стоит гроб и дымятся похоронные свечи.
Между городами Кёльном и Бонном всего несколько часов хорошей верховой
езды по имперской дороге, но так как началась уже зимняя погода и каждый час
можно было ожидать снега, то дорога была испорчена жестоко, и мне пришлось
путешествовать целый день, от зари до темноты, не раз отдыхая во
многочисленных деревенских гостиницах, в Годорфе, Весселинге, Виддиге,
Герзеле, а даже едва не заночевав в самом близком расстоянии от города.
Скажу также, что новая моя одежда, из тёмно-коричневого сукна, которую я
сшил себе уже в Кёльне и впервые надел для этого посещения Агриппы, пришла в
очень плачевный вид, и нисколько не защитил её мой верный товарищ -- морской
плащ, видавший бури Атлантического океана. Однако всё время пути был я в
таком бодром настроении духа, какого не знавал уже давно, ибо, впервые после
нескольких месяцев покинув Ренату, я как будто обрёл потерянного самого
себя. Испытывал я такое ощущение, словно из тёмного погреба вдруг вышел на
ясный свет, и мой одинокий путь вдоль Рейна в Бонн казался мне
непосредственным продолжением моего одинокого пути из Брабанта, а недавние
дни с Ренатою -- мучительным сновидением на одной из дорожных станций.
Впрочем, никак не забывал я о цели своей поездки, и меня очень тешила
мысль увидеть Агриппу Неттесгеймского, одного из величайших учёных и
замечательнейших писателей нового времени. Поддаваясь игре воображения,
знакомой, вероятно, каждому, представлял я себе во всех подробностях моё
посещение Агриппы, и, слово за словом, повторял я мысленно те речи, которые
я ему скажу и какие услышу в ответ, причём иные из них, не без затруднения,
составлял даже по-латыни. Мне хотелось верить, что явлюсь я перед Агриппою
не как неопытный ученик, но как скромный молодой учёный, не лишённый знаний
и опытности, но ищущий указаний и наставлений в тех высших областях науки,
которые ещё не достаточно разработаны и где не стыдно спрашивать о дороге. Я
воображал себе, как Агриппа будет сначала слушать мои рассуждения не без
недоверия, потом -- с радостным вниманием, и как, наконец, поражённый моим
умом и богатым запасом моих сведений, в удивлении спросит, как успел я в мои
годы достичь такой редкой и разносторонней учёности, а я ему отвечу, что
лучшим моим руководителем были его сочинения... И немало других, не менее
вздорных, невероятных и просто немыслимых разговоров подсказывало мне
детское тщеславие, неожиданно вынырнувшее со дна моей души в часы трудного
пути по холодным и пустынным зимним полям архиепископства.
Издрогший и усталый, но не потерявший бодрости, добрался я до ворот
Бонна уже после третьего звона с башни, совсем в темноте, и не без труда
добился пропуска у ночной стражи, так что пришлось мне не быть особенно
разборчивым в выборе места для ночлега и охотно принять комнату в первой
попавшейся гостинице, помнится, под вывеской "Золотой Лозы".
Утром следующего дня, как то всегда водится в маленьких гостиницах,
хозяин её пришёл ко мне осведомиться, не нуждаюсь ли я в чём, а больше из
любопытства, чтобы выведать, кто такой его новый постоялец. Я встретил его
не без довольства, ибо надо мне было расспросить, где именно живёт Агриппа,
да и приятно мне было показать, что приехал я к такому человеку. А так как
хозяин оказался местным старожилом, то, в придачу к сведениям об улице, на
которой стоит дом Агриппы, услышал я и городские толки про него.
-- Как не знать Агриппы? -- сказал мне хозяин. -- Его всякий мальчишка у
нас давно заприметил и, правду сказать, избегает! Хорошего про него говорят
мало, а дурного -- много. Рассказывают, что занимается он чернокнижием и
знается с Дьяволом... Во всяком случае, сидит он в своём гнезде, как сыч, и
иногда неделями не показывается на улице. Что не больно-то он хороший
человек, можно судить уже потому, что двух своих жён он уморил, а третья вот
только что, месяца не прошло, как развелась с ним. Но, впрочем, я прошу вашу
милость простить меня, если это ваш добрый знакомый, потому что рассказываю
я это всё только по слухам, а мало ли что люди говорят: всех не
переслушаешь!
Я поспешил заверить, что с Агриппою нет у меня дружбы никакой, а только
денежные дела, и хозяин, приободрясь, но голос понизив, стал мне передавать
уже всякие небылицы про славного гостя их города [LXXX]. Так, рассказал он,
что у Агриппы всегда есть несколько домашних демонов, которые живут с ним
под видом собак; что Агриппа на диске луны читает обо всём, что совершается
на разных концах земли, и потому знает все новости без послов; что, владея
тайной превращения металлов, часто расплачивается он монетами, которые имеют
всю видимость добрых, но впоследствии превращаются в куски рога или навоза;
что знатным людям в магическом зеркале показывает он всё их будущее; что
молодые годы, состоя в Италии при испанском генерале Антонио де Лейва,
магическими силами обеспечивал своему начальнику успех во всех предприятиях;
что однажды видели Агриппу в городе Фрибурге кончающим публичную лекцию
ровно в десять часов утра, в тот самый миг, когда он же начинал другую
публичную лекцию за много миль оттуда, в городе Понтимуссах [LXXXI], -- и
множество других, столь же сомнительных историй.
Эти пустые россказни слушал я с удовольствием, не потому, чтобы верил
им, но потому, что мне казалось лестным идти в дом к столь поразительному
человеку. И когда, по моим соображениям, настал час, удобный для посещения,
я, ещё раз оправив своё платье, вышел из гостиницы с видом гордым и, идя по
улицам, втайне желал, чтобы прохожие заметили, куда я направляюсь. Вспоминая
теперь те свои самодовольные мечтания, не могу я не улыбнуться, горько и
грустно, ибо судьба, играющая с человеком, как кот с мышью, сумела тут
посмеяться надо мною с тонкой жестокостью. Вместо роли триумфатора, которую
мне присваивало моё самолюбие, заставила она меня разыгрывать роли, гораздо
менее почётные: уличного буяна, пустого кутилы и школьника, которому учитель
делает выговор.
По данным мне указаниям я довольно легко отыскал дом Агриппы, -- на краю
города, у самой стены, довольно большой, хотя только в три этажа, со многими
пристройками, старинный, суровый и строго обособленный от других зданий. Я
постучал у входа, потом, не получив ответа, повторил стук, и наконец,
толкнув дверь, оказавшуюся незапертой, вошёл в обширные и пустые сени, и, на
звук голосов, проник дальше, во вторую комнату. Там, за широким столом,
вокруг миски с каким-то дымящимся блюдом, сидело, весело болтая и хохоча,
четверо молодых людей, которых я принял за домовых слуг. Услышав скрип
растворяемой двери, они смолкли и обернулись ко мне, а из-под стола, с
ворчанием и скаля на меня зубы, вышли две или три породистых собаки.
Я спросил вежливо:
-- Могу ли я видеть доктора Агриппу Неттесгеймского, который, кажется,
живёт в этом доме?
Один из полдничавших, рослый малый, с лицом итальянца и с итальянским
выговором речи, крикнул мне в ответ грубо:
-- Как вы смеете входить в чужой дом, не постучавшись? Это -- не пивная
и не ратуша! Уходите, пока мы не указали вам дороги к двери!
Этот окрик до такой степени противоречил всем моим ожиданиям, что
подействовал на меня, как удар по лицу, -- сразу потерял я обладание собою
и, в порыве безотчётного гнева, крикнул в ответ тоже неосмотрительные и
резкие слова, что-то вроде следующих:
-- Ты ошибаешься, приятель, говоря, что я вошёл без стука! Но в этом
доме лакеи бражничают, вместо того чтобы исполнять свои обязанности! Ступай
и осведомись у своего господина, как тебе обращаться с его гостем, потому
что вот у меня к нему рекомендательное письмо от его друга.
Слова мои произвели впечатление сильнейшее. Один из сидевших вскочил с
яростным ругательством и устремился на меня с сжатыми кулаками, опрокинув
скамью, другой бросился ему на помощь, третий, напротив, пытался удержать
товарищей, а собаки начали кидаться на меня с лаем и рычанием. Я, видя себя
неожиданно вовлечённым в бесславную схватку, обнажил свою испытанную шпагу
и, размахивая ею, отступил к стене, повторяя, что проколю насквозь первого,
кто приблизится на расстояние удара. В продолжение нескольких минут всё
вокруг напоминало покои царя Улисса перед началом избиения женихов, и легко
могло статься, что, ввиду неравенства сил, за свою заносчивость расплатился
бы я жизнью, и никто, конечно, не поинтересовался бы убийством неизвестного
проезжего.
По счастию, однако, исход распри был более мирным, потому что одержали
верх голоса более благоразумных, которые убеждали, что у нас нет никакого
повода к кровавому столкновению. Тот из молодых людей, которого, как я узнал
вскоре, звали Аврелием, принудил нас разойтись, сказав нам такую речь:
-- Господин приезжий и товарищи! Не давайте богу войны -- Марсу --
торжествовать в этом доме, посвящённом богине мудрости -- Минерве! Господин
приезжий виноват, обращаясь с нами, как с челядью, но и мы виноваты,
встретив человека благородного столь пренебрежительно и невежливо. Принесём
взаимные извинения и выясним, в чём недоразумение, трезво, как подобает
людям мыслящим.
Говоря правду, я был рад подобному обороту дел, избавлявшему меня от
бессмысленной, но опасной драки, и, поняв, что вижу перед собою не слуг
Агриппы, но его учеников, вторично в учтивых выражениях изложил поводы моего
посещения, назвал своё имя, показал рекомендательное письмо и объяснил, что
нарочно приехал из другого города, чтобы переговорить с Агриппою.
Аврелий ответил мне:
-- Не знаю, удастся ли вам увидеть учителя. Он имеет обычай работать в
своём кабинете, не выходя из него, по нескольку суток подряд, и никто в доме
не смеет в это время его тревожить, так что даже обед и питьё ставят для
него в соседней комнате. Там же кладут ему и все присылаемые письма, так
что, если вы передадите нам ваше, мы его включим в то же число.
После такого заявления не оставалось мне ничего лучшего, как вручить
Аврелию письмо Геторпия и откланяться, довольствуясь тем, что так счастливо
разрешилось моё первое в доме Агриппы приключение, в котором вёл я себя не
совсем достойно. Однако, надо думать, что тот день принадлежал к числу
несчастных, dies nefasti [43], потому что и Аврелий и я, оба мы вздумали
загладить следы нелепой ссоры, забывая пословицу, что кто отыгрывается,
проигрывает вдвое. Так, Аврелий убедил всех своих товарищей подать мне руку
и по одному представлял их мне.
-- Это, -- говорил он, указывая на того, с кем началась у. меня
перебранка, -- самый из нас старший, родом из Италии, и мы зовём его
Эммануэлем; как уроженец юга, он вспыльчив и необуздан; а это -- маленький
Ганс, самый младший из нас, не по имени только Иоанн, но и по любви к нему
учителя; а это -- дельный малый, голова и кулак, каких немного, по прозвищу
Августин; наконец, перед вами я сам -- Аврелий, человек кроткий, как вы сами
видели, а потому надеющийся наследить землю [LXXXII].
Я же не только пожал всем руки, но, на беду, предложил, в знак того, что
не осталось между нами никакого недоразумения, выпить вместе кварту вина в
одном из трактиров Посоветовавшись между собою вполголоса, ученики
согласились на мой зов, и без промедления все, впятером, отправились мы из
дома Агриппы под гостеприимный кров лучшей в городе гостиницы под вывеской
"Жирных Петухов" [LXXXIII].
Расположившись в большой и ещё совершенно пустой в тот ранний час
комнате трактира за стаканами, в которых искрился радостный шарлахбергер
[LXXXIV], и за кругом доброго южного сыра, мы очень скоро забыли недавние
вражеские друг на друга взгляды. Вино, по выражению Горация Флакка,
explicuit contractae seria frontis [LXXXV], разгладило на наших лбах
морщины, и голоса наши стали громкими, живыми и радостными, так что
сторонний наблюдатель мог бы принять нас за обычных собутыльников, не
знающих тайн между собою. Но напрасно старался я навести разговор на
сокровенные знания и на магию, думая, что ученики великого чародея, за
бокалами, будут похваляться своими частыми сношениями с демонами, -- их
мысли были всего дальше от этих предметов. Здоровые и весёлые, болтали они
обо всём на свете: об успехах лютеранства, о своих любовных похождениях, о
приближавшихся праздниках св. Катарины и св. Андрея с их забавными обрядами
[LXXXVI], -- и я почувствовал себя опять студентом среди своих давних
кёльнских собутыльников. И только один юный Ганс держался среди нас
особняком, пил мало и был похож на девушку, которая, по стыдливости, говорит
"спутники" вместо "панталоны" [LXXXVII].
Когда наконец прямо стал я расспрашивать об Агриппе и его теперешней
жизни, изо всех уст посыпались жалобы, для меня очень неожиданные. Августин
признался, что переживают они время очень плачевное, что учителя теснят
кредиторы, а у него почти нет других доходов, кроме прибыли от продажи его
сочинений. Аврелий добавил, что из-за этой стеснённости в деньгах принужден
был Агриппа вступить на службу к нашему архиепископу, а тот поручает ему
такие недостойные занятия, как устройство праздников и присмотр за ними.
Наконец, Эммануэль с бранными словами напал на третью жену Агриппы, с
которой он только что развёлся, находя, что все беды принесла с собой эта
женщина, и всячески выхваляя его покойную жену, Жанну-Луизу, к которой,
кажется, был неравнодушен. Начал Эммануэль также рассказывать мне о
прекрасных днях, какие знали они все в Антверпене, когда Агриппа процветал
под покровительством, ныне уже покойной, принцессы Маргариты Австрийской;
когда дом их был оживлённым, весёлым, вечно наполненным смехом и шутками;
когда учитель, его жена, его дети и его ученики составляли одну дружную
семью... К сожалению, шкипером нашей беседы был бог Вакх, и конец рассказа,
не достигнув пристани, затонул где-то под штормом неожиданных шуток и
насмешек Августина. Одно только мог я заключить с достоверностью: что
Агриппа, если и умел делать золото для других и доставлять успех другим, не
пользовался своим искусством для самого себя.
Однако несколько времени спустя мы опять повернули к интересным берегам,
потому что захмелевшие собеседники стали настойчиво добиваться от меня, с
каким делом приехал я к Агриппе. Я не в силах был сказать ни слова этим
беспечным ребятам о Ренате и потому отозвался кратко, что хочу спросить
некоторых советов по вопросам оперативной магии.
К моему справедливому удивлению, этот ответ был встречен дружным смехом.
-- Ну, друг, -- сказал Аврелий, -- попали вы не метко в цель! Придётся
вам ехать назад с тем же багажом, с каким приехали!
-- Неужели Агриппа, -- спросил я, -- до такой степени оберегает свои
сведения в тайных науках и так неохотно делится ими?
Тут в разговор вмешался Ганс, молчавший почти всё время:
-- Как обидно, -- воскликнул он, -- что на учителя всегда смотрят, как
на чародея! Неужели всегда Агриппа Неттесгеймский, один из самых светлых
умов своего века, должен будет платиться за увлечения своей молодости и его
будут знать только как автора слабой и неудачной книги "О сокровенной
философии"?
Изумлённый, я указал, что книгу Агриппы по магии никак не могу почитать
неудачной, что, кроме того, она только что вышла из печати и что,
следовательно, сам автор придаёт ей, ещё теперь, некоторое значение.
Ганс ответил мне негодуя:
-- Разве же вы не читали предисловия к книге, где учитель объясняет это?
Его книга распространилась по всей Европе в списках неверных, со вздорными
дополнениями, вроде нелепой её "четвёртой части", и учитель предпочёл
напечатать свой подлинный текст [LXXXVIII], чтобы отвечать только за свои
слова. Но в самой книге нет ничего, кроме изложения разных теорий, которые
учитель изучал как философ. Нас он сам заверил, что никогда, ни одного раза
в жизни не приходило ему в голову заниматься такими пустяками или такими
нелепостями, как вызывание демонов!
Едва Ганс произнёс эти запальчивые слова, как товарищи стали потешаться
уже над ним, напоминая, что ещё очень недавно он сам верил в заклинания.
Смешавшись и покраснев, Ганс, чуть не со слезами на глазах, просил
замолчать, говоря, что тогда он был ещё слишком молод и глуп. Но я, как лицо
постороннее, настаивал, чтобы мне объяснили, о чём речь, и Августин, хохоча,
рассказал мне, что Ганс, только что вступив в дом Агриппы, тайно унёс из его
кабинета книгу заклинаний и гримуаров [44] и хотел, начертив круг,
непременно вызвать духа.
-- Забавнее всего то, -- добавил оправившийся Ганс, -- что теперь в
народе рассказывают про этот случай. Уверяют, будто ученик, укравший книгу,
действительно вызвал демона, но не умел отогнать его. Тогда демон умертвил
ученика. Агриппа как раз в эту минуту вернулся домой. Чтобы не сочли его
самого виновником этой смерти, велел он демону войти в тело ученика и
отправиться на людную площадь. Там будто бы демон и покинул мёртвое тело,
оживлённое им, так что оказалось много свидетелей скоропостижной смерти
ученика. И я убеждён, что эту вздорную басню включат впоследствии в
биографию учителя и будут ей верить больше, чем правдивым рассказам о его
работах и несчастиях! [LXXXIX]
После этого все четверо ещё несколько минут говорили о демонах и
вызываниях, но всё время в тоне пренебрежительной шутки, и не без лукавства
расспрашивали меня, в какой отдалённой местности подобрал я на ниве
брошенную за ненадобностью веру в магию. Я же, слушая эти легкомысленные
речи, действительно чувствовал себя, как Лютер, приехавший из своего глухого
города в Рим, где ждал он найти сосредоточие благочестия, а нашёл только
разврат и безбожие.
Тем временем хозяин "Жирных Петухов" усердно сменял опустевшие кварты
полными, собеседники мои пили от чистого сердца, с ненасытимой жаждой
молодости, а я пил, чтобы заглушить чувство стыда и неловкости перед самим
собой, -- и наша весёлая болтовня переходила понемногу в буйное веселие.
Языки наши стали выговаривать слова не отчётливо, а в головах закружились
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг