здесь не было, потому что все углы были освещены отчётливо и тени, лежащие
на полу, резки и ясны; но она, словно кто наступал на неё, простирала вперёд
руки, закрывая себя. И в этом движении было что-то до крайности устрашающее,
ибо нельзя было не понять, что ей угрожает невидимый призрак. Заметив меня,
женщина вдруг, с новым вскриком, кинулась мне навстречу, опустилась на
колени передо мною, словно я был посланцем с неба, охватила меня судорожно и
сказала мне, задыхаясь:
-- Наконец это ты, Рупрехт! У меня нет более сил!
Никогда до того дня не встречались мы с Ренатой, и она видела меня столь
же в первый раз, как я её, и, однако, она назвала меня по имени так просто,
как если бы мы были друзьями с детских лет. Впоследствии сообразил я, что
она могла услышать моё имя, когда я называл себя хозяйке гостиницы, но тогда
был я поражён крайне. Однако, постаравшись, по примеру стоиков, не выказать
нимало удивления, спросил я эту неизвестную женщину, коснувшись осторожно её
плеча, правда ли, что её преследует видение. Но она не в силах была отвечать
мне, то рыдая, то смеясь, и только указывала дрожащею рукою туда, где для
моих глаз не было ничего, кроме лунного луча. Я не должен отказываться
здесь, что необычность всей обстановки и сознание близости нечеловеческих
сил -- охватили всё моё существо тёмным ужасом, какого я не испытывал с
раннего отрочества. Больше, чтобы успокоить безумную даму, чем потому, чтобы
я сам верил в это средство, я обнажил совершенно шпагу и, взяв её за лезвие,
устремил перед собою крестообразным эфесом, так как слышал, что таким
движением можно оборонить себя от приступов злой силы. Женщина же,
затрепетав, словно в предсмертном борении, вдруг упала ниц.
Я не почёл приличным для своей чести бежать оттуда, хотя и понял скоро,
что злой демон овладел этой несчастной и начал страшно пытать её изнутри.
Никогда до того дня не видел я таких содроганий и не подозревал, что
человеческое тело может изгибаться так невероятно! [XXIX] На моих глазах
женщина то вытягивалась мучительно и против всех законов природы, так что
шея её и грудь оставались твёрдыми, как дерево, и прямыми, как трость; то
вдруг так сгибалась вперёд, что голова и подбородок сближались с пальцами
ног, и жилы на шее чудовищно напрягались; то, напротив, она удивительно
откидывалась назад, и затылок её был выворочен внутрь плеч, к спине, а бёдра
высоко подняты. Позднее я несколько раз бывал свидетелем таких мучений
Ренаты, каким подвергали её нападавшие на неё демоны, но в тот день зрелище
ужаснуло меня своей новизной. Я смотрел на страдания и корчи незнакомой мне
женщины, словно обращённый, вместе с женою Лота, в некий столп, не двигаясь
с места, ибо не знал совершенно, чем мог бы тут оказать помощь или
облегчение.
Понемногу женщина перестала биться о жёсткие доски пола, и искажённые
черты её лица понемногу стали осмысленнее; но она всё ещё сгибалась в
судорогах, опять прикрывая себя руками, как от врага. Тогда, предположив,
что Дьявол вышел из неё и находится вне её тела, я, привлёкши женщину к
себе, стал говорить слова святой молитвы, "Libera me, Domine, de morte
aeterna" [9], единственной, которая тогда мне пришла на память. Тем временем
месяц уже закатывался за вершины леса, и, по мере того как утренний сумрак
завладевал комнатой, передвигая тень от стены к окну, женщина, лежавшая в
моих руках, приходила в себя. Но темнота веяла на неё, словно холодная
трамонтана Пиренейских гор, и она вся дрожала, как от зимней стужи.
Я спросил, удалился ли призрак.
Открыв глаза и обведя ими комнату, как после обморока, дама отвечала
мне:
-- Да, он рассеялся, видя, что мы хорошо вооружены против него. Он не
может посягнуть на твёрдую волю.
Это были вторые слова, которые услышал я от Ренаты. Сказав их, она
начала плакать, дрожа в лихорадке, и плакала так, что слёзы безудержно
лились у неё по щекам и мои пальцы стали совсем влажными. Видя, что дама не
согреется на полу, я, несколько успокоенный, поднял её без труда на руки,
ибо она была маленького роста и исхудалая, и перенёс на постель, стоявшую
подле. Там я укрыл её, чем мог найти в комнате, и уговаривал спокойными
словами.
Но она, всё продолжая плакать, перешла вдруг к новому волнению и,
схватив меня за руку, сказала:
-- Теперь, Рупрехт, я должна рассказать тебе всю мою жизнь, потому что
ты спас меня и должен знать обо мне всё.
Я попытался возразить, что теперь не время для такого повествования, но
Рената, как казалось, даже не расслышала моих слов и, крепко сжимая мои
пальцы, однако смотря в сторону от меня, начала говорить быстро-быстро.
Первое время я почти не понимал её речи, с такой стремительностью сменялись
у неё мысли и так неожиданно переходила она от одного предмета к другому. Но
постепенно научился я различать основное течение в неудержимом потоке её
слов и понял, что она действительно рассказывает мне о себе.
Никогда после, даже в дни самой доверчивой нашей близости, не передавала
мне Рената с такой последовательностью истории своей жизни. Правда, и в ту
ночь она не только умолчала о своих родителях и о месте, где прошло её
детство, но даже, как мне пришлось потом с несомненностью убедиться, многие
позднейшие события частью утаила, частью изложила неверно, -- не знаю,
намеренно ли, или по болезненному своему состоянию. Однако всё же я долгое
время знал о Ренате только то немногое, что сообщила она мне в этом
горячечном рассказе, почему и должен передать его здесь подробно. Только я
не сумею точно воспроизвести её беспорядочную речь, торопливую и несвязную,
которую должен буду заменить своим более последовательным повествованием.
Назвав своё имя, то единственное, под которым я её знаю, и упомянув о
первых годах своей жизни так бегло и неясно, что слова её не удержались в
моей памяти, Рената тотчас перешла к тому происшествию, которое сама считала
для себя роковым [XXX].
Было Ренате лет восемь, когда впервые явился ей в комнате, в солнечном
луче, ангел, весь как бы огненный, в белоснежной одежде. Лицо его блистало,
глаза были голубые, как небо, а волосы словно из тонких золотых ниток. Ангел
назвал себя -- Мадиэль. Рената нисколько не испугалась, и они играли в тот
день с ангелом в куклы. После того ангел стал приходить к ней часто, почти
каждый день, всегда был весел и добр, так что девочка полюбила его больше
всех своих родных и сверстниц. С неистощимой изобретательностью забавлял
Мадиэль Ренату шутками или рассказами, а когда она бывала огорчена, утешал
нежно. Иногда с Мадиэлем появлялись его товарищи, тоже ангелы, но не
огненные, одетые в плащи пурпурного и лилового цвета; но они были менее
ласковы. Строго запрещал Мадиэль рассказывать о своих тайных посещениях, да
если Рената и нарушала его требование, ей всё равно не верили, думая, что
она выдумывает или притворяется.
Не всегда Мадиэль показывался в облике ангела, но часто и в других
образах, особенно если Ренате мало приходилось оставаться одной. Так, летом,
Мадиэль не раз прилетал большой огненной бабочкой с белыми крыльями и
золотыми усиками, и Рената прятала его в своих длинных волосах. Зимой иногда
принимал ангел форму прялки, чтобы девочка могла неразлучно носить его всюду
с собой. Ещё узнавала Рената своего небесного друга то в сорванном цветке,
то в уголечке, выпавшем из очага, то в разгрызенном орешке. Порой вечером
ложился Мадиэль в постель с Ренатою и проводил с ней, прижимаясь, как кошка,
время до утра. В такие ночи случалось, что ангел уносил Ренату на своих
крыльях далеко от дому, показывал ей другие города, славные соборы или даже
неземные, лучезарные селения, -- на рассвете же она, сама не зная как,
всегда оказывалась на своей кровати.
Когда Рената несколько подросла, Мадиэль возвестил ей, что она будет
святой, как Лотарингская Амалия [XXXI], и что именно затем он и послан к
ней. Он много говорил ей о жертве Иисуса Христа, о блаженной покорности Девы
Марии, о сокровенных путях к запечатленным вратам земного рая, о святой
Агнессе, неразлучной с кротким агнцем [XXXII], о святой Веронике, вечно
предстоящей пред образом Спасителя, и о многих других лицах и вещах, которые
могли навести только на благочестивые размышления. По словам Ренаты, если и
были у неё прежде сомнения, правда ли, что её таинственный гость --
посланник неба, они не могли не рассеяться дымом после этих речей, так как
слуга Сатаны, конечно, не мог бы произносить такого количества святых имён
без крайнего для себя мучения. Мадиэль же однажды сам явился Ренате во
образе Христа Распятого, и из его огненных, пронзённых рук струилась
багрово-огненная кровь.
Ангел усердно заклинал Ренату вести строгую жизнь подвижницы, искать
чистоты сердца и просветления ума, и она начала соблюдать все постные дни,
установленные святой церковью, посещать каждый день мессу и много молиться
наедине, в своей комнате, перед изображением распятия. Нередко Мадиэль
заставлял Ренату подвергать себя жестоким испытаниям: выходить обнажённой на
холод, голодать и воздерживаться от питья по нескольку суток подряд,
бичевать себя узловатыми верёвками по бедрам или терзать себе груди
остриями. Рената проводила по целым ночам на коленях, а Мадиэль, оставаясь
подле, укреплял изнемогающую, как ангел Спасителя в саду Гефсиманском. По
усиленной просьбе Ренаты коснулся Мадиэль её рук, и у неё на ладонях
означились язвы, как бы знаки Христовых крестных мук, но она эти раны
скрывала ото всех людей тщательно. В те дни, благодаря божественной помощи,
открылся у Ренаты дар чудотворения, и она исцеляла многих, словно
благочестивейший король французский [XXXIII], одним прикосновением руки, так
что во всей округе слыла девушкой, весьма угодной Господу.
Придя в возраст и видя, что девушки её лет имеют женихов или
возлюбленных, Рената приступила к своему ангелу с настойчивой просьбой,
чтобы он сочетался с нею и телесно, так как, по его собственным словам, выше
всего любовь, а что может быть грешного, если любящие будут связаны сколь
можно теснее? Мадиэль живо опечалился, когда Рената высказала ему свои
страстные пожелания: его лицо -- так она рассказывала -- стало при её словах
пепельно-огненным, словно солнце, на которое смотришь сквозь закопченную
слюду. Он твёрдо воспретил Ренате даже думать о плотском, напоминая ей о
безмерном блаженстве праведных душ в раю, куда не может вступить никто,
предававшийся плотским соблазнам. Рената, не посмев настаивать открыто,
порешила достичь своей цели хитростью. Как в дни детства, упросила она
Мадиэля провести с нею ночь в постели, и там, обняв его и не выпуская из
рук, всеми путями принуждала соединиться с собой. Но ангел, исполнясь
великим гневом, развился в огненный столп и исчез, опалив Ренате плечи и
волосы.
После того ангел много дней не являлся вовсе, и Рената пришла в крайнее
уныние, потому что любила Мадиэля больше всех людей, больше всех бесплотных
существ и самого Господа Бога. Дни и ночи проводила она в слезах, всех
окружающих изумляя своим неутешным отчаяньем, лежала долгими часами как
мёртвая, билась головой о стены и даже искала добровольной смерти, думая
хотя на единый миг в другой жизни увидеть своего возлюбленного. Неотступно
обращала она к Мадиэлю мольбы, заклиная его вернуться к ней, обещая
торжественно во всём подчиняться его благим решениям, только бы снова
ощущать его близость. Наконец, когда силы уже покидали Ренату, показался ей
Мадиэль в сновидении и сказал: "Так как ты хочешь быть со мною в телесном
союзе, то я явлюсь тебе в образе человека; жди меня семь недель и семь
дней".
Приблизительно через два месяца после этого видения узнала Рената
приехавшего в их местность молодого графа из Австрии. Одевался он в белые
одежды; глаза у него были голубые, а волосы словно из тонких золотых ниток,
так что Рената тотчас признала, что это -- Мадиэль. Но приехавший не хотел
показать, что они знают друг друга, и называл себя графом Генрихом фон
Оттергейм. Рената всеми способами стремилась привлечь на себя его внимание,
не отказываясь даже от пособий ворожеи и приворотных зелий. Неизвестно, эти
ли средства помогли, или граф сам искал Ренату, только он открылся ей в
сердечной любви и потребовал, чтобы она покинула с ним тайно родительский
кров. Рената не могла колебаться ни одной минуты, и граф ночью увёз её и
поселился с нею, по её словам, в своём родном замке, на реке Дунае.
В замке графа Рената провела два года, и за это время они были так
счастливы, как никто в мире после грехопадения нашего праотца в раю. Жизнь
их всегда была близка к миру ангелов и демонов, и были они заняты великим
делом, которое должно было принести счастие всем людям на земле. Печалило
Ренату только одно: Генрих ни за что не хотел сознаться, что он -- Мадиэль и
ангел, упорно выдавая себя за верного подданного герцога Фердинанда [XXXIV].
Однако к концу второго года их жизни душой Генриха внезапно овладели тёмные
мысли; он стал сумрачным, унылым, печальным и однажды ночью, совершенно
неожиданно, не предупреждая никого, покинул свой замок, уехав неизвестно
куда. Рената ждала его несколько недель; но без своего руководителя не умела
она защищаться от нападения злых духов, и они стали мучить её беспощадно. Не
желая оставаться в замке, где она не была хозяйкой, Рената порешила уйти и
вернуться к родителям. Враждебные силы не оставляли её и на пути,
преследовали в поле и на ночлегах, но в то же время добрые духи-покровители
всячески обороняли её и предупреждали, что скоро она повстречает рыцаря
Рупрехта, который будет истинным защитником её жизни.
Так рассказывала Рената, и я думаю, что речь её заняла много больше
часа, хотя я и передал теперь всё гораздо короче. Говорила Рената не глядя
на меня, не ожидая от меня ни возражений, ни согласия, словно даже обращаясь
не ко мне, а исповедуясь пред незримым духовником. Передавая о таких
событиях, какие, без сомнения, потрясли её жестоко, или сообщая о вещах,
которые многим показались бы постыдными и которые большинство женщин
предпочло бы утаить, не выказывала она ни волнения, ни стыда. Я должен
заметить, что первая половина рассказа Ренаты, хотя сначала она говорила
непоследовательнее и сбивчивее, запомнилась мне отчётливо. Напротив, всё,
что случилось с нею после её бегства из родительского дома, осталось для
меня тогда очень неясным. Впоследствии узнал я, что именно в этом месте
своей повести она особенно многое утаила и особенно многое передала
несогласно с действительностью.
Едва проговорив последние слова, Рената вдруг вся ослабла, точно сил у
неё было ровно столько, чтобы произнести всё до конца. Она перевела на меня
удивлённый взгляд, потом глубоко вздохнула, поникла лицом на подушку и
закрыла глаза. Я хотел встать с её ложа, но она, ласково охватив меня
руками, нежным насилием заставила лечь с нею рядом. Я уже не удивлялся
ничему более в ту необычайную ночь и, повинуясь, опустился на постель около
этой тогда совсем незнакомой мне женщины, не зная, как мне к ней относиться.
Она любовно обвила мою шею и, прижавшись ко мне своим почти обнажённым
телом, тотчас заснула, глубоко и безмятежно. Было уже светло от голубых
лучей рассвета, и, после испытанного, я почти смеялся, видя, как лежим мы
двое, чужие, в незнакомой гостинице, в лесной глуши, обнявшись, в одной
постели, словно в родном доме сестра и брат.
Когда я убедился, что Рената спит покойно, я осторожно высвободился из
её объятий, так как чувствовал необходимость освежить голову и остаться
наедине. Внимательно посмотрел я в лицо спящей, и оно мне явилось нежным и
невинным, как детские лики на картинах брата Беато Анжелико во Фьезоле, и
почти невероятным мне показалось, что этой женщиной ещё так недавно владел
Дьявол. Тихо вышел я из комнаты, надел свою высокую шляпу и спустился вниз,
а так как в доме все ещё спали, сам отодвинул засов у двери и оказался прямо
в лесу. Там пошёл я уединённой тропинкой среди тяжёлых буковых стволов,
которые были мне милее, чем стройные пальмы или бакауты Америки, слушая
раннее щебетание наших птиц, звучавшее мне как понятный язык.
Я никогда не принадлежал к числу людей, которые, следуя философам
перипатетической школы, утверждают, что в природе нет бесплотных духов,
отрицая существование демонов и даже святых ангелов. Я всегда находил, хотя
до встречи с Ренатою и не был очевидцем ничего чудесного в жизни, что самое
наблюдение и опыт, эти первые основания всякого разумного знания, доказывают
неопровержимо присутствие в нашем мире, рядом с человеком, других духовных
сил, которые христианами признаются за бесплотное воинство Христово и за
служителей Сатаны. Помнил я также слова Лактанция Фирмиана [XXXV],
уверяющего, что иногда ангелы-хранители соблазняются прелестью тех девушек,
души которых они должны бы оберегать от греха. Однако многие подробности в
странном рассказе Ренаты с самого начала представились мне маловероятными и
не допускающими признания. Видя, что встреченная мною женщина действительно
находится во власти дьявольской, не знал я, где кончались обманы злого духа
и где начиналась ложь её слов.
Так, мучаясь догадками и недоразумениями, бродил я довольно долго по
тропам незнакомого леса, и солнце поднялось уже высоко, когда я вернулся к
придорожной гостинице, где провёл ночь. У ворот стояла хозяйка дома, женщина
дородная, с красным лицом, сурового вида, похожая больше на предводительницу
разбойников, которая, однако, признав меня, приветствовала учтиво, называя
господином рыцарем. Я решил воспользоваться услужливым случаем, чтобы
разведать о непонятной даме, и, подойдя ближе, спросил, голосом беспечным,
словно бы мне хотелось лишь поболтать от нечего делать, -- кто та женщина,
комната которой была рядом с моей.
Вот, приблизительно слово в слово, то неожиданное, что ответила мне
хозяйка гостиницы:
-- Ах, господин рыцарь, лучше не спрашивайте про неё, потому что это моё
доброе сердце заставило меня, может быть, совершить смертный грех, давая
приют еретичке и подписавшей договор с Дьяволом! Она хотя нездешняя, но я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг