нашей партии Дыркой" и "Борьба партячейки Козлодоевского райкома с
самогоноварением". Многие его полотна были куплены для украшения стен этого
богоспасаемого заведения. Самое монументальное полотно, 9 на 6 метров,
"Трудящиеся пишут письмо поджигателям войны и китайским ревизионистам",
получило даже Государственную премию и было приобретено уже ЦК для украшения
Дома Советов.
Впрочем, Федька Лох писал и портреты. Лирические, задушевные портреты
самих строителей и созидателей: колхозного пасечника деда Агафона, знатного
свиновода Козолупова и, конечно же, создал серию портретов самых
строительных строителей - товарищей Дрянных, Дырки и их приближенных.
Он много ездил по области, выступал перед трудящимися и постепенно
сделал превосходное состояние пушниной и золотом. И еще при Дырке, среди
прочего, построил эту дачу, - в общем-то, ему практически не нужную.
Ване нравилась эта обстановка тайны. Как человек наивный и крайне
далекий от тайн разведки и контрразведки, он даже думал, что об этой его
тайне никто ничего толком не знает. Федька Лох знал, конечно, что
Простатитов встречается с кем-то на его даче. Могли догадываться
приближенные - зачем пропадает их шеф. Но и только.
Простатитов созванивался с ним, уточнял, когда на даче никого не будет.
Звонил Женькиной подружке, передавал сроки. Федьке Лоху даже лестно было,
что его дачей для свиданий пользуется сам губернатор. Но Простатитов был
уверен - он не знает ничего. Был уверен, что и подружка Евгении, Маринка,
тоже не знает, с кем встречается Женька. Вообще-то, трудно себе представить,
чтобы девушка не похвасталась. Но что-то подсказывало Простатитову, что и в
этом отношении Женька не слишком обычна.
На дачу он приезжал всегда один, меняя машины. За город он ехал на
"Жигулях". Мотор "шестерки" заводится даже в двадцать пять градусов мороза,
это раз. Такая машина в дачном поселке неприметна - это два! Поселок-то был
огромный, на несколько тысяч участков. В конце 70 - начале 80-х годов
получить участок, построить или купить дачу стало несложно. Вдоль полотна
железной дороги выросли целые дачные городки, и по воскресеньям с мая по
сентябрь человеческий фактор стоя ломился в битком набитые вагоны. На каждой
станции с электричек стекали ручейки людей, несших лопаты, корзины с
провизией, домашних собачек, детей, доски и обшивку для халупок. Но, конечно
же, зимой в будние дни все было не так, и часами можно было бродить меж дач,
не встречая ни одной души.
Последние годы стали по дачам шалить, и садоводства нанимали сторожей.
Сторожа жили всю зиму, приходили смотреть на приехавших. Один из них запился
так, что сам себя уже не узнавал, куда ему было узнать губернатора. Сказали
ему, чтобы не трогал этого мужика, приезжающего на дачу, он и не трогал,
разве что клянчил на выпивку. Другой был молодой, из литераторов. Сидел
здесь и от нечего делать писал какой-то бесконечный роман, современный
вариант то ли "Войны и мира", то ли "Архипелага ГУЛАГ". Этот напрашивался на
знакомство, лез общаться, но приструнить его было несложно.
Простатитов любил приезжать первым. Он даже изучил расписание
электричек, чтобы знать, на какой из них может приехать Женя, и опередить.
Было что-то необычное в том, чтобы войти в этот пустой дом, затопить печь,
пройтись по комнатам, пока не запотеют стекла и можно будет снять пальто,
потом пиджак, сесть в еще совсем холодное кресло. Было во всем этом что-то
пришедшее из совсем другого века.
И обстановка тишины и пустоты; этого дома, зимнего покоя и
отрешенности, долгого заката за окном. И возможность вырваться из
круговерти - пусть ненадолго. И само свидание. Целоваться с этой совсем
молодой девочкой, с детскими перетяжечками, на фоне лимонно-желтого
февральского заката, когда с картин смотрят приятели Федьки Лоха, - это все
составляло словно бы букет благородного старого вина.
Бывало, он приезжал позже, чем Женька. И, справедливости ради, никаких
проблем с растапливанием печи, с отпиранием скрипучего замка никогда не
возникало у девицы. Обычно Женька привозила с собой что-то поесть, и он
входил в уже теплый дом, с сервированной едой на столе. Как он ни пытался
отучать Евгению от лишних трат, ко всяческой твердой колбаске и копченой
рыбке она обязательно добавляла маринованные огурчики, соленое сало и
бифштексы с кровью. Иван Валерьевич чуть не упал от изумления, узнав, что
все это готовила она сама: его Галина даже яичницу превратила бы в нечто
принципиально несъедобное.
Судьба позаботилась, чтобы Простатитов особенно запомнил два таких
свидания. Одно - в самом конце февраля, когда он еще раз спросил, а если они
все-таки убегут? И Женя, покрутив в руке хрустальную ножку бокала, тихо
спросила, как он хочет убежать? И когда?
Ответ был готов, и давно. Счет, о котором шла речь, в Англии. Женя едет
в Москву, приходит по адресу, который дает Простатитов. Там выправляют
документы на Ваню Передонта, едущего в Британию отдыхать, и узнает, когда
надо его ждать. Там же делают документы и на нее, и сама Женя едет себе в
Лондон, по своему настоящему имени и по почти настоящим документам. В Москве
ему бывать приходится часто, и он скажет, когда его ждать. А уж как ему
исчезнуть в одном месте и появиться в другом, это уж он решит сам.
- А почему в Аргентину?
- А потому что дальше всего, милая. И наши дела их не интересуют.
- Ага... Как и нас ихние.
- Примерно.
С тех пор прошли два свидания, во время которых Ваня приезжал на дачу
первым. И во время этих свиданий идея обретала плоть и обрастала множеством
деталей. Ум у Женьки был цепкий, практичный. Для Вани, хоть он сам это все
придумал, до последних свиданий было так, словно убежит и начнет новую жизнь
в Аргентине вовсе не он, а какой-то совсем другой человек, пусть на него
очень похожий. Теперь, обсуждая детали, он вдруг почувствовал, что игры
кончились, это он убежит, он!
Это он будет рассекать широченные авеню на спортивной открытой машине;
это он будет держать контору в небоскребах цвета слоновой кости. Это у него
будет эстансия в плоской, как стол, ровной пампе, заросшей по пояс ломкой
желтоватой травой. Он, он - вот этот, лежащий на кровати возле тронутого
изморозью окна, немолодой и некрасивый, будет сидеть у тихой речки под
незнакомыми деревьями.
А потом было свидание, на которое он должен был приехать почти что на
час позже Женьки, и, уже разворачивая машину, он удивлялся, что совсем не
запотели стекла. И дом не был открыт. Длиннющий ключ, вроде гаражного, лежал
на обычном месте, под стрехой крыши. Свежий снежок запорошил крыльцо, на
котором не было следов. И на этом же снежке были видны следы, ведущие за
дом. Следы не одного, а двух людей. Глубоко вдавленные в снег следы с упором
на пятку, наверное, тащили что-то тяжелое. Иван Валерьевич двинулся по
следу. Расчищенная тропинка возле дома, сугробы, в которые сгребли лопатой
снег... А чуть в стороне, в сугробе, знакомая коричневая ткань. "Это
пальто", - мелькнула догадка в голове Простатитова. Ваня уже знал, что он
увидит, и порадовался - лицо мертвой Женьки было спокойным, немного
насмешливым. Было видно, что умерла она сразу, без страданий, наверное, даже
не очень понимая, что случилось. Налетел порыв ветра, намел снежка на ее
лицо, лег на открытые глаза. Ваня ждал, что стает снег, а он не таял.
Тишина просто давила на уши, эта невероятная тишина раннего вечера в
марте. Тихо, звонко капало с сосулек. Закат начинался летучий, тревожный и
прозрачный, как это бывает только весной. Небо было бледно-сиреневое, с
розовыми и желтыми разводами, там, где упирались в облака лучи заходящего
солнца. Сверхзвуковой самолет рисовал белый перистый след, и след этот на
глазах расплывался, становился все шире и все розовел, розовел...
Далеко-далеко, за заснеженными дачами, за шапками снега на кронах, замирал
шум электрички. Тихий, очень милый сердцу звук, вовсе не мешавший тишине.
Ваня сунул в рот сигарету. Странный контраст составил привычный
горьковатый вкус с только что протаявшей ледяной влагой, носившейся в
воздухе, с начавшим таять снегом, ароматом ранней весны. С замирающим шумом,
очень тревожащим душу. С тем, что лежало в сугробе. Почему-то подумалось
глупое: с ним так и должно было случиться. Не будет у него эстансии. Не
будет у него жены на двадцать семь лет его моложе. Не ему жить в
Буэнос-Айресе.
Ваня прошелся до ворот. Не надо быть Чингачгуком, чтобы прочесть по
следам: двое вошли в ворота, встали за домом. Вышли, чтобы встретиться с
третьим, который подошел к крыльцу, но на крыльцо не взошел. Отсюда и шел
новый след, как будто двое волокли тяжелое. В городе снежок падал только
утром... Но как знать, падал ли он здесь? И когда?
Это было глупо до предела. То же самое, что прощаться с портретом или
целовать медальон. Но Ваня знал, что последний раз видит Женьку вот так -
один на один, без свидетелей, когда не надо ничего изображать. И нагнулся,
поцеловал ледяной лоб. Смысла в этом не было никакого, он сам это понимал.
А потом губернатор Карской области завел машину и направил ее тупую
морду на город. Нет, домой он не собирался и в краевую управу тоже. Но за
первым же поворотом ему пришлось притормозить: очень знакомая машина
приткнулась у обочины проселка. Чувство презрения ко всему на свете
всколыхнулось у него в голове. Презрения к себе, дураку: вообразил, что и
правда никто и ничего не знает! К службе безопасности как таковой; ко всему
этому зловонному миру, отнявшему у него Женьку; к этим, следящим за ним
(обеспечивающим безопасность) мальчикам.
Ваня Простатитов решительно направился к машине. Глядя поверх голов, не
встречаясь с растерянными глазами, бросил в пространство:
- В "Кедры"! Эту машину, - кивок на "Жигули", - в город, адрес знаете!
- Мы выполняем приказы... - начал было мальчик из машины. И замолчал,
уперевшись в налитые бешенством глаза губернатора.
- В "Кедры", - тихо повторил Простатитов. - Мы едем. Вернее, вы меня
везете в "Кедры". "Жигуль" прикажите отогнать на Каратанова, вы наверняка
знаете, куда.
А в "Кедрах" Иван Валерьевич велел подать ужин в номер и всем оставить
его в покое. Выпив первый стакан коньяку, он позвонил одному нужному
человеку и попросил привезти ему в "Кедры" все данные о Евгении Шашкиной,
студентке кисломолочного техана, и обо всех ее близких. А потом он позвонил
другому, тоже нужному человеку, и сообщил, где лежит труп студентки Евгении
Шашкиной, и попросил начать официальное расследование.
После чего Иван Валерьевич выпил еще один стакан коньяку. Ожог в горле,
тепло в желудке и никакой сдвинутости сознания. Женька не увидит Аргентины.
И никаких других городов, кроме Карска, она увидеть в своей жизни не успела.
За окошком угасал закат, оставив густую лимонную полосу над острыми
верхушками берез. Ночной ветер срывался с сопок, шумел соснами. Где-то в
других номерах раздавались уханье, грохот посуды об пол, блядский визг - там
что-то праздновали. Ваня вышел на балкон без шапки, постоял на ледяном
ветру. Ветер крепчал к ночи, шумел кронами, задувал лимонные краски заката.
Еле видны были бурые склоны, снежно-черные сопки за Карой. Мир, из которого
изгнали Женьку.
Через сорок минут пришлось попросить новую бутылку. Через час привезли
документы. Впервые Простатитов хотя бы на фотографиях видел людей, о которых
Женька упоминала только мимоходом, вскользь. Упоминала так, словно они и не
были основными людьми в ее жизни. И теперь сделалось ясно, почему...
Досье мамы, Розы Шашкиной, начиналось историей 1970-х годов, и
фигурировали в этой истории изнасилования как семнадцатилетней Розы, так и
ее подружек по ее наводке, и поножовщина, и воровство. И далее - смена
мужей, среди которых мелькнул отец Женьки, аборты, судебные процессы и
прочая пакость, вплоть до нынешнего хахаля, до Стасика. С появлением Стасика
Роза если и совокуплялась с кем-то левым - то только в его отсутствие,
старалась скрывать. А муж стал ей до такой степени немил, что вскоре они со
Стасиком сбежали и начали совместную жизнь. Попутно Розочка отбросила и все
возможности заниматься чем бы то ни было, кроме ублажения Стасика, - и
научную работу, и карьеру, начинавшуюся в общем-то неплохо.
Формально Стасик Стянутый отбил законную жену у мужа. В
действительности он если и отбил, то скорее у небольшого эскадрона, в
котором муж занимал положение в лучшем случае подхорунжего. Справедливости
ради, был Шашкин личностью совершенно невыразительной, и непонятно почему за
него вышла Розочка - женщина видная и имевшая выбор. Скорее всего,
двадцатитрехлетний дурачок был единственным, кто все-таки решил на ней
жениться.
А Стасик Стянутый был мальчик пятидесяти лет, без определенных занятий
и без четко обозначенной профессии; сменил он до тридцати мест работы и
нигде не задержался надолго. Когда-то мог защитить кандидатскую, лет пять
был зав. лабораторией. Мог много, а не сделал ничего. Простатитов хорошо
знал таких и называл их людьми без будущего. То ли нехватка энергии, то ли
изъяны воспитания делали их способности чем-то совершенно неважным, не
подлежащим реализации. А сейчас Стасик жил тем, что ремонтировал машины
новым русским да криминалитету. Вроде неплохой автомеханик.
А жили они в однокомнатной квартире, полученной когда-то Розочкой в
ученом городке, будучи еще научным сотрудником Института густых лесов. Долго
всматривался Простатитов в это лицо, похожее и не похожее на лицо Женьки.
Лицо женщины, которой было наплевать на все (в том числе и на дочь), лишь бы
трахаться со Стасиком. Женщина, фактически сама выпихнувшая дочь на панель.
Нет, не как Сонечку Мармеладову, не потому, что в доме нечего есть. А своим
патологическим равнодушием к дочери, да и к себе тоже. Потому что даже к
самой себе Роза Шашкина оказалась совершенно равнодушна: к своим
способностям, возможностям. Ко всему, что она умела и что могла делать в
жизни, кроме возможности жить половой жизнью.
Было в этом что-то неподвластное его уму. Открывалась какая-то бездна,
которой Простатитов не был в состоянии понять. Удивляться ли, что девочка,
не нужная никому, пошла на панель? Что с такой рьяностью искала она хоть
какой-то любви и тепла? Хоть у кого-нибудь? Во всяком случае, многое в
Женьке стало несравненно понятнее, ближе, и это позднее понимание отдавалось
глухой болью в душе. Знать бы, пока девочка еще жила, еще дышала,
встречалась с ним, вечно занятым. Зная, он дал бы ей больше. Он смог бы, он
наполнил бы ее жизнь смыслом. Он согрел бы эту по-дурацки начавшуюся,
наперекос пошедшую судьбу.
Взрослый, сильный мужик совал в ладони мясистую, тяжелую физиономию,
растирал ее почти до боли, тихо стонал. Знать бы... Знать бы то, что раньше
он только смутно чувствовал.
Впрочем, раскисать совсем не время, и Простатитов занимался делом:
например, смотрел видеосъемку похорон Женьки, где падала в обморок Розочка,
деловито режиссировал Стасик. Донесли, что Стасик собирается искать и ловить
убийц.
Не поднимая волны, Простатитов постарался увидеться со Стасиком.
Стасика привезли на всю ту же дачу Федьки Лоха, и они вместе попили кофе.
Губернатор лично подливал коньяку в его стакан, и Стасик невероятно воспрял
от такого внимания. Он вообще считал себя личностью незаурядной,
несправедливо обойденной коварной судьбой-индейкой, и был убежден, что
мироздание ему что-то должно.
Под влиянием коньяка и внимания губернатора он долго вопил, что он еще
найдет убийцу, он еще рассчитается, они его еще не знают! Но все было
предельно ясно: ничего-то сделать Стасик не способен. Наверное, они как раз
хорошо его знали - потому что никаких препятствий кому-кому, а Стасику
отродясь не чинили.
И официальное расследование тоже ни к чему не приводило. Девица вот
взяла и померла от остановки дыхания и от прекращения сердечной
деятельности. Никаких следов уколов, в желудке - никаких признаков яда.
Единственное, что может быть, - это отравляющее вещество в виде аэрозоля.
Есть такие вещества. Но кто же будет его использовать на такую вот девчушку?
Кому надо?
А может, ждали вовсе не ее, а губернатора? Очень может быть, что и
так... Даже наверное так! Евгения пришла раньше, ее и пришлось убрать, а
охотились-то вовсе не за ней. Тогда почему убийцы не дождались Простатитова?
Наверное, испугались и убежали... Гм... А вы можете предложить более
убедительную версию?
А может быть, это маньяки? Такие вот маньяки, со спецподготовкой,
сбежавшие из органов с бутылочкой аэрозоля? Бред? Ну конечно бред, но ведь
надо рассмотреть все версии.
Но не могла же она помереть сама? Нет, почему же, запросто могла! Такое
редко, но бывает, тем более - весна, авитаминоз. Шла быстро, торопилась,
волновалась, ну и не выдержало сердце. А следы, а труп, положенный в сугроб?
Ну... Шли добрые люди, увидели, что падает, и положили в сугроб. Такие вот
странные немного, может, невменяемые люди...
Круг явственно замыкался. Становилось ясно, что от официального
следствия толку не больше, чем от Стасика и чем от козла молока.
И получается, что оставалось единственное возможное средство. Прямо
скажем - средство последнее, страшное. На которое приходилось идти только
потому, что не было другого выхода.
И Простатитов пригласил в "Кедры" еще одного нужного человека - Ли
Феня. Отдаленный потомок корейцев, Ли Фень сумел стать директором, а потом и
владельцем телестудии "Фенькино", не без помощи Карской управы. Должен он
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг