Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
дождись!" -- и тотчас найдёт туча и будет дождь.
    -- А как лишать мужчин их силы?
    -- Для этого есть больше пятидесяти средств, например, взять части самца
у только  что убитого  волка, пойти  на порог  того, кого  хочешь испортить,
назвать его по  имени, и когда  он ответит, оплести  то, что в  руках, белой
тесьмой, -- а впрочем, я не хочу вам рассказывать!
    -- Причиняла ли ты этими средствами, а также в образе волчихи или  иного
оборотня, вред полям, животным и людям?
    -- Страшный вред, которого нельзя и исчислить, ибо мы пожирали множество
ягнят, истребляли посевы и плодовые сады, наводили на деревни полчища крыс и
многих женщин делали  неспособными иметь потомство,  и, думаю я,  если бы не
пришло к нам раскаянье, вся та местность погибла бы от неурожаев и бедствий!
Но  к  чему расспрашиваете  вы  меня далее,  если  я всё  равно  не в  силах
пересказать  вам всех  моих грехов!  Ах, возведите  меня скорей  на  костёр,
потому что и  здесь враг мой  не покидает меня, --  он сейчас схватит  меня!
Убейте меня, скорее! скорее!
    При последних своих восклицаниях Рената заметалась, готовая броситься на
судей, но двое  дюжих стражей снова  взяли её за  руки и удержали  от такого
намерения.   Тогда   Архиепископ,  может   быть,   обеспокоенный  поведением
подсудимой,  а  может  быть,  просто  утомлённый  следствием,  обратился   к
инквизитору с такими словами:
    -- Не достаточно ли с нас, если обвиняемая сама признала себя виновною и
достойною костра?
    Брат Фома, который в допрос кидался, как весёлая выдра в воду, возразил:
    -- Я полагаю, что  должно сначала узнать  имена демонов, с  которыми эта
негодница  вступала в  сношения, точные  условия её  пакта с  ними, а  также
выспросить у неё, кто были её сообщники во всех этих богопротивных  деяниях.
Ибо говорит Апостол: они вышли от нас, ex nobis egressi sunt! [CCXIII]
    Рената, расслышав слова инквизитора, воскликнула сдавленным голосом:
    -- Не надо меня больше спрашивать! Я  ничего не скажу больше! У меня  не
было сообщников! С кем я встречалась на шабаше, те далеко. То было не здесь,
в другой стране! Милостивый Господи Христе, приди мне на помощь!
    Брат Фома возразил ей:
    -- Э, голубушка, поверь, у  нас найдутся средства, чтобы  развязать тебе
язык!
    После этих слов он крикнул, обращаясь к кому-то, в темноту:
    -- Эй, мастер, покажи-ка ей, какие есть у нас игрушки!
    Из  глубины  подземелья,  со стороны  страшной  дыбы,  выступил человек,
плечистый, бородатый, в  котором нельзя было  не признать палача.  Я опустил
руку на  эфес шпаги,  но тотчас  встретил пристальный  взгляд графа, который
молчаливо убеждал меня сохранять спокойствие до последней возможности.
    Брат Фома продолжал свою речь, обращаясь к Ренате:
    -- Погляди, любезная, на наши запасы. Лучше тебе добровольно  рассказать
нам всё, что ты знаешь, и назвать имена всех своих подлых соучастниц и  всех
тех, кого встречала  ты на шабашах.  Ведь всё равно  придётся тебе говорить,
когда приладим мы тебе к рукам или ногам всякие такие штучки.
    Тем временем палач,  не произнося ни  слова, показывал, одно  за другим,
разные орудия пытки,  совершая тот обряд,  который в нашем  судопроизводстве
называется "устрашением" [CCXIV], а  брат Фома, смакуя свои  слова, объяснял
назначение показываемых вещей, говоря:
    -- Вот это, милая  моя, -- жом; им  ущемляются большие пальцы,  и, когда
винты  подвинчиваются,  из-под  ногтей течёт  кровь.  А  это -- шнур;  когда
зашнуруем мы тебе в него руки, запоёшь ты иным голосом, так как входит он  в
мясо не хуже ножа. А это ещё -- испанский сапог; мы положим твою ножку между
двумя пилами и будем сжимать её, хоть до тех пор, пока не распилится кость и
не потечёт мозг. А там вот -- стоит  дыба; как подтянем мы тебя на неё,  так
руки и вывернутся из суставов [CCXV].
    Рената  слушала  все  эти  слова  с таким  видом,  как  если  бы  они не
относились к ней  и как если  бы она не  видела перед собою  страшных орудий
пытки. Но моё волнение достигло последнего предела, и я готов был вскочить и
броситься на доминиканца,  когда граф, конечно,  поняв моё состояние,  нашёл
возможным вмешаться, сказав так:
    -- Я тоже, как  и Его Высокопреподобие,  думаю, что для  первого раза мы
узнали  достаточно.  Должно  заседание  прервать,  так  как  мы  утомлены, и
предстоит нам ещё допросить свидетелей, мать Марту и сестёр.
    Брат Фома принял эту  речь с таким видом,  как хищный зверь, у  которого
кто-то пытается отнять его добычу, и решительно возразил:
    -- Совсем напротив, господин граф! Надо торопиться с допросом, пока  эта
жёнка не успела получить советов от  дьявола, и я полагал бы, что  сейчас же
надо приступить к допросу с  пристрастием. Вы, верно, забыли, что  запрещено
только  повторять  пытку,  если  не явится  новых  улик,  но  все авторитеты
согласны, что при  преступлении особо важном,  crimen exceptum, пытку  можно
продолжать  на  следующий  день  или  ещё  на  следующий,  и  умы, достойные
уважения,  приглашают  в  таких случаях  ad  continuandum  tormenta, non  ad
iterandum  [82].  Итак, сегодня  мы  начнём, а  завтра  будет у  нас  случай
продолжить... [CCXVI]
    Однако, когда  Архиепископ, возвысив  голос, заявил  уже решительно, что
он, как председатель трибунала, находит нужным допрос остановить, брат  Фома
вдруг оборвал свою речь, как пряха засучившуюся нить, и сказал совсем другим
голосом:
    -- Я,  впрочем,  вполне  согласен с  Его  Высокопреподобием,  потому что
действительно в таких важных и  трудных делах спешить подобает всего  менее.
Мы допрос приостановим, но всё-таки, думаю я, вы согласитесь, что не следует
нам отсылать эту жёнку,  не осмотрев предварительно, есть  ли у неё на  теле
знаки ведьмы [CCXVII].
    При этом брат Фома прибавил, говоря к палачу:
    -- Ну-ка, обыщи её хорошенько.
    Я вторично схватился за рукоять шпаги, и снова настойчивый взгляд  графа
удержал  мою  руку, и,  преодолевая  себя, я  смотрел,  как воплощалась  моя
страшная  мечта,  как  палач срывал  одежду  с  Ренаты, не  сопротивлявшейся
нисколько, и как в сырой полумгле подземелья он обшаривал грубыми руками  её
тело, которое когда-то я  покрывал богомольными поцелуями. Наконец  внимание
палача  остановилось  на  маленькой  родинке  на  левом  плече,  хорошо  мне
знакомой, и, достав  из кармана небольшое  шило, он острием  коснулся в этом
месте тела Ренаты, которая не  шелохнулась. Тогда палач воскликнул грубым  и
угрюмым голосом, словно бы он кричал внутрь трубы:
    -- Есть! Кровь не идёт!
    Для  инквизитора  и  для  Архиепископа  заявление  палача,  ими  даже не
проверенное,  показалось последним  и решающим  доказательством, потому  что
брат Фома тотчас возопил, как некогда первосвященник иудейский:
    -- Каких ещё  свидетельств нам  нужно! Не  ясно ли,  как Божий день, что
она -- ведьма!
    Затем он добавил:
    -- Теперь же надо подпалить огнём все волосы на её теле, ибо в них может
скрывать она какие-либо чары.
    Однако граф, ясно  видя, что более  я не потерплю  никакого оскорбления,
вступился  решительно, напомнив  инквизитору, что  сам Архиепископ,  который
председательствует   на  нашем   следствии,  постановил   прервать  его   до
завтрашнего  утра,  и брат  Фома,  засуетившись, как  пойманная  мышь, отдал
приказание отвести Ренату обратно в  темницу. Думаю, что Рената в  ту минуту
не была в сознании, ибо стражи, неловко натянув на неё монашеское её платье,
подняли её, как ребёнка, на руки  и потащили вновь в темноту, между  тем как
я,  не  имея  возможности  следовать  за  ней,  почти  падал,  мучимый своим
бессилием.
    Вероятно,  несмотря на  все свои  старания, я  не мог  вполне скрыть  то
участие,  которое  принимал  в судьбе  подсудимой,  потому  что, когда  наше
маленькое общество, пройдя вновь подземные проходы, вышло на свежий  воздух,
которого была лишена Рената, и когда архиепископ, благословив нас, удалился,
брат Фома спросил меня, не без подозрительности:
    -- Вы,  господин Рупрехт,  должно быть,  в первый  раз присутствуете  на
преследовании этих злодеек: такой у вас удручённый вид, словно вам жалко эту
девку.
    Я, только что вытерпевший гораздо более тяжкие испытания, не мог  снести
таких  слов и,  вдруг утратив  власть над  собою, метнулся  на  инквизитора,
схватил его за ворот рясы и закричал ему:
    -- Ты первый заслуживаешь костра, проклятый патер!
    Такое  моё  поведение  могло  бы   повести  к  очень  дурным  для   меня
последствиям, но граф, быстро поспешив на помощь к монаху, освободил его  из
моих рук и сказал мне строго:
    -- Тобой тоже овладел какой-то демон, Рупрехт, или ты потерял рассудок!
    Брат  Фома,  лицо  которого  всё искривилось  было  от  страха,  когда я
устремился на него, -- очень быстро оправился и, хотя старался держаться  от
меня на расстоянии, также стал меня успокаивать:
    -- Или вы меня не узнали, любезный брат Рупрехт? Это -- я, ваш смиренный
брат Фома. Как же  вы так даёте над  собой власть нечистому? Враг  силён, но
должно ограждать себя  молитвой. Борьба с  Дьяволом -- дело трудное,  ибо он
рыщет  кругом  своих  судей  и,  где  завидит  незащищённое  место,   спешит
проникнуть: будь то через рот, или уши, или иное какое отверстие в теле.
    Я  через зубы  пробормотал какое-то  извинение, а  граф, чтобы  рассеять
нехорошее впечатление, вступил с инквизитором в разговор о деле сестры Марии
и спросил,  несомненно ли,  что она  будет приговорена  к костру.  Брат Фома
сейчас же оживился и с величайшей готовностью стал объяснять нам законы.
    -- В  уголовном  Уложении, --  говорил  он, --  изданном  по  воле   Его
Величества  Императора для  всей Империи  два года  назад и  коим мы  теперь
руководствуемся,  статья сто  девятая гласит:  "Item, если  кто  колдовством
причинит другому  зло или  бедствие, то  должен он  быть наказан  смертию, и
казнь должно  совершить через  огонь. Когда  же кто  употреблял колдовство и
никому  тем   зла  не   причинил,  должен   он  быть   наказан,  смотря   по
обстоятельствам  дела". Сестра  Мария повинилась  сама, что  причиняла  вред
людям, и скоту, и посевам, а потому подлежит она смерти.
    Граф спросил ещё, должно ли  подвергать подсудимую пытке, если сама  она
во всём уже созналась, и брат Фома без промедления дал ответ и на это.
    -- Непременно, --  сказал  он, --  ибо  статья  сорок  четвёртая  той же
Конституции  Императора Карла  говорит прямо:  "Item, если  кто прибегает  к
сомнительным  вещам,  действиям  и  поступкам,  которые  в  себе   заключают
волшебство, и если  это лицо в  таковом также обвиняется,  этим даётся явное
указание на волшебство и достаточное основание для применения пытки".  Кроме
того, вы, верно,  не знаете, что  нет другого способа  против этих извергов,
каковы  ведьмы,  чтобы  заставить  их  говорить  правду,  ибо  Дьявол всегда
присутствует на суде и порой помогает им переносить жесточайшие мучения. При
столь тяжёлых преступлениях поневоле приходится прибегать и к самым  сильным
средствам.
    У меня не было охоты выслушивать дальнейшие соображения инквизитора,  и,
ускорив шаги, я почти побежал прочь от разговаривающих, не имея перед  собой
никакой цели  и только  желая остаться  наедине. Однако  вскоре нагнал  меня
граф, который спросил меня, куда я убегаю, и я ему ответил:
    -- Дорогой граф!  Должно нам  приступить к  нашему делу  немедленно, ибо
каждый час промедления может стоить Ренате жизни. До сих пор я воздерживался
ото всякого  решительного поступка  только потому,  что вы  обещали мне своё
содействие. Умоляю вас не откладывать  долее, или же скажите мне  прямо, что
помочь мне не в силах. Тогда я  буду действовать сам, хотя бы попытки мои  и
повели меня на верную смерть.
    Граф ответил мне:
    -- Я дал тебе рыцарское слово, мой Рупрехт, и сдержу его. Ступай в  нашу
палатку и жди моего зова, а я буду работать за тебя.
    Голос  графа  был  столь  убедителен,  а  лично  себя  сознавал  я столь
бессильным, что  мне не  оставалось ничего,  как повиноваться,  но у меня не
хватило  духу  вторично войти  в  эту палатку,  словно  в ров  львиный,  где
стерегли меня с  алчными челюстями и  острыми зубами те  же горестные мысли,
как утром,  и, может  быть, многие  другие, не  менее ожесточённые. Я сказал
графу,  что  буду ждать  его  на берегу  речки,  и, избегая  всяких  встреч,
пробрался в густой  ивняк, росший вдоль  её русла, и  затаился в полутьме  и
сырости, расположившись так, чтобы мне,  сквозь прорывы в листве, виден  был
монастырь. Здесь, опять в  вынужденном бездействии, провёл я  ещё сколько-то
часов,  дыша  свежим  веяньем  текучей воды  и  зная,  что  Рената, больная,
изнеможенная, проводит это  время на липкой  земле, среди плесени,  пауков и
мокриц.
    Я боялся, что потеряю способность действовать разумно, если отдамся всем
волнам отчаянья, напиравшим на меня, и потому упорно вынуждал себя не терять
ясности мысли.  Как бы  решая некоторую  задачу, обдумывал  я все  возможные
способы спасти Ренату, но всё же не находил иного, кроме как силою  овладеть
монастырём,  разбить  двери  её  тюрьмы  и  увезти  её  далеко,  прежде  чем
Архиепископ успеет собрать значительней  отряд. Увлекшись такими мечтами,  я
даже представлял себе все подробности предстоящей битвы между  приверженцами
графа и сторонниками Архиепископа, воображал точно, как буду я ломать ворота
монастыря,  сочинил,  от  начала  до конца,  ту  речь,  с  какой обращусь  к
испуганным  монахиням,  убеждая  их  не  сопротивляться  освобождению сестры
Марии, и со слезами в горле повторял те слова, какие скажу спасённой Ренате.
    Уже  вечерело,  и я  опять  дошёл до  крайнего  томления, когда  наконец
услышал  я  близ  себя  шум  шагов  и,  обернувшись,  увидел,  что  ко   мне
приближается граф, тогда как в  некотором отдалении стоит наш Михель,  держа
за поводья  двух лошадей.  Лицо графа  было столь  сумрачно, каким  я его не
видел ещё никогда, и, в первую  минуту подумав, что всё кончено, что  Рената
уже осуждена и казнена, я невольно воскликнул:
    -- Неужели мы опоздали?
    Граф отвечал мне:
    -- Нам должно сейчас  ехать, Рупрехт. Я  убедился, что тех  сил, какие у
меня здесь есть, недостаточно для нашего предприятия. Надо искать союзников,
чего не стыдились и римляне.  Поблизости отсюда я знаю один  замок, владелец
которого в  дружестве со  мной. Едем, --  и привезём  с собой десяток добрых
молодцов.
    Этот призыв  так удивительно  согласовался с  моими мечтами,  что ни  на
минуту не  усомнился я  в искренности  слов графа  и не  пришло мне в голову
соображение, что  неразумно нам  обоим оставлять  монастырь, -- напротив, со
всей готовностью  поспешил я  к лошади,  и скоро  оба мы  были уже верхом. Я
спросил  графа,  далёк ли  наш  путь, он  же  ответил мне  только,  что надо
торопиться, но что первую часть дороги лучше сделать по руслу реки, дабы наш
отъезд не был  замечен в лагере.  Всё это было  очень правдоподобно, и  в ту
минуту я согласен был шпагою прокладывать себе дорогу вслед за графом.
    Проехав  около  четверти  часа  глубью  долины,  мы  выбрались  наверх и
поскакали по плохой,  деревенской дороге прямо  на запад. Глаза  мои слепило
заходившее  в тот  час солнце,  строившее передо  мной, игрою  своих  лучей,
причудливые  замки  из вечерних  облаков  и тут  же  разрушавшее их,  и  мне
представлялось, что  в этих-то  призрачных дворцах  мы и  обретём ту помощь,
которой ищем.  Я подгонял  коня, словно  в самом  деле надеялся доскакать до
страны, где Аврора отворяет огненные ворота Фебу, и ветер свистел мне в  уши
не то ободряющие крики, не то безнадёжные предсказания. Постепенно запад всё
более  тускнел,  красное  солнце  зашло за  самое  нижнее  облако,  и кругом
посвежело;  местность  становилась  более  суровой,  но  никакого   признака
человеческого жилья  не показывалось,  и тщётно  искал я  на кругозоре башен
обещанного замка. Несколько раз спрашивал я графа, далеко ли нам ещё  ехать,
но всё  не получал  ответа, и  наконец, видя,  что лошадь  моя утомлена, что
дорога совершенно исчезает среди  беспорядочно сваленных камней, я  внезапно
натянул узду и вскричал так:
    -- Граф! Вы обманули меня! Никакого замка нет! Куда вы меня завели?
    Тогда и граф остановил лошадь  и отвечал мне тихим, задушевным  голосом,
который порою он умел находить в себе:
    -- Да, я тебя обманул. Замка нет.
    Всё моё тело похолодело, руки  задрожали и, бросая свою лошадь  прямо на
графа, готовый схватиться с ним на поединке в этой глухой, безлюдной долине,
в час первых теней, я закричал:
    -- Зачем ты это сделал! Что тебе было надо? Отвечай, потому что иначе  я
убью тебя!
    Граф возразил мне очень спокойно:
    -- Ruprechte,  insanis! Ты  безумствуешь, Рупрехт!  Сначала выслушай,  а
потом  угрожай. Я  узнал, что  Фома назначил  второй допрос  на этот  вечер.
Сколько я ни старался,  я не мог изменить  такого решения! Я не  сомневался,
что  ты, если  бы остался  в монастыре,  совершил бы  какой-нибудь  безумный
поступок и  тем погубил  бы всё  дело. Я  решил увезти  тебя на время, чтобы
спасти и тебя, и твою возлюбленную.
    -- Как! --  переспросил  я, --  второй допрос  назначен  на  этот вечер?
Значит,  он  совершается  сейчас? Но  ведь  этот  допрос -- с  пристрастием!
Значит, Ренату пытают сейчас, а я  от неё далеко, здесь, здесь, здесь, --  в
поле, и не могу даже откликнуться на её стоны!
    Тут порыв ярости покинул меня, и я, соскочив с коня, бросился ничком  на
влажные  от вечерней  росы камни,  прижался к  ним щекою,  и ещё  раз  слёзы

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг