Далее следует любопытная картинка жизни коммунистического общества.
Старик и Андрей отправляются на трамвае в столицу. В трамвае внимание
Андрея привлекает молодая девушка, но оказывается, что ей семьдесят лет, и
это приводит Андрея в смущение. Над трамваем летают дирижабли и планеры.
"На широких улицах-площадях появились женщины с сумками и кошелками".
Андрей решил было, что они идут на базар. Но дед засмеялся: "Базар?! Эка,
брат, хватил! У нас, милый мой, давно базаров нет... Мы отдаем обществу
все, что можем дать по своим силам и способностям, и берем все нужное по
своим потребностям".
Андрей порадовался было, что его страна достигла полного социализма,
но дед его несколько разочаровал: "Нет, друг, у нас пока только
социалистическое государство". И пока нужно принуждение, нужен контроль,
потому что некие старики, еще помнящие почему-то капиталистические порядки,
"ушли в подполье и занимаются контрреволюционной деятельностью". "И чего им
только надо? - говорит Старик. - Видно, старая закваска бродит, старая
идеология..."
"Чего же с ними церемониться? - удивлен Андрей. - Переловить да к
стенке!"
Дед по части стенки совершенно согласен. Но... "Так и нужно бы
поступить! Сорную траву с поля вон! Да в том-то и беда, что хорошо прячется
сорная трава. Тайное у них общество..."
Более разглядывать мир будущего Андрею не придется. Начинается
очередной этап борьбы с контрреволюцией. Андрей попадает в плен к
вредителям, побеждает их, передает властям, а сам улетает дальше.
В его путешествии встретится еще одна Земля. Такой она станет через
500 тысяч лет. Это будет Земля "сосиалей", то есть социалистов. Проблемы,
которые стоят перед человечеством, в основном связаны с космическими
перестройками, о чем сам автор имеет весьма приблизительное представление.
Единственная жизненная деталь отдаленного будущего заключается в том, что
тогда не будет разницы между полами. Всех будут выращивать в пробирках.
Хотя случаются еще атавизмы, и некоторые бесполые "сосиали" остаются в душе
женщинами. Одно из таких существ влюбляется в Андрея и пытается затащить
его в большую колбу, чтобы слиться там с ним в виде розового плазменного
шара. Но Андрей с негодованием отказывается от такой любви.
* * *
Любая попытка социалистической утопии даже в начале двадцатых годов,
когда вроде бы сохранялись всеобщие надежды на достижение счастья,
оказывалась не только робкой, недоговоренной, совершенно неконкретной, но и
удивительно тоскливой. В 1923 году утопией решил побаловаться Яков Окунев,
небольшого масштаба литератор и политработник, преданный делу победившего
пролетариата. Из-под его пера вышел роман "Грядущий мир" с выразительными
иллюстрациями Николая Акимова. В том романе некий профессор Моран
изобретает газ, могущий погрузить человека в анабиоз и пробудить из оного
через нужное число лет. Профессор отыскивает добровольца Викентьева,
человека, разочарованного в жизни, а также укладывает в специальную ванну
свою дочь Евгению, безнадежно больную туберкулезом.
После этого, спасаясь от преследований слишком любопытной прессы,
Моран грузит ванны со спящими пациентами на пароход и отправляется в
Канаду - только бы спастись от рекламной шумихи, назойливых газетчиков и
завистливых коллег.
По дороге корабль налетает на айсберг и идет ко дну вместе с
профессором Мораном, чему посвящена наиболее драматическая глава романа.
"Гробницы" оказываются на морском дне.
Тем временем в Америке, а потом и во всем мире побеждает революция,
наступает счастливый коммунизм и люди будущего отыскивают "гробницы" - так
что Викентьев и Евгения Моран приходят в себя уже в Мировом городе
будущего.
Там, в коммунистическом завтра, все будут пользоваться идеографами -
аппаратами для чтения мыслей, чтобы ни одна мысль не была утаена от лысого
коллектива (волосы при коммунизме расти не будут). Перед тем как оживить
людей прошлого, к ним подключают идеографы, и все желающие подключаются к
их мыслям. Наслушавшись, люди коммунистического общества расходятся по
домам, а Викентьев и Евгения в сопровождении их гида Стерна отправляются на
экскурсию по городу. Попутно выясняется, что люди здесь не едят и не спят:
все время уходит на разнообразные занятия. Но тут обнаруживается, что гости
из прошлого все еще постыдно хотят есть и спать.
"- Сейчас вы будете сыты и бодры, - говорит Стерн. - Разденьтесь и
садитесь в эту ванну.
- Как? - испугалась Евгения. - При вас? При нем? Мне стыдно.
Стерн не понимает, отчего ей стыдно. Разве это дурно - раздеться и
сесть в ванну с питательной жидкостью?
- Я женщина, я не могу при мужчинах!
Почему женщине стыдно? Ведь у нее нет никакой дурной болезни. Половой
стыд - предрассудок старины".
Бодрые и сытые пребыванием в ванне герои идут гулять по городу, где на
небе светятся строки электрогазеты, затем они встречают "гражданку",
которая, взобравшись на выступ террасы, произносит короткую речь:
"- Мы, граждане Мировой коммуны, не знаем ни государств, ни границ, ни
наций. У нас один закон - свобода. У нас нет правительства... Вместо
органов насилия и принуждения мы создали органы учета и распределения..."
Вся Земля застроена одним Мировым городом, над которым герои летают на
воздушном корабле. В этом корабле стоит пианино. Стерн время от времени
садится за него и нажимает клавиши. Подчиняясь нажатию клавиш, корабль
поворачивает и меняет высоту.
Мировой город - великое достижение коммунизма. Все теперь
цивилизованно, покрыто асфальтом, детей отделяют от родителей и воспитывают
в специальных домах.
Все замечательно...
"- Вы свободно сходитесь и расходитесь. Ну, а ревность? - интересуется
Евгения.
Стерн не понимает.
- Ревность? Что такое ревность?
- ...Человек полюбил другую и уходит... я не могу уступить его, я
страдаю. Я ненавижу ту, которая отняла его у меня..."
Эта горячая тирада поражает Стерна...
"- Ведь это дико! - восклицает он вслух. - Он мой, она моя... Разве
человек может быть моим, твоим? Это же унижает человека!.. Нет, мы не знаем
этого дикого чувства".
И тут сердце коммуниста Окунева не выдерживает. И логика повествования
рушится на глазах.
Послушайте:
"Но вопрос о ревности тронул какую-то больную струну в душе Стерна. Он
задумался, и его мысли долетают до Викентьева и Евгении:
- Нэля... Я любил ее... потом ушел с Майей... Нэля все еще любила
меня... Мой друг Лэсли свез ее в лечебницу эмоций, и Нэлю вылечили.
- Вылечили! - восклицают Викентьев и Евгения. - У вас лечат от любви?
- В лечебнице эмоций лечат гипнотическим внушением. Нэле внушили
равнодушие ко мне, и она забыла меня".
Когда я прочел эти строчки, то встревожился за дальнейшую судьбу
утопии. Не знаю, читал ли Окунев роман Замятина "Мы" - типичную антиутопию,
где автора страшит возможность воздействовать на мозг человека внушением,
волнами, скальпелем... в конце концов, не все ли равно чем! Было бы
желание! Страшный конец романа "Мы" и говорит о том, как герой становится
"нормальным" человеком, которому "внушили равнодушие к ней".
А коммунист Окунев радуется!
Сколько раз в XX веке фантастика будет возвращаться к мирам, где можно
воздействовать на мозг человека, чтобы держать народ в подчинении тирании!
Помните башни в романе Стругацких "Обитаемый остров"?
А в финале окуневского романа от любви лечат Викентьева. И как это
радостно происходит: вот он сидит, опутанный проводами, и юркий резкий врач
суетится рядом.
"- Евгения Моран, - произносит врач с чужим акцентом. - Она далекая!
Чужая! Слышите? Нет тоски по ней. Слышите?"
Скоро он забудет о ней и... "Прошлое умерло. Викентьев и Евгения
Моран, ожившие через двести лет в новом мире, приобщились полностью к
человеческой семье Великой Мировой Коммуны".
Завершается роман послесловием автора, который спешит расставить точки
над i. "Здесь изображается будущий коммунистический строй, совершенно
свободное общество, в котором нет не только насилия класса над классом и
государства над личностью, но и нет никакой принудительной силы, так что
человеческая личность совершенно свободна, но в то же время желания и воля
каждого человека согласуются с интересами всего человеческого коллектива".
Ах, какая знакомая партдемагогия!
Политработник Окунев ничего достойного для будущего придумать не
сумел. Получилось что-то страшненькое, особенно на любовном фронте.
Возникает даже подозрение, не переживал ли товарищ Окунев в этот период
какого-то жгучего и непреодолимого кризиса в личной жизни? Не покинула ли
политработника дама? Уж очень очевиден перекос в романе о коммунизме в
сторону борьбы с неудачной любовью и ревностью!
Помимо любви, ревности, чужих подслушанных мыслей и детей, отнятых у
родителей, коммунизм ничего любопытного предложить не смог. Так что Окунев
не пошел дальше Гончарова. А в следующих изданиях романа, изменяя его
название, вообще убрал коммунистическое будущее, обратив внимание на
капиталистов и борьбу пролетариата за свое освобождение.
Возможно, это случилось и потому, что в неких инстанциях утопия была
внимательно прочитана и осуждена. Вряд ли пролетариат можно было привлечь к
борьбе за такие идеалы.
* * *
Я не думаю, что образы коммунистического будущего вызвали радость у
идеологических чиновников, которым они попали на стол. Но Гончаров не
представлял ни для кого опасности. Пройдет несколько лет, прежде чем другие
писатели посягнут на создание коммунистической утопии. К ней советская
фантастика вернется в тридцатые годы, когда все иные темы будут надежно
прикрыты.
При всей немногочисленности подобных попыток авторы чаще всего
ограничивались технологическими предсказываниями. Не вышел за пределы
технологии и В. Никольский в романе "Через тысячу лет". Иные попытки утопии
в двадцатые годы были настолько неубедительны, что о них не стоит и
говорить.
На рубеже 30-х годов была предпринята любопытная литературная попытка
создать, как писал критик А. Ф. Бритиков, "контрантиутопию". Это повесть
Яна Ларри "Страна счастливых". Автор ее, по мнению Бритикова, пытается
нарисовать картину идеального общества, наполненного творческим трудом, и
намекает, что своей утопией писатель борется с тенью Евгения Замятина, с
его романом "Мы", который читателю "Страны счастливых", разумеется, не мог
попасть в руки.
Я не уверен, что Ларри в своих нападках имел в виду именно роман
Замятина. Предлагаю читателю самому решать, к чему относится следующий
монолог Павла, главного положительного героя книги Ларри: "Ты напоминаешь
старого мещанина, который боялся социалистического общества, потому что его
бесцветная личность могла раствориться в коллективе. Он представлял наш
коллектив как стадо... Но разве наш коллектив таков? Точно в бесконечной
гамме каждый из нас звучит особенно и... все мы вместе соединяемся... в
прекрасную человеческую симфонию".
В повести два героя - Павел и его оппонент Молибден. Молибден хочет
осваивать Землю и не хочет смотреть на звезды. Объясняет он свою
приземленность тем, что на Земле уже развелось столько народа, что
отвлекать средства на космические программы глупо. Павел же полагает, что
именно в космосе лежит спасение Земли. Туда, освоив другие планеты, мы и
вывезем излишек ртов.
Молибден поставил целью сорвать полет Павла. Что же делает этот
человек коммунистического будущего с пережитками прошлого? Он подсылает к
Павлу свою красавицу-дочь. Она должна соблазнить Павла и отвлечь его от
творческого труда. Затем он внушает Совету ста, что Павел больше не нужен
на Земле.
Павел отступает, он подчиняется большинству, но не отказывается от
своей мечты...
А. Бритиков, разбирая повесть Яна Ларри, обращает внимание на одну
деталь: имя главного оппонента - Молибден. Он полагает: возможная аналогия
со Сталиным и привела к тому, что повесть никогда не переиздавалась. Мне
кажется, критик несколько преувеличил связь между именем персонажа и вождем
страны. Иначе Ларри вряд ли прожил бы на воле еще целых семь лет и выпустил
бы широко известную детскую фантастическую повесть "Приключения Карика и
Вали". Кстати, в значительной степени это произведение - пересказ изданной
в 1919 году повести старого революционера М. Новорусского "Приключения
мальчика меньше пальчика". Однако, когда Я. Ларри был арестован и отправлен
на много лет в концлагерь, не исключено, что при допросах "Страна
счастливых" использовалась как один из пунктов обвинения*... Но тогда на
дворе уже стоял 1937 год.
Утопия двадцатых годов так толком и не родилась. Советским писателям
оказалось не под силу воспеть собственное грядущее счастье.
Зато в эти же годы родилась альтернатива коммунистической утопии -
антиутопия XX века.
Диагноз на ранней стадии
Она могла возникнуть только тогда, когда к фантастике обратились не
мыслители, а художники, для которых самым важным было изучить человека в
движении времени. В движении эволюции, которая вырастает из утопии, и
интересно следить, как раскалывается яйцо и вылупляется птенец.
Каждое великое изобретение происходило не единожды.
На этом, кстати, строилась в свое время наша кампания за приоритеты,
когда в конце сороковых годов громили космополитов.
Именно тогда в считанные месяцы пришлось переделывать экспозиции
многих музеев и переписывать историю техники и науки.
Самое интересное, что "изобретатели" изобретателей не лгали. Их новые
герои в самом деле совершили открытия, которые им приписывались. И
действительно раньше, чем те, кого было принято считать первопроходцами.
Были Уатт, Фултон, Эдисон, братья Райт и другие гении. Мы сменили их
на Ползунова, братьев Черепановых, Яблочкова, Можайского. Лукавство этого
процесса заключается в том, что перед тем, как великое изобретение
становится реальностью, его делают не один раз. Но если общество не готово
к восприятию изобретения, то оно не становится составной частью мировой
культуры. Необходимо совпадение открытия и ситуации. Самолет Можайского был
выброшен на свалку, самолет братьев Райт родил лавину последователей.
Считать приоритеты по календарю - дело неблагодарное. Борец за национальную
идею в любой крупной европейской стране может отыскать альтернативу
изобретателю паровой машины Ползунову.
Можно отыскать антиутопию в истории многих литератур. Но как жанр она
не могла родиться, пока не были созданы социальные условия.
Первые капли дождя, даже очень тяжелые, это еще не дождь. Хотя порой
невозможно определить мгновение, когда капли превращаются в ливень.
Для рождения антиутопии нужны были условия. Нужно было осознание
неразрывной связи индивидуума и общества в эволюционном процессе. Осознание
того, что общество, базирующееся на идеологической догме, не статично, а
регрессирует, что статичной догмы не может существовать. Понимание этого
Замятин сформулировал так: "Когда пламеннокипящая сфера (в науке, религии,
социальной жизни, искусстве) остывает, огненная магма покрывается коркой
догмы - твердой, окостенелой, неподвижной корой. Догматизация в науке,
религии, социальной жизни, искусстве - это энтропия мысли... Истина -
машинное, ошибка - живое".
Утопия не предупреждала. Она искала статичную альтернативу идеалу.
Антиутопия разоблачала догму, показывая ее реальную, а не
идеализированную цель.
Когда же родилась антиутопия?
* * *
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг