дороги. Если Павел ясно видел его, маленького, всего раза в два больше
человека, светлого, если уловил даже загнанное выражение на морде, то ведь и
медведь вполне мог видеть человека. Но зверь промчался в ту же сторону,
пролетел под углом Келаму, подняв фонтаны брызг, создавая шумное плюханье.
Ухнул, тоненько подвыл дальнему визгу, скрылся в зарослях.
Павлу было очень неуютно. А визг, кстати, все приближался, и теперь
слышно было куда лучше. А к визгу присоединялись какие-то утробные звуки,
вроде этого медвежьего ворчания, и еще что-то непонятное. Павел больше не
хотел идти вперед и только нервно озирался. Тот, первый медведь, его
особенно пугал спокойной и уверенной повадкой. Павлу очень не хотелось,
чтобы такой умный, рассудительный медведь бесшумно подошел бы к нему сзади.
А визг все приближался. Конкретизировались звуки, кроме визга - шум
движения и топот, ворчание, повизгивание. Внезапно кто-то рявкнул так, что
лиственницы зашатались. На мгновение повисла тишина, а потом опять
взорвалась звуками.
Уже можно было понять, куда движутся все, кто эти звуки издает, и
получалось, что встреча была почти неминуема. Тем более, что шли ОНИ к реке.
Что такое?! Ведь медведи не любят друг друга. С тех пор, как медведица
начинает бить смертным боем, прогоняет двухгодовалого подростка, всю
остальную жизнь проводят они в одиночестве. Бывает, что едят друг друга. А
вот так, чтобы по доброй воле сгрудиться небольшой толпой...
Лиственницы еще не покрылись листвой, и видно было далеко. Задолго до
того, как стало видно хорошо, из-за деревьев что-то мельтешило: то, что
двигалось, ни минуты не было в покое. Вибрирующий вой теперь прозвучал так,
что у Павла заломило зубы. Компания вывалилась на прогалину, и стало видно,
кто издает вой. Это был передний медведь - коричневый, большущий, с белой
грудью. Этот медведь неторопливо брел впереди, это был самый спокойный
медведь, но все происходило только вокруг него.
Остальные медведи суетились, все время бегали вокруг, набрасывались
друг на друга. Они порой обегали вокруг этого первого и главного медведя, но
далеко, в нескольких метрах перед мордой. Раз один такой медведь почти что
помешал этому главному, тот тут же, оскалив клыки, чуть ускорил движение с
нехорошим вкрадчивым ворчанием. И неглавный медведь даже ухнул от ужаса,
припустил с дороги главного, хотя главный и был меньше удиравшего. Главный
медведь остановился, поднял голову, в очередной раз испустил вой -
вибрирующий, тонкий, казалось бы, совсем несвойственный медведю.
Словно подстегнутые воем, остальные медведи забегали, засуетились
сильнее, а один из них вдруг рявкнул и, круто свернув, вцепился пастью в бок
соседнего. И тот, темно-бурый гигант, в котором Паша признал сегодняшнего
первого, который показался ему молча... Этот зверь ответил жутким рыком и
мгновенно прянул на обидчика.
Павел не уловил мгновения, когда массивный, очень крупный зверь успел
оказаться на втором - поменьше и посветлее и уже держал его за горло. Если
первый и хотел только подраться - этот, большой и темный, не тратил времени
и сил на разборки. Он убивал. Жуткий вой схваченного за горло переходил в
тоскливый громкий хрип, прекрасно слышный на другом берегу, сквозь плеск и
журчанье реки, победитель издавал низкое, утробное ворчание; звук
удивительной мощности, перекрывавший и реку, и жертву драки.
Хрип поверженного затихал. Победивший зверь расставил лапы пошире, стал
трепать лежащего, и туша слабо стала отбиваться. Ворчание стало сильнее,
зверь еще сильнее стал трепать из стороны в сторону лежащего. Трудно было
понять, что это - последнее сопротивление или уже только конвульсивные
движения? Победитель рванул еще раз. Поднял голову, и Павел в который раз
удивился зверям - медведь легко приподнял зажатую в пасти тушу - весом
килограммов под двести. Сдавленно рявкнул, выпустил безжизненную тушу,
зарысил, догоняя кортеж. Победа не далась так уж и даром - медведь сильно
припадал на обе лапы правой стороны, той стороны, куда вцепился враг.
А главный медведь все рысил, не задержавшись ни на мгновение, и так же
точно рысили вокруг, забегали вперед, издавали какие-то звуки остальные три
зверя вокруг. Один из них сунулся было вперед, ткнулся носом в огузок
бегущего. И бегущий остановился, рявкнул так, что Павел присел от силы
звука, и, присев, двинул сразу обеими лапами. Ушибленный ухнул, метнулся в
сторону, остановившись только метров через двадцать. Павел удивился, тем
более - после последней жуткой сцены.
Перед тем, как звери вошли в воду, стало видно, что впереди главного
медведя прыгает еще что-то маленькое. Это маленькое заорало, и тут словно
пелена спала с глаз Павла Бродова.
Впереди всех бежала медведица. Вокруг медведицы прыгал и орал совсем
маленький, еще ничего толком не понимающий медвежонок. Медведица и испускала
визг и вой, чтобы привлекать самцов-медведей. А те, заслышав визг,
сбегались, возбуждаясь все сильнее.
Самка остановилась на ровной лужайке, отряхнула шкуру от воды - целая
радуга заиграла в поднятых на воздух капельках.
- Хух! - сказала самка, малыш снова завопил, а самцы остановились и
уставились на даму сердца. А самка встала, припадая на передние лапы и
высоко поднявши зад. Хвостишко-помпончик смешно задрался прямо к небу. Самка
не адресовалась к конкретному самцу и никого она не выбрала. Наверное, она
сама, наконец, захотела того же самого. Или просто ей наскучило бежать.
Все трое самцов двинулись вперед, но осторожно, внимательно наблюдая
друг за другом. А прибежавший от реки, вышедший только что из боя был
гораздо решительнее. Рысью он двигался к даме, издавая нехорошее ворчание, и
никто не смел его остановить.
Неуклюже-грациозный, источающий вокруг ощущение опасности и силы, он
какое-то время обнюхивал заднюю часть самки, потом взгромоздился на нее -
мгновенным, очень точным движением.
Самка подставлялась все активнее, и вдруг взвыла, пытаясь вырваться
из-под самца. А тот навалился, сунул к ее морде свою, тоже оскаленную морду.
Павел невольно вспомнил, что пенис медведя-самца держится на специальной
пенисовой кости и достигает в диаметре порядка 15 сантиметров. Павел впервые
подумал, что у медведиц могут быть свои, весьма своеобразные проблемы.
И дальнейшие движения самца нельзя было назвать ни ласковыми, ни
нежными... впрочем, и грубыми тоже. Медведь действовал так, словно никакой
самки вообще здесь не было; урчал, подвывал и посапывал, оскаля жуткие
клыки. Морда у него приобретала какое-то неописуемое выражение.
Медведица рявкала, сопела, урчала - но тоже совершенно не соотносилась
с самцом - ни малейшего контакта, никакой заботы друг о друге у них не было.
Трое медведей поменьше пришли в невероятное возбуждение и двигались
втрое быстрее. Один из них сунулся мордой прямо в морду даме сердца - и та
ухитрилась рявкнуть и дать ему такую оплеуху, что звон и гул пошел по лесу.
Впрочем, на этот раз обиженный оскалился, прорычал что-то в ответ.
Одновременно другой зверь, почти такой же крупный и могучий, как
оседлавший общую самку, вдруг рявкнул, и стал лапой подцеплять бедро
соперника, наверное, хотел скинуть его с медведицы. Тот уже прижал уши, и
морда его сразу стала еще злее и свирепее обычного. Но получивший оплеуху
нашел хороший объект для разрядки и кинулся как раз на этого, на
подцепившего бедро. Тот тоже рявкнул, разевая пасть, уставив страшные клыки.
Первый с воем врезался в него, и огромные звери покатились кубарем к реке.
Ни у одного из дерущихся не было большого превосходства, и вреда друг другу
они тоже не причинили, разве что чуть не зашибли бедного медвежонка. Тот
снова дико завопил, и мать, мгновенно переключившись, ответила грозным
рычанием, наверное, сочла, что ее младенца обижают.
Медведи с шумом свалились в реку и долго там гонялись друг за другом,
рычали и плескались.
Третий же совершенно по-собачьи сел на зад и с интересом наблюдал за
происходящим.
Павел еще раз навел бинокль на лежащего в ягеле, на другом берегу
Келамы. Бурое пятно не шевелилось. Когда медведи уйдут, надо будет вырезать
кусок поосновательнее. Бродов не очень хорошо представлял, где находится, и
не знал, надо ли будет ночевать еще раз, пока он не придет в Бриндакит.
Медвежонок успокоился и начал бегать вокруг, нюхать, копаться в земле,
и это было самое опасное. Павел понимал, что сейчас медведям совершенно не
до него, и искать его никто не будет. Но если его найдет медвежонок,
испугается и заорет - на Павла тут же кинется мать. А за самкой пойдут и все
четверо.
Прошло минут пятнадцать, пока медведь слез, нет, у Павла не повернулся
бы язык сказать - "со своей подруги" - поскольку уж кем-кем, а друзьями они
точно не были. Но он слез, уселся на зад, тяжело дыша. И больше медведица
его не интересовала - впрочем, как и он ее.
Медведица уже не испускала этот вибрирующий высокий вой. Она постояла
несколько секунд, вздрагивая всей шкурой, от шеи до хвоста, потом устало
побрела куда-то в лес. Самцы направились за ней, кроме темного и крупного,
который только что достиг своего. Он шумно, с выдохом уселся и начал
вылизывать шерсть - и на боку, где его помял убитый конкурент, и на
препуции. Медведь вылизывался минут десять. Потом он отряхнулся и
внимательно уставился почти туда, где лежал Павел. Бродов не мог отделаться
от мысли, что медведь прекрасно помнит, где он недавно видел человека, что
он понимает, что человек не мог никуда деться, что он должен быть где-то
здесь.
С чего началось, тем и кончилось - этим огромным медведем, одиноко
стоящим у реки. Массивным, почти черным силуэтом, с округлыми подвижными
ушами.
Потом зверь шумно вошел в реку и какое-то время стоял в самой сильной
струе. Павла там наверняка бы унесло, а медведь стоял так, словно еще одна
скала вдруг выросла из щебнистого дна. Потом он вышел на другой берег, нашел
тушу и еще немного потрепал. А потом зверь взял лежащего в пасть и
понес-потащил, высоко поднимая огромную голову.
Вот теперь Павел с наслаждением закурил. Он лежал сначала не меняя
позы, потом повернулся на спину. Над ним шел журавлиный клин, а Павел все
курил, все пускал дым и не стал напрягаться, брать себя в руки. Ну, дрожат
руки и ноги, и пусть себе пока дрожат. Жалко только было, что у него с собой
только "L&M". Сейчас бы не "L&M", а "Приму" или "Астру", которые курил
Михалыч в сложные минуты своей жизни. Выкурилось сигарет пять, пока не
успокоился.
Километрах в трех от того места медвежьего скопища тропинка стала вроде
бы шире. И Павел бы не смог сказать почему, но тропинка казалась... ну,
более человеческой, что ли. Стало видно, что тропинкой пользуются люди, хотя
и непонятно, с чего видно.
Солнце уже опускалось вниз, ноги у Павла гудели, когда тропинка вдруг
еще расширилась, распалась на две, сошлась, и Павел увидел пенек. Возле
пенька были следы, много следов раздвоенных копыт и следы сапога, подбитого
снизу гвоздями. Следы были совсем свежими, от силы вчерашними, и появились,
уж конечно, после снега.
Павел сел на пенек, доел зайца и почувствовал, что сильно устал.
Сегодня он прошел меньше вчерашнего, но тоже много. Да еще и приключения
всякие.
И здесь Павел все-таки заночевал, потому что сил идти больше не было.
Утро оказалось еще лучше, яснее прежнего, и, еще лежа в спальнике,
Павел смотрел на плывущие в небе армады птиц.
Тропинка была широкая и становилась все проторенней и шире. А через час
Павел увидел и факторию. Фактория, конечно, была еще местечком очень даже
тем. Три деревянных дома - два из лиственницы, один - Пашка разбирался в
этих делах и был уверен - из осинового бруса. Здесь таких осинок не найти,
чтобы сделать брус в пятнадцать сантиметров, и, значит, везли этот брус за
тридевять земель, страшно подумать, с какими усилиями и расходами... Домики
стояли прямо среди лесотундры, без палисадников, только вокруг было
вытоптано, вырублено все и очень уныло и голо. Вид у самих домов тоже был на
удивление унылый. И ни одной живой души. Разве только олень поднял голову, с
интересом посмотрел на Павла. А так - ни души, никого.
Павел шел уже совсем близко от домиков, а все - ну никакой реакции. Ни
собачьего лая, ни "здравствуйте", ни хотя бы "кого здесь несет". Павел мог
ожидать чего угодно, только не такого равнодушия. Вот из одного из домиков
вышла женщина. Судя по лицу - русская с примесью эвенкийской или ненецкой
крови. Полурасстегнутый халат был когда-то красным с золотом, сейчас его
цвет определить он не взялся бы. Нечесаная женщина и не подумала застегнуть
халат, убрать свисающие космы. Так и стояла с ведром в руках, не реагируя на
Пашину улыбку. Без лифчика, без прически, без малейшего желания понравиться.
Но Паша готов был обнять любое человеческое существо.
- Здравствуйте!
- Спирта нет, - ответила женщина, - спирта нет, тебе говорю. Зря
пришел.
- Я пришел с той стороны гор, там экспедиция.
Паша был готов ей рассказать, но женщина не слушала его. Неверной
походкой направлялась она к речке, наверное, набрать воды. Догнать ее,
помочь? Павел не был уверен, что его правильно поймут. Только сейчас дошло,
что ему еще, чего доброго, придется доказывать, кто он такой и откуда.
У брусового домика, из осины, была завалинка, и Павел присел на нее.
Как бы там ни было, а путь его закончился, он здесь. Пригревало солнышко,
поднималась марь над речкой, колыхалась над сырой поймой. С устатку тянуло
на сон, и он чуть не задремал.
Полузабытый, очень милый сердцу звук будил его, не давал провалиться в
сон - жужжали какие-то крупные насекомые, типа шмелей или майских жуков.
И еще один звук привлек внимание Павла - в домике кто-то ходил. Тогда
он преодолел себя (отдыхать будем потом!), обогнул домик - там с торца была
дощатая дверь и крыльцо, и Павел вошел. Обычнейшие сени, двери в комнату.
Обычная конторская комната, как в правлении любого колхоза или автохозяйства
в райцентре: два стола, стулья, засиженная мухами картина, шкафы с полками,
а на полках - конторские книги, нормативные книги и, конечно, папки с
документами.
А вот от чего стукнуло сердце у Павла - это при виде телефонного
аппарата.
Мужик, сидевший за одним из столов, был тоже типичен просто до
смешного, но увидеть такого мужика можно было лишь в трех тысячах километров
южнее, там, где есть колхозы и лесхозы. Типичный деревенский конторский
мужик - сытый, наживший нездоровое брюхо - не столько от хорошей еды,
сколько от сидения за столом. Чрезмерно округлое тельце, всаженное в тесные
штаны, в несвежую рубаху навыпуск, мясистое, невыразительное лицо с колючими
цепкими глазками, не глупое, но и без искры интеллекта, был бы совсем
дурак - валил бы лес, была бы искра - не сидел в конторе. Мужик что-то писал
в конторской книге.
- Спирта нет, - бросил мужик, и не думая поднять глаза.
- Мне спирт не нужен.
- И водки тоже нет.
- И водка не нужна. Мне телефон нужен. У вас с какими пунктами есть
связь?
- А вы кто вообще...
И тут дядя осекся, наверное, вполне непроизвольно. Потому что поднял
взгляд на Павла. Перед ним стоял изможденный и небритый молодой мужик в
оборванной, прокопченной одежде, с рюкзаком, с карабином за плечами.
- Откуда... - не закончив фразы, он поморщился, этот гладко выбритый,
щекастый, потому что Павел был грязен, прокопчен у костра, сильно небрит. А
дядька сегодня плотно позавтракал, выбрился до синевы и, судя по всему,
гораздо лучше устроился в жизни, чем этот дикий и оборванный.
- С той стороны хребта, с Исвиркета.
- С Исвиркета нет дороги! - с торжеством уличил собеседник, ехидно
заулыбался. Павел подивился отсутствию элементарного инстинкта
самосохранения. В конце концов, он стоял здесь вооруженный, только что
пришедший из тайги, и хозяин дома не мог знать, что у него на уме. В
положении этого дядьки раздражать пришельца было глупо.
- А я шел без дороги. Мне эвенки показали, где перевал. И два дня я шел
вдоль Кемалы. Мне надо позвонить в Карск, начальству. Звонок вам оплатят.
- Два дня ты... вы... ты не мог идти два дня, - сказал мужик уже без
улыбки, не зная, как обращаться. - Снег стаял сутки назад!
- Снег стаял полтора суток. А я шел на лыжах. Вот! - сказал Павел и
выбросил на стол с бумагами грязную, набухшую от влаги и рваную плетенку
лыж.
И зря, потому что пришлось присесть, развязывать рюкзак, доставать
лыжи, а мужичонка за это время достал из ящика стола оружие: серо-голубой,
жуткого вида ТТ смотрел прямо в грудь Павлу с расстояния в полтора метра.
Злобное торжество читалось на морде мужичонки.
- Спирт пришел воровать?! Я т-тебе...
- Ну раз вы так, то давайте уже на "вы". Простите, как вас зовут?
Меня - Павел Владимирович. Я - старший инспектор уголовного розыска. А с кем
имею честь?
Сложная смесь эмоций пробежала по лицу у мужичонки. Изумление, что бич,
ничтожество, убогий человечек не бросается прочь из конторы, не падает на
колени, не лязгает зубами (потому что сам бы он на месте Павла непременно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг