А потом Павел вдруг услышал глухое "ко-о" - и среди стволиков осин
появилось первое живое существо за сутки волчьего пути: белая, как сам снег,
куропатка с мохнатыми широкими лапами. Вид у куропатки был идиотический и
почему-то страшно недовольный. "Ко-о...", - говорила куропатка, склоняя
голову к плечу, и перебегала на несколько шагов словно бы приставным шагом.
Павел не стал охотиться на нее, но сердце стукнуло: он уже шел по земле, где
была живность, была жизнь. Он вышел из безжизненной пустыни, где был только
белый цвет, и на земле и на небе, и разве только камни - черные, а стволы
лиственниц черные с бурым.
Кто-то маленький перебежал дорогу в нескольких десятках метров. По
размерам, наверное, песец, но Павел не успел точно заметить. Вспорхнула
стайка пестрых птиц с суетливым, нервным рисунком полета. Наверное, кулики.
В середине дня Павел нарезал хлеба, вскрыл банку тушенки, сходил к реке
за водой. Садиться возле самой речки не хотелось. Кемала была потише
Исвиркета, но таянье снегов еще далеко не окончилось. Речка тоже текла среди
камней, шумела и булькала. К сидевшему на берегу можно было подойти
вплотную, он бы ничего и не услышал. Павел предпочел сесть подальше, где рев
реки становился звуковым фоном, далеким бормотанием и уже не мешал слышать.
Пока он бегал с чайником к воде, кто-то уже пытался распорядиться его
перекусом. От еды метнулись в кусты какие-то совсем мелкие зверушки,
кажется, крупные мыши... Или крысы? Он не рассмотрел.
А вот то было много хуже, что, едва отобедав, Павел уловил какой-то не
особенно приятный запах: то ли несусветной кислятины, то ли падали. Запах
становился все плотнее, и если ветерок с низовьев реки, накатывало уже
сильно. Запах уже откровенно был запахом падали, и получалось, что Павел
идет как раз туда, где лежит и гниет какой-то немаленький труп. А труп
должен привлекать животных. Павел проверил карабин. Возникло даже желание
выстрелить в воздух, предупредить того, кто вполне может прийти к падали, а
теперь захочет поохотиться на него.
Но никого опасного Павел так и не встретил. И никакой живности.
Странно, но чем ближе к падали, тем меньше всякой живности встречалось.
Вплоть до того, что как будто и в небе стало меньше птиц. Павел шел по
пустеющей земле, почти как в первый день, только по дернине и по мху, а не
по снегу. Он, конечно же, слыхал о разного рода дурных местах, где выходят
из-под земли углекислый газ или какая-то иная пакость, а то и вообще никто
не в состоянии объяснить, почему место стало дурным. Такое место он видел
своими глазами несколько лет назад - проплешина черной земли, даже без травы
и кочек. Черный круг диаметром метров пятьдесят, и только. Собаки ворчали,
не хотели приближаться к кругу, ходили оскаленные, со вставшей дыбом на
загривках шерстью. И в пределах этого круга - несколько мертвых животных:
лиса, домашняя корова, вроде бы олень (уже трудно было рассмотреть). Что
принесло туда животных? Зачем они вошли в круг и умерли там? Вполне можно
было войти в круг и не умирать. Проводники из местных заходили, и Павел
тоже, стиснув зубы, вошел. И ничего не было. А с другой стороны, эти трупы в
кругу черной земли - их ведь никто так и не съел. Все, кто мог бы поживиться
мертвечиной, не захотели войти в круг.
Павел подозревал, что он идет к такому месту, и заранее решил для себя,
что соваться в такое дурное место второй раз, в здешнем безлюдье, ему
совершенно необязательно.
Что-то необычное зачернело на лиственнице. Словно ветки двух деревьев
соединялись и в этом месте сильно переплелись. Или нет... Или на дереве все
же было что-то чужеродное... Вот непонятно только, что? Павел приник к
окулярам. Да, между двух лиственниц стоял сделанный человеком настил.
Кажется, это называется лабаз? Неужели в таком месте кто-то хранит охотничьи
припасы или саму охотничью добычу? Но Павел видел лабазы русских охотников,
и это были как бы маленькие избушки, поставленные на стволы деревьев со
спиленными вершинами. Высоко - не достанут росомаха и волк, они не умеют
лазить по деревьям. Лабаз делают очень массивным. Таким прочным, чтобы не
мог разломать даже медведь. А тут стоял простой настил, без всякого домика,
и на настиле что-то лежало.
Павел свернул к настилу, от которого понесло таким зловонием, что он
еле удерживал рвоту. Странно: северяне, казалось бы, не должны оставлять
еды. И что еще более странно, ну не хотелось Павлу сделать ни одного шага в
сторону лабаза. И потому, что воняло, это факт. Но были и еще какие-то
причины, о которых он судить не брался. Ну вот не хотелось - и все тут! А
когда живешь в лесу, когда идешь по безлюдной местности, весьма разумно
прислушиваться к своим неясным желаниям и страхам. Что называется - включать
интуицию.
Если лабаз и есть источник всего трупного зловония, тем более странно,
почему никто этого мяса не ест? Может быть, зверюшки испытывают то же, что и
Павел? Они ведь могут испытывать ощущения даже более тонкие...
Павел снова вытащил бинокль. Видна была только масса неопределенных
продолговатых очертаний, лежащая повдоль лабаза. Перемещаясь вдоль лабаза,
Паша еще несколько раз приложился к биноклю. И дождался: стал виден
полураспавшийся, не сохранивший облик лица череп. Хорошо хоть, он ждал
чего-то подобного.
Свело спазмами желудок, в сто раз сильнее, чем раньше. Павел не стал
больше удерживать внутри свой обеденный перекус. Пришла в голову глупая
мысль, что здесь, поблизости от лабаза, никто не слопает его рвоту, как это
непременно произошло бы в любом другом месте.
Павел не мог не думать, с чем он все-таки столкнулся? Было ясно, что
труп на лабаз положили сознательно. Или человек сам туда заполз и умер?
Здесь были сплошные загадки. Что это был за человек? Похоронили или сам? А
самое главное - что же удержало зверей? Что отталкивало его самого? В конце
концов, это был не первый покойник в его жизни... Даже не первый с таким
запахом.
Павел превосходно понимал, что с этим трупом на лабазе что-то очень и
очень нечисто. Но разбираться со всем этим у него не было ни малейшего
соблазна. Разве что когда-нибудь потом, когда он сможет вернуться сюда во
главе хорошей опергруппы. Паша не исключал, что трупом он еще займется. Но
понимал он и природу облегчения при мысли, что займется он когда-нибудь, а
пока надо идти себе и выбросить труп из головы... Павел понимал, что это
действует скелет. В смысле, действует непонятное силовое поле, окружающее
этот странный труп.
Везде, где припекало солнце, торчали кустики травы. Маленькие, чахлые,
но это была трава. Не мох, не ягель, а настоящая зеленая травка, пусть
маленькая и убогая.
Снова везде была живность, и стало привычным видеть столбиками вставших
сусликов, слышать шуршание леммингов в стороне от тропы.
Под вечер небо стало почти чистым, ярко-синим, с отдельными облачными
разводами, и в этом небе над Павлом прошел с гомоном большой косяк гусей.
Потом был еще косяк, и еще. И хорошо знакомых Павлу гусей, уток, и
каких-то неизвестных маленьких птиц.
Орлы чертили ставшее высоким, ясным небо. А когда Павел готовился
спать, его несколько раз будил гомон пролетающих гусей и лебедей. Неразумно
было устраиваться на ночь, не найдя какого-то убежища. Вчера, в снежной
пустыне, судя по всему, оно было нужно куда меньше, а он все же забрался в
расщелину. А здесь ведь и жизнь уже была, и если появилась всякая мелкая
живность, значит, должны быть и те, кто их ест. Вот орлы же появились,
чертят небо...
Но в этот день он прошел не меньше полусотни километров и невероятно
устал, до черных кругов перед глазами и до тошноты.
Настолько, что опять лег без ужина, физически не было сил не то что
готовить... Сил не было даже жевать.
На другое утро, удивительно ясное для этих широт, еще лежа в спальном
мешке, Павел увидел здоровенного белого зайца. Заяц сидел метрах в
пятнадцати, шевелил ушами и усами. Павел потянулся за карабином, боясь
вспугнуть зайца резким движением, но зайцу было наплевать, он даже не
смотрел туда, где передвигался зловещий металлический предмет. Лежа на боку,
почти в позе спящего, Павел поднял к плечу карабин. Он решил стрелять только
в голову, если промахнется, то не страшно, еда есть. А если попадет, у него
будет тушка зайца, а не ее обрывки после пули из карабина.
Павел потянул спуск, и заяц мгновенно исчез. Раз мгновенно, значит, он
попал. Проснувшись от этой охоты, Павел резко полез прочь из спальника... И
ломота во всем теле жестоко схватила его. При каждом движении приходилось ее
преодолевать - въедливую, злую боль в каждом сухожилии, в каждой мышце. Боль
была даже не сильная, но резкая и постоянная. Невозможно было двигаться так,
чтобы не было больно, и, даже стоя неподвижно, не получалось найти такой
позы.
Вспыхнул испуг - неужто заболел?! Но не было озноба или кашля. И сам
испуг был глупым. Просто реакция горожанина, тело которого вдруг взяло и
разладилось далеко в безлюдье, где полагаться можно только на себя.
К счастью, Павел знал, что надо делать, и начал он с серии наклонов.
После пятого или шестого поясницу вроде отпустило. Ага! Павел сделал
несколько приседаний. Свело икры ног, Паша испугался судороги, но пронесло.
Он честно сделал полный комплекс упражнений, и ломота исчезала во всякой
мышце, которую ему удавалось напрячь несколько раз подряд. Павел знал, так
будет несколько дней подряд, пока тело не привыкнет к перегрузкам. Так, пора
делать отжимания... Это было самое трудное, но теперь ломота отступила.
Боль еще таилась в теле, но уже не мешала, не мучила, и можно было
преспокойно искать зайца. Деятельная натура мента Бродова нуждалась в
каком-то еще расходе энергии, тем паче, что небо было ясное, высокое, в
сияющей дали проплывали какие-то точки, доносилось неясное бормотание, Павел
не мог понять, лебеди это или журавли?
Сырая тяжесть сапога
Роса на карабине.
Кругом тайга, одна тайга,
А мы посередине!!!
Павел понятия не имел, кто сочинил эту песню. "Слова народные, автора
скоро выпустят" - примерно так полагалось объяснять у экспедиционных
костров, если кто-то интересовался.
Песня соответствовала духу приключения, месту действия и
обстоятельствам. И позволяла двигаться в маршевом, бодром и в то же время
элегическом ритме.
Вот и кровь на траве, по направлению мазка понятно, куда унесло зайца.
Ага! Под кустиком ягеля торчал серый зад с характерным
хвостишкой-помпончиком, выставленная нога, и оставалось ее только потянуть.
Пришла идиотская, вполне мальчишеская гордость - вот, ухитрился выстрелом
оторвать голову, как и задумывал!
Письма не жди, письма не жди...
Дороги отсырели.
Идут дожди, одни дожди
Четвертую неделю!
А вот это - враки! Снега, случается, идут, а дождей пока ни одного. Да
и не будут они здесь сидеть четыре недели. И Павел тут не будет сидеть
столько. Вот наберет только воды, сварит зайца и пойдет себе дальше!
И десять лет, и двадцать лет,
Нет ни конца, ни краю.
Олений след, медвежий след,
Вдоль берега петляют!
Смотри-ка!.. И правда петляет. На берегу Келамы явственно виднелся
след. Зверь перешел реку и пошел по своим делам дальше, уже по этому берегу.
Прошел он метрах в ста от Павла всего лишь несколько часов назад.
Наверное, он не смог его учуять, потому что с вечера парень не жег огня, не
готовил пищу, не спускался к воде, вообще не оставлял следов и запахов, а
сразу завалился спать в том месте, где остановился. Будь иначе, медведь
непременно явился бы - уже для того, чтобы посмотреть. Павел не боялся
зверя, тем более - вооруженный. Но любопытство могло до многого довести
зверя. Он мог схватить спальный мешок, потащить его с собой куда-то. Мог
просто потрогать спящего лапой. Беспомощный, в спальнике, Павел мог и
запаниковать. А судорожные движения человека, который никак не может
вылезти, его животный страх - это очень уж напоминает добычу. В общем,
хорошо, что не пришел.
Страшнее Павлу Бродову не стало, но он еще раз мысленно погладил себя
по головке, что с оружием не расстается.
Опять в небе проплывали огромные косяки разных птиц. Кто-то даже начал
петь в кустах у реки. Павел в птицах плохо разбирался, не знал, как
называется поющая птица - крупная, с розово-сизой грудкой. Других певуний он
не видел, но с другой стороны раздавались совсем иные трели. И еще...
Паша поел зайца, когда пошел, начал петь песни, пел, покуда не осип.
Здесь было много троп, вдоль Келамы, и он все не мог понять - звериные они
или людские? Вдоль рек обычно ведут тропы людей, зверям такие тропы не
нужны; они приходят к воде, пьют и уходят от реки подальше. Эта тропа вела
вдоль, но была еле-еле намечена. То ли люди ее совсем забросили, то ли очень
редко здесь бывали.
Странный звук в стороне от тропы привлек внимание, словно кто-то
тоненько визжал. На поросенка было не похоже - звук куда более густой,
мощный. Но - высокий, пронзительный визг. Кто-то шел по другому берегу реки,
но достаточно близко от Павла, от силы в километре или двух.
Что-то крупное зашевелилось впереди. С перепугу Павлу показалось, что
земля вспучивается, порождая какое-то животное. Потом сообразил - медведь
лежал, а при его приближении встал. Очень крупный, очень темный зверь стоял
мордой в сторону Келамы, боком к идущему Павлу, и повернул только морду. Был
он совсем близко, метрах в семидесяти.
Павел понимал, медведь на него не охотится, он сам шел прямо к медведю
и даже не подозревал о его существовании. Медведю оставалось только лежать и
ждать Павла. Наоборот, зверь не хотел драки и потому предупреждал - я здесь!
И уж, конечно, не было у него никаких черт уютного плюшевого мишки или
медведя из мультфильма. Морда у него была вовсе не приплюснутая, короткая и
добрая, а длинная, злая и хищная. И поза не спокойная, как у домашней
коровы, а напряженная и мощная. И даже уши, вроде бы округлые, как у
игрушки, производили совсем другое впечатление, потому что были меньше,
казались маленькими рядом с головой и сидели по краям, а не сверху.
Медведь повернул голову, опять посмотрел в сторону визга. Приземистый
массивный силуэт с расставленными круглыми ушами. Потом снова стал смотреть
на Павла.
Павлу не хотелось убивать. Еще меньше хотелось ранить зверя и выяснять,
кто сильнее. Он как встал, так и стоял истуканом, не двигаясь. Сердце
колотилось, но не очень, скорее от внезапности, чем от присутствия зверя.
Тем более, медведь был настроен вполне мирно.
Так они стояли с полминуты, потом зверь повернулся и пошел в сторону
визга. А визг вроде приближался, и родилась невольно мысль, а может, медведь
и лежал, ждал этого... визга? В смысле - того, кто визжит?
Павлу вовсе не хотелось никого догонять. Он благоразумно сел на
собственный рюкзак, поставил карабин между ног и решил подождать с полчаса.
Таинственный визг приближался. Вибрирующий, тоненький, он то стихал, то
раздавался еще громче.
Глухое ворчание, словно исходящее из недр необъятной косматой туши,
там, на левом берегу реки. Что это с ними сегодня? И этот медведь тоже не
скрывался. Он шел по левому берегу Келамы по каким-то своим делам и
задумчиво ворчал про себя. Хруст, топот, шумное дыхание, этот утробный
разговор сам с собой - за километр слышно зверя! А ведь Павел наблюдал не
раз - медведь может двигаться тихо, как в страшном сне. Значит, ему это не
надо. А что надо?
Закачался тальник, раза два мелькнула коричневая туша в кустах, и зверь
тоже ушел туда, в низовья Келамы (куда неплохо бы идти было и Павлу). Туда,
откуда раздавался визг. И только те же звуки доносились, постепенно
слабели - хруст веток от продиравшейся сквозь заросли туши, задумчивое
жуткое ворчание.
Какая муха их сегодня укусила? И какая связь медведей - с визгом?
У Павла была с собой пачка "L&M", но курить до сих пор не хотелось:
очень уж напряженно он шел, слишком много сил все время тратил. А тут что-то
захотелось закурить. Впрочем, Павел удержался, при таком изобилии медведей
вокруг не стоило себя обнаруживать. Но все-таки что происходит?
Ну что, пора и двигаться? Павел прошел лежку того, первого медведя и
убедился - зверь лежал недолго. И был он и правда громадным.
Сзади снова нарастали звуки, кто-то догонял Павла, но, к счастью, не по
тропе, а мчался параллельно ей. Большая туша ритмично, мягко ударяла об
землю, и земля отвечала так, что гул передавался даже Павлу. Сразу было
видно, что зверь мчался прыжками. И этот медведь летел куда-то, не разбирая
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг