знаю её историю, потому что мне всё рассказал один хороший мой приятель,
странствующий купец из их мест. Женщина эта, которая прикидывается
скромницей, на деле просто потаскушка и разными происками проникла в доверие
графа Оттергейма, человека из самой благородной семьи, чей замок пониже
Шпейера, на Рейне. Так она околдовала молодого графа, ещё в раннем детстве
лишившегося родителей, людей достойных и чтимых, что он, вместо того чтобы
взять себе добрую жену и служить господину своему, курфюрсту Пфальцскому,
занялся алхимией, магией и другими чёрными делами. Поверите ли, что с того
дня, как поселилась у него в замке эта девка, они каждую ночь перекидывались
[XXXVI], -- он в волка, а она в волчиху, -- и бегали по окрестностям;
сколько за это время загрызли детей, жеребят и овец, -- сказать трудно!
Потом они наводили порчу на людей, лишали коров молока, вызывали грозу,
губили урожай у своих врагов и совершали чародейской силой сотни других
злодейств. Только вдруг графу в видении явилась святая Кресценция Дидрихская
[XXXVII] и обличила всё его грешное поведение. Тогда граф принял на себя
крест и ушёл босым ко святому гробу Господню, а свою сожительницу приказал
слугам прогнать из замка, и она пошла, скитаясь из селения в селение. Если я
дала ей убежище, господин рыцарь, то только потому, что ничего тогда из
этого не знала, но, видя теперь, как она тоскует и стонет днём и ночью, так
как грешная её душа не может успокоиться, не буду я её держать у себя более
ни одних суток, потому что не желаю быть пособницей Врага человеческого!
Эта речь домовой хозяйки, сказавшей ещё много другого, поразила меня
крайне, ибо не мог я не увидеть тотчас, как во многом обманывала меня моя
ночная собеседница. Так, например, рассказывая мне ночью свою жизнь, уверяла
она меня, будто замок её друга стоял в Австрийском эрцгерцогстве, тогда как
из слов хозяйки выходило, что этот замок был поблизости, на нашем Рейне. Мне
представилось тогда, что моя соседка по комнате, приметив во мне человека
приезжего и простого моряка, пожелала надо мной посмеяться, и эта мысль так
отуманила мне голову негодованием, что я позабыл даже явные знаки одержания
несчастной Дьяволом, чему был сам недавним свидетелем.
Но пока стоял я перед хозяйкой, продолжавшей свои жалобы, и не знал, что
предпринять, вдруг раскрылась дверь дома, и появилась на пороге сама Рената.
Она одета была в длинный плащ из шёлка, синего цвета, с капюшоном, который
покрывал ей лицо, и в розовую кофту с белыми и тёмно-синими украшениями, --
как одеваются благородные дамы в Кёльне. Держала она себя гордо и свободно,
как герцогиня, так что я едва узнал в ней мою ночную бесноватую. Найдя меня
глазами, Рената прямо направилась ко мне своей лёгкой походкой, напоминавшей
полёт, и когда я снял перед дамой шляпу, она сказала мне торопливо, но
повелительно:
-- Рупрехт! нам надо ехать отсюда сейчас же, немедленно. Я более не могу
оставаться здесь ни одного часа.
При звуке голоса Ренаты сразу исчезли из моей головы все рассуждения,
только что роившиеся там, а из души то чувство негодования, которым я был
полон за минуту перед тем. Слова этой женщины, ещё вчера мне совершенно
незнакомой, представились мне внезапно приказом, которого ослушаться
невозможно. И когда хозяйка гостиницы, вдруг переменив свой вежливый голос
на очень грубый, стала требовать с Ренаты должных ей за комнату денег, я без
малейшего колебания тотчас сказал, что всё будет по справедливости уплачено.
Потом я спросил Ренату, есть ли у неё лошадь, чтобы продолжать путь, так как
в этой глуши, конечно, не легко разыскать хорошую.
-- У меня нет лошади, -- сказала мне Рената, -- но отсюда недалеко до
города. Ты можешь посадить меня на своё седло и вести коня на поводу. В
городе же нетрудно будет купить другую лошадь.
Эти распоряжения Рената отдала с такой уверенностью, как если бы между
нами уже было условлено, что я должен служить ей. И всего замечательнее, что
я, в ответ на эти слова, только поклонился и пошёл в свою комнату -- сделать
последние приготовления к отъезду.
Только очутившись наедине, я вдруг опомнился и с изумлением спросил
себя, почему я так покорно принял роль, предложенную мне моей новой
знакомой. Одно время подумал я, что она повлияла на меня каким-либо тайным
магическим средством. Потом, посмеявшись в душе над своей легковерностью, я,
чтобы оправдаться перед самим собою, сказал себе так:
"Что за беда, если я истрачу несколько денег и несколько лишних дней в
пути! Эта девушка привлекательна и стоит такой жертвы; а я после трудностей
путешествия могу позволить себе обычное развлечение. К тому же она вчера
забавлялась мною, и надо показать ей, что я не такой неуч и невежда, каким
она меня почитает. Теперь я позабавлюсь с нею в пути, пока она мне не
наскучит, а после брошу её. А до того, что её преследует Дьявол, мне нет
особого дела, и я не побоюсь никакого демона в сношениях с красивой
женщиной, если не боялся краснокожих с их отравленными стрелами".
Постаравшись убедить себя, что моя встреча с Ренатой только забавное
приключение, одно из тех, о которых мужчины, посмеиваясь, рассказывают
приятелям в пивных домах, я нарочно с важностью пощупал свой тугой и тяжёлый
пояс и напомнил себе песенку, которую слышал вечером:
Ob dir ein Dirn gefelt,
So schweig, hastu kein Gelt.
Вскоре затем, подкрепив свои силы в гостинице молоком и хлебом, мы
собрались в путь. Я помог Ренате сесть на свою лошадь, совершенно
оправившуюся за ночь. К свёртку с моими вещами прибавилась ещё поклажа моей
новой спутницы, впрочем, весьма не тяжёлая. Рената была тем утром весела,
как горлинка, много смеялась, шутила и дружелюбно прощалась с хозяйкой.
Когда наконец мы двинулись в дорогу, Рената -- на лошади, я -- идя рядом с
ней, то держа лошадь за узду, то опираясь на луку седла, все обитатели
гостиницы столпились у ворот, провожая нас и прощаясь с нами не без
насмешки. Помню, что мне стыдно было, повернув голову, взглянуть на них.
_________________________
[8] Коли понравилась тебе девка, // Так молчи, раз нет ни гроша (нем.).
[9] "Освободи меня, Господи, от вечной погибели" (лат.).
Глава 2.
Что предсказала нам деревенская ворожея и как провели мы
ночь в Дюссельдорфе
От гостиницы дорога ещё некоторое время шла лесом. Было прохладно и
тенисто, и мы с Ренатою, тихо подвигаясь вперёд, разговаривали, не уставая.
Несмотря на жизнь воина, я не был чужд общества, ибо случалось мне в
итальянских городах посещать и карнавальные маскарады, и театральные
исполнения, а позднее, в Новой Испании, бывал я на вечеровых собраниях в
местных богатых домах, где царит вовсе не варварство дикой страны, как
думается многим, а, напротив, где изящные дамы играют на лютнях, цитрах и
флейтах и танцуют с кавалерами альгарду, пассионезу, мавританский и другие
новейшие танцы. Стараясь показать Ренате, что под моей грубой матросской
курткой скрывается человек, не чуждый просвещению, был я счастливо удивлён,
найдя в своей собеседнице остроту ума и много знаний, не совсем обычных у
женщины, -- так что невольно насторожились все способности моей души, как у
опытного фехтовальщика, неожиданно встретившего у своего противника ловкий
клинок. О ночных видениях оба мы не произнесли ни слова, и можно было
представить, видя, как мы болтаем весело, что я мирно провожаю даму с
торжественного турнира.
На вопрос мой, куда следует нам направляться, Рената ответила не
задумываясь, что в Кёльн, так как там есть у неё родственники, у которых она
хочет остаться некоторое время, -- и я был рад, что мне не приходилось
менять избранного пути. Мысль, что странное наше знакомство не затянется
слишком долго, и уязвила меня больно, и вместе не совсем была мне неприятна;
только подумал я втайне, что не должно мне терять времени, если хочу я
вознаградить себя за всё упущенное накануне. Вот почему разговору постарался
я придать лёгкость и свободу, словно диалогу в итальянской комедии, и,
ободряемый благосклонными улыбками спутницы, хотя и сохранявшей некоторую
отчуждённость существа высшего, я порой отваживался целовать её руку и
делать ей намёки очень лукавые, которые Рената, как мне казалось, принимала
с откровенной благосклонностью.
Так как я предложил провести ночь, минуя маленький Нейсс, в
Дюссельдорфе, где можно было найти лучшие гостиницы и откуда в Кёльн --
удобный путь по Рейну, на что Рената согласилась с беспечностью принцессы,
то мы свернули из лесу на большую проезжую дорогу, где уже часто стали нам
попадаться и отдельные путешественники, и обозы, сопровождаемые стражей. Но
переезд через открытое поле, под прямыми лучами дня, был достаточно
утомителен как для Ренаты, ехавшей на седле, не приспособленном для дамской
посадки, так и для меня, которому надо было поспевать за широким шагом
лошади. Чтоб переждать знойные часы, пришлось нам искать приюта в людной
деревушке Геердт, лежавшей на нашем пути. Там-то рок и устроил нам вторую
засаду, уже замышляя коварно весь ужас следующих дней.
Нам сразу показалось необычным, что в деревне всё было приспособлено для
отдыха путешественников и что многие из ехавших в одном направлении с
нами -- тоже остановились в Геердте. Я осведомился о причине этого у
крестьянки, в доме которой мы отдыхали и завтракали, и, с гордостью и
похвальбой, та объяснила нам, что их селение славится на всю округу
ворожеей, гадающей с мастерством удивительным. Не только из ближних мест, по
словам говорившей, собираются ежедневно десятки людей, но приходят узнать
свою судьбу многие из дальних сёл и городов, даже из Падерборна и Вестфалии,
так как слава о Геердтской ворожее разошлась по всем немецким землям.
Слова эти были для Ренаты как свист заклинателя для змеи, потому что
сразу она, позабыв все наши шутки и предположения, пришла в величйшее
волнение и эахотела сейчас же бежать к колдунье. Напрасно уговаривал я
Ренату отдохнуть, она не хотела даже закончить нашей полдневной меренды
[XXXVIII], торопя меня и повторяя:
-- Идём, Рупрехт, идём сейчас, а то она устанет и не будет так ясно
видеть в будущем.
Нас проводили к домику на краю деревни. У входа, стоя и разместившись на
лежащих брёвнах, ждала целая толпа народа, словно на церковной паперти в
рождественскую ночь. Были здесь люди самые различные, которым редко
случается сходиться вместе: знатные, в шелку и бархате, дамы, прибывшие в
закрытых повозках, горожане в тёмном платье, охотники в зелёных кафтанах,
крестьяне в загнутых шапках, даже нищие, воры и всякая голь. Слышался говор
на всех прирейнских наречиях, и голландский язык, и, порой, ротвельш
[XXXIX]. Было похоже, как если бы в маленьком местечке остановился
владетельный князь, и это перед его покоями толпились просители и свита.
Надо было ждать своей очереди и поневоле выслушивать шедшие кругом
беседы, которые весьма занимали Ренату, но мне казались надоедливыми. Однако
здесь в первый раз увидел я, как беспредельно море предрассуждений и как
много к справедливому страху пред силой магиков и ухищрениями волшебниц
присоединяется детского и пустого предубеждения. Говорили, как то и подобало
при таких обстоятельствах, о разных гаданиях и приметах, талисманах и
ладонках, тайных средствах и заговорных словах, и все, как богато одетые
дамы, так и бродяги без плаща, изумляли меня своими познаниями в этих делах.
Мне, как и каждому, случалось в детстве видеть, что женщины кружат кур около
печного горшка, чтобы они не убегали из дому, или утром, когда
причёсываются, плюют на волосы, оставшиеся в гребне, чтобы избавиться от
дурного глазу, или слышать, как словами "sista, pista, rista, xista",
повторёнными десять раз, пытаются излечиться от боли в пояснице, а
восклицанием "och, och" от укуса блох, -- но тут передо мной разверзлась
плотина и затопил меня целый потоп поверий. Наперерыв говорили и о том, как
защищаться серой от чародеев, и как приворожить девушку, подкинув ей жабу, и
как отводить узелками глаза ревнивому мужу, и как добиться заговором, чтобы
урожай винограда был больше, и какие чулки помогают женщине в родах, и из
чего отлита пуля, которая всегда попадает в цель, -- и приходилось, слушая,
думать, что на каждом шагу нас подстерегает примета.
Помню, был там какой-то безбородый, расслабленный старик, одетый, словно
лекарь, во всё чёрное; он непрестанно расхваливал ворожею и говорил при этом
так:
-- Уж мне вы поверьте! Я ли не знаю гадальщиков и ворожей? Больше
пятидесяти лет по ним хожу: всё искал верных. Был в Далмации и, дальше того,
ездил через море в Фец к мухацциминам. Испытал гадание и на костях, и на
воске, и на картах, и на бобах; хиромантию, кристалломантию, катоптромантию
и геомантию; прибегал к гоетейе и некромантии [XL], а гороскопов сколько мне
составляли, -- и не упомню! Только всё мне говорили неправду, и десятая доля
из предсказаний не сбывалась. Здесь же старуха читает в прошлом, как в
печатной книге, а про будущее говорит, словно бывает в совете с Господом
Богом каждодневно. Мне рассказала из моей жизни такое, что я сам позабыл, а
про то, что ждёт меня, прямо по пальцам сосчитала.
Слушая этого дряхлого краснобая, думал я, что, пожалуй, перестал бы
верить в гадания, если бы и меня они обманывали добрые полстолетия, а также
и то, стоит ли заглядывать в будущее, когда уж по пояс стоишь в могиле. Но
никому я не хотел ничего возразить и, пока Рената, всё не меняя своего
гордого вида, расспрашивала про амулеты и любовные зелья, покорно ждал нашей
очереди войти в дом.
Наконец рыжий парень, которого звали сыном ворожеи, поманил нас рукой и,
взяв с нас установленную плату, по восемнадцать крейцеров, пропустил в
двери.
Внутри дома стоял полумрак, потому что окна были завешаны тёмно-красными
тканями, и душно пахло сушёными травами. Хотя было на дворе очень жарко, в
очаге горел огонь. При его свете разглядел я на полу кота, -- животное,
любезное при всех волшебствах; под потолком висела клетка, кажется, с белым
дроздом. Сама ворожея, старуха, с морщинистым лицом, сидела за столом у
задней стены. Она была одета в особую рубаху, как обычно колдуньи, с
изображением крестов и рогов, а голова её была покрыта красным платком с
монистами. Перед ворожеей стояли жбаны с водой, лежали свёрточки с
кореньями, разные другие вещи, -- и она, бормоча что-то, быстро перебирала
всё это руками.
Подняв на нас глаза, впалые и пронзительные, старуха зашамкала
приветливо:
-- Вы, красавцы, чего пришли искать у бабушки? Тёпленькой постельки
здесь нет, а доски голые. Но ничего, ничего, потерпите, всему свой черёд
придёт. Было время землянике, а будет и яблокам. Так вам погадать,
голубчики?
Я не без разочарования выслушал эти грубые прибаутки, и даже остатки
любопытства покинули меня, Рената же отнеслась с самого начала к болтовне
ворожеи с непонятным для меня доверием. А старуха, всё шепча, как пьяная,
пошарила кругом руками, нашла яйцо и выпустила белок в воду, которая
замутилась. Глядя в облачные формы, развивавшиеся в воде, ворожея стала нам
предсказывать, и мне казалось, что её слова -- плохой обман.
-- Вот вам, детки мои, дорога, только не дальняя. Куда едете, туда и
поезжайте: ждёт вас там исполнение желаний. Один строгий человек угрожает
вас разлучить, но вы одним ремешком опоясаны. Будет, будет вам тёпленькая
постелька, красавцы мои!
Старуха и ещё что-то попричитала, а потом поманила нас к себе, говоря:
-- Подойдите, птенчики милые, я вам дам травки одной, хорошей травки:
раз в году она цветёт, ровнёхонько один, в ночь под самый Иванов день.
Мы, не ожидая дурного, приблизились к ворожее. Но вдруг на сморщенном
лице её рот перекосился, а глаза стали круглые, как у щуки, и чёрные, как
два угля. Она сразу потянулась вперёд и, цепкими пальцами, словно железным
крючком, захватив мою куртку, уже не забормотала, а, как змея, зашипела:
-- Молодчик, это что, это что у тебя? На куртке-то у тебя, и у тебя,
красавица, на кофте? Кровь-то это откуда? Столько крови, откуда? Вся куртка
в крови, и вся кофта в крови. И течёт кровь и пахнет!
При этом ноздри горбатого носа старухи раздувались, вдыхая запах, и она
тряслась всем телом или от радости, или от страха. Но мне от этого шипа и от
этих слов стало не по себе, а Рената так зашаталась около меня, что могла
сейчас же упасть. Тогда я рванулся из крепких тисков обезьяны, опрокинул
стол, так что стекла разбились и вода потекла, и, подхватив Ренату одной
рукой, другой взялся за шпагу, закричав:
-- Прочь, ведьма! не то я проколю твоё проклятое тело, как рыбу!
Старуха же, в неистовстве, всё хваталась за нас, вопя: "Кровь! кровь!"
На шум вбежал к нам сын ворожеи, ударом кулака сшиб свою мать с ног, а
нас начал осыпать непристойной бранью. Мне представилось, что такие
происшествия были для него не новостью и что он знал, как в этом случае
взяться. Я же поспешно повлёк Ренату на воздух, и мы, насильственно
протиснувшись сквозь толпу, нас окружившую и засыпавшую, как горохом,
расспросами о том, что произошло, поспешили к тому дому, где осталась наша
поклажа.
Тотчас же я сказал оседлать нашу лошадь, чтобы ехать далее по
прерванному пути. Но уже всю весёлость и всю говорливость Ренаты точно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг