Богородицы в Милане [LIV], не суждено воздвигнуться в его настоящем величии:
поднять на высоту те тяжести, какие нужны для его окончания, и вывести в
совершенстве задуманные стрельчатые башни, это -- задачи, далеко превышающие
наши силы и средства. Если же когда-либо человеческая наука и строительное
искусство достигнут такой меры совершенства, что всё это станет возможным и
лёгким, люди, конечно, настолько утеряют первоначальную веру, что не захотят
трудиться, чтобы возвысить Божий Дом.
Моё раздумие нарушила сама Рената, которая сказала мне коротко и просто:
-- Рупрехт, пойдём домой.
Я поднялся с трудом и шёл за Ренатою, как в оковах, но я ошибался тогда,
думая не без облегчения, что на этот день все происшествия кончились; самое
поразительное ещё стерегло нас впереди.
II
Когда мы добрались к себе, я приказал Марте приготовить нам есть, но
Рената почти не хотела прикоснуться ни к чему и словно с большим трудом
проглотила несколько варёных бобов и отпила не больше двух глотков вина.
Потом, в полном бессилии, перебралась на постель и простерлась на ней как
параличная, слабо отстраняя мои прикосновения и только шевеля отрицательно
головой на все мои слова. Я же, приблизившись, опустился близ кровати на
колени и смотрел молча в её глаза, вдруг остановившиеся и утратившие смысл и
выражение, -- и так оставался долго, в этом положении, ставшем с тех пор на
многие недели обычным для меня.
Когда так были мы погружены во мрак и безмолвие, словно в какую чёрную
глубину, -- вдруг раздался над нами в стену странный и совершенно
единственный трещащий стук [LV]. Я удивлённо повёл глазами, ибо, кроме нас
двоих, в комнате никого не было, и сначала не сказал ничего. Но спустя
некоторый промежуток времени, когда тот же стук повторился вторично, я
спросил у Ренаты тихо:
-- Слышите ли вы стук? Что это может быть?
Рената ответила мне каким-то безразличным голосом:
-- Это ничего. Это часто бывает. Это -- маленькие.
Я переспросил её:
-- Какие маленькие?
Она ответила мне спокойно:
-- Маленькие демоны.
Таким ответом был я заинтересован настолько, что хотя и смущало меня
тревожить обессилевшую Ренату, однако отважился я её расспрашивать, видя,
что она знает нечто такое, о чём я имею понятие лишь очень смутное. С
большой неохотой, медленно и с затруднением выговаривая слова, передала мне
Рената, что демоны низшие, всегда вращаясь в кругу людей, иногда дают о себе
знать тем, кто святой молитвою или заступничеством небесных ходатаев не
охранён от их влияния, стуками в стены и в разные предметы или же передвигая
разные вещи. При этом Рената прибавила, что когда были у неё глаза открыты
на мир тайный, при близости её с Мадиэлем, она даже видела сама этих духов,
всегда имеющих вид, как люди, и одетых, в противоположность ангелам, в плащи
не светлого и не яркого, а тёмного, серого или дымно-чёрного цвета, причём,
однако, они окружены как бы некоторым сиянием и, передвигаясь, скорее
беззвучно плывут, чем идут, а исчезая, тают, как облако.
Не должен я скрыть и скажу теперь же, что позднее Рената дала мне другое
объяснение таких стуков, которое многим покажется, быть может, более простым
и естественным, но по всему я сужу, что истинным было это, первое, и что
если ошибалась она, то лишь в том, что не усматривала в них обычных
хитростей Дьявола, ищущего запутать душу в своих сомнительных тенетах. Тогда
же не было у меня времени даже обсуждать сказанное, так как весь отдался я
чувству изумления, как близок от нас мир демонов, который для многих кажется
лежащим как бы по ту сторону какого-то недоступного океана, переплываемого
лишь в ладьях магии и гадания. К тому же во время речи Ренаты над её
постелью в стене раздавались весёлые постукивания, словно подтверждавшие её
показания. Но так как никогда и ни в каких обстоятельствах моей жизни не
угасал во мне пламенник свободного исследования, возжжённый в моей душе
книгами великих гуманистов, то, обращаясь к стучащему существу, спросил я
его с крайней смелостью:
-- Если ты, производящий стуки, действительно демон и если ты слышишь
мои слова, постучи три раза.
Тотчас отчётливо раздалось три удара, и в тот миг это было так страшно,
как если бы незримый молоток ударял меня сквозь череп по мозгу. Но, быстро
преодолев это малодушие, я с новой отвагой, не сознавая той тёмной бездны, к
которой толкал сам себя, спросил снова:
-- Ты друг нам или враг? Если друг -- постучи три раза.
Тотчас раздалось три удара. После этого и Рената приподнялась в постели,
глаза её стали живыми, и она спросила:
-- Именем Бога заклинаю тебя, стучащий, скажи: знаешь ли ты что о
господине моём, графе Генрихе? Если знаешь, ударь три раза.
Раздалось три удара.
Тогда неодолимая дрожь охватила Ренату, и, сидя, схватив руку мою и
сдавив её тонкими пальцами, быстро стала она задавать незримому нашему
собеседнику один вопрос за другим: где граф Генрих? вернётся ли он? увидит
ли она его? сердится ли он на неё? -- восклицания, на которые было очень
затруднительно ответить стуками. Но, вмешавшись, я постарался внести порядок
в беседу и установил, что всегда три удара значили утверждение, а два
удара -- отрицание, после чего оставалось нам только так задавать свои
вопросы, чтобы можно было разрешить их простым "да" или "нет", и между нами
и нашим невидимым гостем произошёл длинный разговор.
Мы спросили его: кто он, демон ли? И он отвечал нам, что да. Потом мы
спросили, как его зовут, и, перебрав ряд имён и все звуки алфавита, узнали,
что его имя Элимер. Потом мы спросили его, знает ли он графа Генриха, и он
ответил нам, что да. Мы спросили, в Кёльне ли граф Генрих, и он ответил нам,
что нет. Мы спросили, приедет ли граф Генрих в Кёльн, и он ответил нам, что
да. Мы спросили: когда? скоро ли? не сегодня ли? не завтра ли? и узнали, что
завтра. Потом, продолжая наши расспросы, мы узнали, что должны ждать графа
Генриха завтра вечером, не выходя никуда, в этой самой комнате, что он сам
найдёт путь к Ренате, что он не забыл её, не гневается на неё, всё простил,
любит её, как прежде, хочет быть с ней.
Все эти ответы были для Ренаты, как слова Спасителя "талифа куми" для
мёртвой отроковицы. Она тоже ожила и, забыв об усталости, неустанно задавала
вопрос за вопросом, почти всё об одном и том же, только немного изменяя
слова, чтобы слышать ещё раз сладкое для себя "да". И когда в утвердительном
стуке было для неё особенно много надежды, она с лёгким стоном, словно в
упоении, откидывалась на подушку, на минуту замирала, как после
исступленного восторга, и тихо говорила мне: "Ты слышал, Рупрехт, ты
слышал?"
Так продолжалось много больше часа, пока стуки, сначала став более
слабыми, словно стучал некто утомившийся, не смолкли вовсе. Но и после
прекращения их долго Рената не могла успокоиться и, радостная, повторяла,
сама себе и мне, свои вопросы и ответы демона или заставляла их повторять
меня, уверяя: "Ведь я знала, что здесь увижу Генриха! Ведь это я чувствовала
и говорила! Потому что я пришла к пределу страдания и так томиться больше
моё сердце не могло бы!" При этом Рената снисходительно гладила мои волосы и
лицо, давала мне целовать свою руку, приникала ко мне, словно приучая себя к
будущим ласкам своего возлюбленного, а мне не было другого выхода из моей
безнадёжности, как слушать её голос и касаться губами её пальцев. И это
мучительство её ликования продолжалось далеко за полночь, несмотря на всю
нашу усталость, причём я, слушая, как по-детски радовалась Рената, всё
оставался на коленях у её постели, так что, когда наконец сказала она мне
идти спать, я едва мог стоять на затёкших ногах.
Очень понятно, что вторая моя ночь в одинокой моей комнате была ничем не
лучше первой, и опять было много причин, чтобы приступом на мою душу шли
мысли чёрные, закованные в железо, с опущенным забралом и взятым наперевес
копьём. Вволю предавался я раздумьям и о страшной связи, существующей между
жизнью человеков и жизнью демонов, и о новом пути, на который неожиданно
свернули события последних дней. Вместе с тем не мог я не опасаться, с
крайней тоской, что предвещание стучащего демона исполнится, что граф Генрих
на другой день действительно явится к Ренате и что мне тогда уже не будет
места близ неё. Эта последняя мысль сгущала всю кровь в моих жилах, и я
обмирал пред ней, как под взором василиска.
И вот какую попытку сделал я на следующее утро, сказав себе, что при
поражении разбитый должен надеяться только на свою крайнюю покорность и на
милость победителя. Когда Рената позвала меня к себе, я произнёс следующую
речь, обдуманную тщательно и подготовленную вполне:
-- Благородная дама! Я хочу высказать открыто то, что, конечно, вы
угадали в моём молчании. Не простая услужливость и не рыцарский долг
удерживают меня долее близ вас, но нечто гораздо большее, чувство, которого
нечего стыдиться ни мужчинам, ни женщинам. Я вам давал клятву быть верным
служителем и усердным братом, но я для вас ещё всегда останусь благоговейным
поклонником. Узнав вас, я понял в совершенстве, что никогда не пожелаю я
быть близ другой женщины и нисколько не удерживает меня всё то, что вы мне
открыли о вашей любви. Ибо я не надеюсь ни на что дерзкое, но более не могу
быть без вас и хочу иногда целовать ваши рукава или следить за вашей
походкой. Что бы ни случилось, даже если суждено вам стать счастливой,
возьмите меня на службу к себе, позвольте быть вашим телохранителем и
защищать этой рукой от опасности вас и вашего избранника.
Не скажу, чтобы всё до конца в этой речи, немного преувеличенной, было
искренно и что я действительно желал бы исполнить сказанное мною, но всё же
по такому именно склону катились мои думы, хотя и не достигая до дна, -- а
если бы Рената потребовала осуществления моих обещаний, я, может быть, и
исполнил бы воистину всё то, что предлагал лишь как на театре. Но Рената,
выслушав меня нахмуренно, ответила мне так:
-- Ни о чём подобном не смей думать, Рупрехт. Ты -- последняя тень этой
поры моей жизни, слишком наполненной тенями. Я возвращаюсь в свет, и ты
должен исчезнуть, как весь ночной мрак при появлении солнца. Неужели ты
думаешь, что когда со мной будет Генрих, я смогу смотреть на тебя и знать,
что ты целовал мои руки и лежал в одной постели со мной? Нет, как только
Генрих переступит порог, ты должен будешь выйти в другую дверь, уехать из
этого города, уйти в свою неизвестность, так, чтобы я не узнала о тебе более
ничего и никогда! В этом ты мне должен поклясться крестными муками нашего
Спасителя, и если своей клятве ты изменишь, да будет тебе суд строже, чем
Иуде!
Тогда я спросил Ренату:
-- А что, если утром, выйдя из дома, вы увидите на пороге мой труп и мой
собственный кинжал в моей груди? Что вы скажете обо мне вашему Генриху?
Рената ответила:
-- Я скажу, что это, вероятно, какой-то пьяный прохожий, и буду рада,
когда рейтары уберут тело.
После этого я дал все клятвы, какие она требовала, и уже во всём
повиновался Ренате без спора, хотя сам не знал и не желал о том думать, как
поступлю вечером. Рената же была, напротив, рассудительна и хлопотлива, как
я не ожидал от неё. Она послала меня купить ей платье, так как, кроме того,
пышного, которое она носила постоянно, и синего дорожного плаща, у неё не
было другой одежды, а также и разных мелких вещей, как для путешествия, так
и для украшения лица, видимо, желая воспользоваться всеми средствами, чтобы
быть наиболее привлекательной для графа Генриха и наименее ему в тягость.
Она обнаруживала великую заботливость и внимание ко всяким мелочам и
заставляла меня много раз, несмотря на дождь, не стихавший весь день,
возвращаться на рынок и переходить от одного купца к другому.
В таких заботах прошло время до вечера, и не было ничего опущенного к
тому часу, когда рано наступившие, вследствие туч, сумерки стали наполнять
комнату густой темнотой. Не знаю, были ли похожи мои ощущения на чувства
человека, перенёсшего в тюрьме пытку и ожидающего определённого часа, когда
поведут его на казнь, но мысленно я сравнивал своё положение именно с таким.
Я плыл по минутам вниз, как по быстрому потоку лодка, которой не управляет
никто.
Едва мрак сгустился ощутительно, как снова послышались постукивания в
стену, и Рената с поспешностью спросила, -- это ли наш вчерашний знакомец
Элимер. Был дан ответ, что это точно он. Тогда началось как бы повторение
вчерашнего вечера, с той только особенностью, что скоро к одному стучащему
демону присоединились другие, которые тоже указали нам свои имена: Риций,
Ульрих, ещё не упомню. У каждого из них были свои особенности стуков: так,
Элимер стучал определённо и чётко, Риций чуть слышно, Ульрих такими ударами,
что можно было бояться, не разрушится ли стена. Демоны охотно отвечали на
все вопросы, сколько то можно было, стуками, и нисколько не смущали их имена
святых и самого Господа Бога, произносимые Ренатою. При этом порою
вспыхивали в разных частях комнаты, у пола, огни, как над болотом, и,
поднявшись на высоту двух локтей, гасли, расплываясь. Но уже душа моя сама
увлекалась ко всему тому, что, по выражению Горация Флакка, scire nefas
[13], и даже явные стигматы ада не ужасали меня более и не смущали моей
воли.
Ныне я должен сожалеть, что, отважившись на такое сомнительное дело, как
сношение со стучащими демонами, не воспользовался я беседой, чтобы узнать
что-либо большее об их природе и силе. Но был я в тот вечер, вместе с
Ренатою, захвачен ожидаемым приходом Генриха, и не нашлось во мне столько
любознательности, чтобы вести длинный допрос. Я успел только узнать, что в
их мире есть реки, и озёра, и деревья, и нивы; что живут в нём частью
дьяволы, сотворённые прежде Богом благими, после же отпавшие с Люцифером, а
частью -- души умерших людей, недостойные ада, но не получившие надежды
чистилища и осуждённые томиться на земле до второго пришествия; что они
всегда рады говорить с людьми, которых видят, как огонёк во тьме, но не ко
всем могут приступить, а лишь к тем, кто на это способен и кто не закрыт
щитом служения Богу.
Вот то малое, о чём догадался я спросить. Зато Рената всем из говоривших
задавала бесконечное число вопросов, впрочем, опять сводя все их к одному:
"Правда ли, что Генрих сегодня придёт к ней", -- и все отвечающие говорили
ей только одно "да". Потом Элимер сказал нам, что ждать Генриха надо в
темноте, которая и была вокруг нас; что пойдёт он ровно в полночь; что
сейчас он уже в городе и переодевается. При этом последнем ответе Рената
непременно захотела узнать все особенности его новой одежды и без устали
поминала все те уборы, какие носил её Генрих, и также называла все части и
принадлежности мужского одеяния и все цвета материй, чтобы мог Элимер
простым "да" обрисовать весь образ Генриха. Мы узнали, что на нём зелёный
костюм охотника, какой носят в Баварии, с коричневыми застёжками, зелёный же
капюшон, светлый пояс, унизанный камнями, и синие сапоги.
Потом Элимер сказал, что Генрих вышел из своего дома и идёт к нам, что
вот он проходит по одной улице, вот по другой, вот подходит к двери нашего
дома. Моё сердце билось так сильно, что я слышал его глухие удары, и в
последний раз я спросил демона:
-- Если граф входит в дверь, постучи три раза.
Раздалось три удара. Я повторил:
-- Если граф всходит по лестнице, постучи три раза.
Раздалось три удара. Хриплым голосом Рената сказала мне:
-- Рупрехт, уходи и не возвращайся!
Лицо её показалось мне страшным, и, шатаясь как раненый, я пошёл к
выходу на галерею, откуда можно было спуститься на двор дома, но, приметив,
что Рената не смотрит на меня, вся упоённая ожиданием, я замедлил у двери,
ибо неодолимое любопытство побуждало меня хоть раз взглянуть в лицо этого,
тогда таинственного для меня, графа. Но проходили минуты, и граф не
появлялся, и никаких шагов не было слышно за стеной, и всё кругом было тихо
и неизменно. Прошло много минут, и осторожно я опять подошёл к Ренате,
стоявшей у стола.
Задыхаясь, Рената спросила:
-- Элимер! Если Генрих близко, ударь три раза!
Ответа не было, и она спросила снова:
-- Элимер! Если ты здесь, ударь три раза!
Ответа не было, и с крайним отчаяньем Рената воскликнула третий раз:
-- Риций! Ульрих! Отвечайте: придёт ли мой Генрих?
Ответа не было.
Вдруг все силы покинули Ренату, и она упала бы на пол, как сражённая
пулей, если бы я не подхватил её. И не знаю, вошёл ли в неё тот демон, с
которым мы только что дружески беседовали, или давний её враг, но только
вновь был я свидетелем того ужасного мучения, как в деревенской гостинице.
Только казалось мне, что на этот раз дух находился не во всём теле Ренаты,
но одержал лишь часть его, ибо она могла несколько обороняться, хотя всё же
тело её извивалось ужасно, вывертывая члены так, словно кости должны были
прорвать мускулы и кожу. Опять не было у меня средств помочь подвергнутой
пытке, и я только смотрел на лицо Ренаты, совершенно искажённое, словно бы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг