащий шумно задышал. С четверть минуты человек рассматривал склонившихся и
наконец несмело произнес:
- А где Михалыч?
Красножопов знал, как надо допрашивать языка, он уже почти раскрыл рот,
чтобы рявкнуть полагающееся, но вопрос его как-то смутил, и он переиграл
начало.
- А он что, должен быть здесь, твой Михалыч?
- А он не должен?
- У вас главный кто?
- А вы кто?
- Отвечать! - сел Красножопов на любимого конька. - Где Акулов?
- А вы знаете Акулова?
- Отвечать! Где Акулов, я тебя спрашиваю?!
- Ушел...
- Куда ушел?!
- Не знаю...
- Фамилия!
- Его? Акулов...
- Нет, твоя!
- Ленькин я...
- Документы!
Ленькин сунул руку в нагрудный карман. Там было, конечно же, пусто.
Коровин протянул шефу давно заначенные документы.
- Ага! Значит, и правда Ленькин?! Виктор Иммануилович, значит?! Ну и
как вы думаете, Виктор Иммануилович, что будет, если мы вас сейчас будем
судить? А?! По законам военного времени?
Ленькин долго моргал длинными девичьими ресницами, беззвучно открывал и
закрывал припухший после кляпа рот. И задал естественный вопрос:
- А за что?
- А ты не знаешь, за что?! Нет, вы посмотрите! - Святослав Дружинович
даже хлопнул себя по бедрам от полноты чувств. - Он не знает! Значит так,
даю последний шанс! Последний шанс, ты понял?!
На что Ленькин, так же моргая и охая, тоже резонно заметил:
- Так и первого шанса ведь не было...
От злости Красножопов чуть не засадил ему пинка под ребра, тем более,
что на физиономиях спецназовцев расцветали откровенные улыбки. Но сдержался
в пользу худшего. Склонясь над Ленькиным, Красножопов склонял голову к
одному плечу... к другому... сопел и сверлил своим взглядом Витины глаза,
пока не почувствовал: хватит! И тогда сказал с расстановкой, веско и
определенно:
- И не будет. Ни первого, ни последнего. Рассказывай.
С четверть минуты стояла тишина, потом губы Ленькина дрогнули:
- Что рассказывать?!
- Все!
- Ну давайте, я с конца...
- Нет, с начала!
- Ну тогда так. - Ленькину неудобно было говорить, лежа на мокром
чехле, продолжавшем впитывать влагу с ягеля. Он стал озираться, потом сел. -
Прилетели мы сюда... сколько же дней назад? Мы сразу вышли на кочевье.
- Случайно?
- Нет, мы его с прошлого года знаем.
- Что здесь делали в прошлом году?
- Раскопки вели.
- Дальше!
- Ну что "дальше"? Стоял туман, в тумане подошли к их лагерю, залегли в
распадке. А они из лагеря ушли.
- Все?
- Нет, оставили одного.
- Они - это люди Чижикова?
Ленькин страшно удивился.
- Нет, что вы... Это мы - люди Чижикова. Нас так и называют -
"чижики"...
- А они - это кто? Чей лагерь вы брали, а?!
- Они... ну, Михалыч, его люди...
- Та-ак... А почему ты, как очнулся, сразу спрашивать: "где Михалыч, да
где Михалыч"?! Приставал тут ко всем со своим Михалычем, сил нет!
- Я не приставал... Я думал...
- Что ты думал?!
- Что меня люди Михалыча украли...
- Что сделали?!
- Ну, это... Я стоял, меня раз! - Ленькин сделал выразительный
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг