Я снял её, и он мне показал под пуком перьев складной громовой отвод и
клубок цепочки для сплыва электрической материи на землю.
- Вот это прекрасно, - сказал я, - но при всём том гром может оглушить
человека.
- Посмотрите в вашем боковом кармане, - сказал профессор, улыбаясь.
Я вынул три небольшие эластические шарика из красивой коробочки, и
профессор объявил мне, что это воздухоотражатели, которые должно класть в
рот и в уши во время грозы.
- Итак, у вас всё придумано для спокойной и беспечной жизни, -
промолвил я, повертывая эластические шарики.
- К чему бы иначе послужили науки? - сказал профессор. - Из одного
любопытства, право, не стоит посвящать жизнь на новые открытия и
усовершенствования.
В это время мы проходили мимо купеческого магазина, и я остановился
посмотреть, как двенадцатилетний мальчик, посредством простого рычага,
укреплённого на шпиле, поднимал огромные тяжести и препровождал их в
слуховое окно, где другая машина (в виде весов, укреплённых на блоке,
управляемая также мальчиком) спускала товары на пол.
- Боже мой! - воскликнул я. - Самые простые средства в механике,
открытые ещё в баснословные времена, известные в наше время каждому
плотнику: рычаг, клин, весы и винт, - наконец дождались своего настоящего
употребления. В наше время тысяча человек работали бы в поте лица при
подобном случае.
- Это самое простое средство, - сказал профессор, - но у нас есть
паровые подъёмные машины, которые поднимают, как пёрышко, стопушечные
корабли и ворочают утёсами, как булыжником. Человек силён одним своим умом,
и так он должен действовать своими умственными силами для преодоления сил
физической природы... Но сядем в валовую машину, - сказал профессор, - чтобы
поспешить к прибытию воздушного дилижанса. Сего дня почтовый день, и я
ожидаю писем от сестры моей, из Новой Голландии.
Мы сели в покойные кресла на рессорах; мальчик завёл пружину, стал
сзади, и мы покатились по чугунным желобам столь же быстро, как в наше время
скатывались с летних гор на Крестовском острове или у качелей на Святой
неделе.
Вскоре мы прибыли на обширную площадь, где возвышалась чугунная башня с
террасой наверху. Здесь мы остановились, и профессор объявил мне, что это
воздушная пристань. Едва мы взошли на террасу, как увидели вдали огромный
шар, к коему подвязан был большой плашкот, в виде птицы, размахивавшей
крыльями и хвостом необыкновенной величины. Чёрный дым вился струёй за
судном и с первого взгляда удостоверил меня в существовании паровой машины.
Между тем аэростат приблизился, свернул крылья, бросил якорь на
террасу, и часовой, прикрепив якорный канат к вертикальному колесу,
посредством пружины привёл его в движение и притянул дилижанс на поверхность
пристани. Человек до ста мужчин и женщин вышли из плашкота, каждый с
особенным парашютом в руках. Пока в конторе разбирали письма, я любовался
устройством воздушного дилижанса и осматривал крылья, которые ничем не
отличались от употребляемых в ветряных мельницах. Профессор, приметив, с
каким любопытством я осматривал механизм сего аэростата, по прочтении писем
пригласил меня за город, на воздушное ученье, и мы тотчас отправились туда в
ездовой машине.
Не могу выразить чувствования, объявшего мою военную душу, при виде
двухсот огромных аэростатов с плашкотами, выстроенными в одну линию на
земле. Пред каждым стояло по сто человек солдат, вооружённых духовыми
ружьями со штыками. По первому сигналу люди взошли на плашкоты, по второму
зажгли огонь в паровых машинах, а по третьему музыка заиграла военный марш,
развились разноцветные флаги, и аэростаты поднялись на воздух. Сперва они
пролетели значительное пространство в одну линию, потом разделились на
плутонги и начали делать различные повороты. Ничто не может сравниться с
величием и прелестью этой картины: я был в восхищении, но вскоре мой восторг
превратился в ужас. По данному сигналу из духовой пушки с аэростата главного
начальника воздушной эскадры вдруг солдаты бросились опрометью на землю с
неизмеримой высоты. Я обмер от страха, но вскоре пришёл в себя, увидев
распускающиеся в воздухе парашюты, которые, плавно опускаясь в различных
направлениях, представили взорам моим другого рода прелестное зрелище.
Солдаты, коснувшись земли, выпутались проворно из сеток, свернули парашюты
и, привязав их как ранцы к спине, немедленно построились и начали
производить пешие маневры.
- Каково вам это нравится? - спросил профессор.
- Чудеса! - воскликнул я. - После этого изобретения ни крепости, ни
оборонительные местоположения, ни быстрые переходы не спасут неприятеля.
Одно только отчаянное мужество может сохранить армию от поражения.
- Погодите немного, - сказал профессор, - вы увидите, что против
каждого средства есть противодействие.
Чрез несколько времени аэростаты опустились на землю, и несколько
других шаров, без плашкотов, пустили на воздух на верёвках.
- Это на что? - спросил я профессора.
- Для цели, - отвечал он.
В эту минуту выступила рота солдат, без ружей, с колчанами за плечами и
самопалами в руках. Начальник скомандовал, и они начали бросать из луков
конгревовы ракеты, от которых шары тотчас полопались в воздухе.
- Вот это ужасно! - сказал я.
- Опасность не столь велика для воздухоплавателей, как вы думаете, -
отвечал профессор, - ибо люди в подобных случаях спасаются на парашютах и
обыкновенно не лишаются жизни, но попадают в плен.
Когда ученье кончилось, я пожелал увидеть вооружение солдата: ружья,
как выше сказано, были духовые, а в сумах, вместо пороху, находились
съестные припасы, а именно: один серебряный ящичек с крепким бульоном,
вываренным из различных растений и мяс, которого несколько крох достаточно
для пропитания целого семейства по крайней мере на месяц; другой ящичек
наполнен был мукой из питательного саго, для делания опресноков, и, наконец,
каждый солдат имел при себе пневматическую машину для превращения воздуха в
воду в случае нужды и машину для произведения кислотвора, а из оного огня
для варения пищи.
Похвалив все сии применения наших изобретений к общественной жизни, я
заметил, что удобство иметь всегда при себе огонь, воду и съестные припасы
особенно спасительно на кораблях, где часто случается, что во время
кораблекрушения людей выбрасывает на необитаемые берега, и несчастные
погибают там от нужды и изнурения.
- В наше время все эти изобретения пригодны только воздухоплавателям и
вовсе не нужны для морского флота, - сказал профессор. - Во-первых, потому,
что у нас более не бывает кораблекрушений, ибо суда построены из меди и
железа, а во время бури опускаются на дно морское; во-вторых, морская вода в
несколько минут, посредством гидравлических чистителей, превращается в
пресную; в-третьих, дно морское доставляет нашим мореходцам и водолазам
множество растений и животных для пропитания, и, наконец, в-четвёртых,
потому, что в наше время вовсе нет необитаемых берегов: вся Земля населена,
удобрена и украшена руками людей, размножившихся до невероятной степени.
Даже голые утёсы среди океана, посредством привозной и сделанной из камней
земли, превращены в роскошные сады, а безопасность подводного плавания и
воздушное сообщение поддерживают взаимные сношения отдалённых стран и
удовлетворяют жизненным потребностям.
- Итак, подводные суда, изобретённые в наше время американцем Фультоном
и усовершенствованные англичанином Джонсоном, введены в употребление? -
спросил я.
- Без сомнения, - отвечал он. - Вы, подобно детям, забавлялись новыми
изобретениями, как игрушками, а мы поступаем как взрослые люди. Жизнь
человеческая слишком коротка, чтобы в продолжение её можно было наслаждаться
цветами изобретения и плодами усовершенствования. Надобно слияние многих
жизней, опыты веков, чтобы каждая новая выдумка и открытие принесли немалую
пользу.
Наконец профессор объявил мне, что он должен поспешать на лекцию в
университет. Я просил его взять меня с собой, но, для избежания взоров
любопытства, скрыть от всех, что я всеобщий дедушка или предок нынешнего
поколения. Мы снова сели в ездовую машину и покатились обратно в город,
проехав во всю его длину к противоположным городским воротам, и, миновав
оные, остановились у крыльца великолепного и огромного здания, окружённого
ботаническим садом и зверинцем.
Распределение факультетов было то же самое, что и в наше время, только
науки имели свои собственные подразделения, которые в наше время показались
бы смешными и странными. Например, в юридическом разряде перед науками
законоведения и судопроизводства находились три новые разряда, а именно:
добрая совесть, бескорыстие и человеколюбие. К философии прибавлены были
здравый смысл, познание самого себя и смирение. В разряде исторических наук
я заметил особенное отделение под заглавием: нравственная польза истории, а
к статистике и географии прибавлено было отделение: достоверность показаний.
В филологическом разряде первое место занимал отечественный язык. Особенная
наука под названием: применение всех человеческих познаний к общему благу -
составляла отдельный факультет.
Вдруг раздался звук колокола, наступила тишина в собрании, а профессор
здравого смысла взошёл на кафедру. Профессор говорил понятным для всех
языком, излагал истины, близкие сердцу. Он говорил, что здравый рассудок
повелевает безусловно повиноваться законам той земли, где мы живём; не
осуждать опрометчиво поступков старших, во-первых, из снисхождения к
человечеству, а во-вторых, потому, что мы, наблюдая действия, часто не знаем
ни первой побудительной причины, ни цели. Он советовал судить о делах по
следствиям, а не по началу и не по первым впечатлениям, приводя в пример
спасительные лекарства, которые, действуя на тело, производят часто
неприятные ощущения. Говорил, что общее благо граждан проистекает от
стремления каждого в особенности к вспомоществованию ближним. Делать добро
другим значит делать добро себе самому, потому что этим средством
приобретается право на любовь и уважение других, а с сим вместе на их
помощь.
После того мой хозяин, профессор, начал изъяснять археологию, и я
удивился, когда он, вместо одних букв, чисел, часов и почерков, начал
объяснять, по древним памятникам, степень гражданской образованности
народов, их обычаи, нравы и критическими изъяснениями стал доказывать, чему
должно подражать и что отвергать. Слава Богу, подумал я, что наконец сухая
археология, удручавшая мою память и раздражавшая моё терпение, получила
истинное своё направление.
Профессор кончил лекцию, и пока слушатели расходились по домам, он
повёл меня в библиотеку.
К большому моему удивлению, я здесь не нашёл сочинений, которым, в наше
время, друзья сочинителей предсказывали в журналах бессмертие, а напротив
того, увидел книги, о которых мало говорили, а ещё менее читали, занимающие
здесь почётные места. Чтобы не трогать самолюбия моих современников, я вовсе
умолчу об их именах; скажу только, что я тщётно искал новых наших
романтиков, наших нежных Парри и чувствительных Ламартинов (разумеется,
подражателей) и всех сладкозвучных поэтов. С переменой вкуса переменялось
понятие о прекрасном, и с преобразованием языка рассеялась условная
прелесть: звучные слова, как пустое эхо, замолкли в воздухе, а картины
исчезли, как тени при появлении солнечных лучей. Остались только
возвышенность мысли, сила чувствований, глубокое познание всегда неизменного
сердца человеческого, просвещённая любовь к родине и великие истины природы;
а сладкозвучная поэзия, составленная из одних слов и картин, разбилась, как
старые гусли.
Утешьтесь, знаменитые тени Ломоносова, Державина, Озерова, Фонвизина,
ты, древний Нестор, красноречивый Платон, остроумный Кантемир и прочие
поборники истины! Я видел ваши творения, оценённые по достоинству, ваши
имена, начертанные золотыми буквами в сём святилище ума и гения. Скажу
больше: сочинители грамматик и словарей, изыскатели отечественного языка
уцелели в сём литературном кораблекрушении. Потомство, всегда признательное
к полезным трудам, сохранило их память. Всё прочее поглощено временем.
Но утешьтесь и вы, почтенные мои собратьия, журналисты, милые поэты и
лёгкие прозаики, утешьтесь моим собственным уничижением: тщётно я искал
моего имени под буквой Б. Увы! я не мог отыскать его под спудом тысячи лет,
и все мои статейки, критики и антикритики, над которыми я часто не досыпал
ночей, в приятных надеждах на будущее - исчезли! Сперва я хотел печалиться,
но вскоре утешился и, выходя за двери, весело повторил любимое моё
выражение: Vanitas vanitatum et omnia vanitas! (Суета сует и всяческая
суета.)
Профессор сказал мне, что должно поспешать домой, где ожидают его
гости, которых он созвал в честь моего пробуждения.
Собрание было многочисленное. Профессор пригласил почтеннейших людей в
городе, первостепенных дам и знатных иностранцев, в числе коих было
несколько негров и людей оливкового цвета. Хозяин сперва представил меня
градоначальнику, человеку, отличному своими сведениями, нравственными
качествами и заслугами. Он был в цвете лет, деятельно исполнял свою
должность и пользовался всеобщим уважением.
После того профессор подвел меня к молодому человеку небольшого роста,
с широким лицом, сплюснутым носом и назвал его принцем эскимосским,
начальником эскадры, стоявшей на якоре на здешнем рейде. Я недавно читал
"Путешествие" Парри и удивился сходству лицеочертания сего принца с
картинками, приложенными к книге сего путешественника, изображающими жителей
полярных стран, бедных эскимосов, которые в наше время, подобно медведям,
блуждали по необитаемым берегам и льдам полярных морей. Вежливость и
образованность сего принца и находившихся с ним двух адъютантов заставили
меня догадываться о высокой степени просвещения полярных стран.
Засим профессор познакомил меня с молодым негром и назвал его сыном
знаменитого Барабаноя, полководца сильнейшей в Африке империи Ашантской.
Этот юноша путешествовал для приобретения опытности, сопутствуемый своим
наставником.
Между тем слуга доложил, что кушанье подано: мы пошли в залу и уселись
за круглым столом, без всякого порядка, где кому было угодно, - исключая
женщин, которые поместились в один ряд. Стол был уставлен разного рода
кушаньями в деревянных блюдах; они стояли на золотых подносах и треножниках,
а согревались лампами с водородным газом. Большая часть кушаньев,
чрезвычайно вкусных, состояла из неизвестных мне растений и мяс; одни только
рыбы припоминали мне наше время.
Градоначальник, приметив моё любопытство, сказал:
- Всё, что вы здесь видите на столе, исключая хлебного и плодов, есть
произведение моря. По чревычайному народонаселению на земном шаре и по
истреблению лесов все почти животные и птицы, которых прежде в таком
множестве употребляли в пищу, перевелись; лошадей мы бережём, как верных
наших товарищей; верблюдиц, коров и овец сохраняем для молока и шерсти,
слонов для войны. Но зато море представляет нам неисчерпаемый магазин для
продовольствия. После изобретения подводных судов и усовершенствования
водолазного искусства дно морское есть плодоносная нива, населённая
несчётным множеством питательных растений, а воды снабжают нас в изобилии
рыбами, водоземными животными и раковинами. В странах, отдалённых от моря,
люди занимаются фабриками, рукоделиями, разведением плодов, хлебных растений
и винограда; воздушное сообщение доставляет нам средства весьма скоро
меняться различными произведениями.
- Кстати о винограде! - сказал я, налил бокал и выпил за здоровье
собеседников. Вино показалось мне удивительного вкуса: оно соединяло в себе
игру и мягкость шампанского с крепостью бургонского и имело какой-то
очаровательный запах.
Наконец мы встали из-за стола; дамы перешли опять в другую комнату, а
нам подали трубки с какой-то ароматической травой. Хозяин сказал мне, что
эта трава производит противоположные действия табаку, то есть вовсе не имеет
наркотического (снотворного) свойства, не кружит головы, помогает
пищеварению и очищает мозг от винных паров.
По старой привычке после обеда я перешёл к дамам, чтобы послушать
красноречивых и пламенных суждений о шляпках и чепцах, также скромных
пересудов о недостатках ближнего. Но я едва верил ушам моим, когда услышал,
что матери разговаривали между собой о воспитании детей и о средствах к
счастливой супружеской жизни. Старушки приводили различные примеры из
светской жизни, в подкрепление полезных истин, а модные девицы говорили о
литературе, о своих занятиях и о хозяйстве.
Слуга поставил несколько столиков в средину комнаты, и я ожидал, что
хозяйка станет раздавать карты, как водилось в наше время. По моему
обыкновению, я собирался бежать из дому, потому что я всегда предпочитал сон
или прогулку этому занятию, но, по счастию, вышло противное. Принесли
газеты, ландкарты, новые эстампы; мужчины и дамы занялись чтением,
рассматриванием картинок, разговорами, рассуждениями, и мы не приметили, как
время пролетело.
Я особенно забавлялся рассматриванием географических карт, которые мне
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг