ухватили, стиснули что-то твердое и холодное - рифленую рукоятку разрядника.
Я отдернул руку, точно ее обожгло. Этого не хватало! Эя, подскочив,
смотрела на меня обеспокоенным взглядом. Я заставил себя улыбнуться, хотя
мускулы лица повиновались как замороженные. Меня колотила дрожь.
Но то была уже дрожь облегчения. Что я, в сущности, знал о том времени9
О тех людях9 Наверное, все не так, конечно, конечно, не так! Сломленная,
униженная Снежка не могла внушить Эе слова дружбы, которые, как я убедился,
одинаково звучали в том и в этом мире. Только ли ради самосохранения она это
сделала или тут был дальний расчет? Сюда они дошли как пароль, вряд ли то
было случайностью. Нет, нет! Снежка не отчаивалась, там она верила, что
время преодолимо, само время!
А разве не так?
Два шага отделяло меня от девушки, которая состарилась, умерла, истлела
за десятки веков до моего рождения, но которая тем не менее жива здесь и
теперь гладит поврежденную ногу той же рукой, что совсем недавно касалась
руки Снежки.
Время не распалось, наоборот.
Так почему же мы видим в происходящем лишь катастрофу?
Если бы Эю в компании с Аристотелем вдруг зашвырнуло бы в космическую
невесомость, то и девочка каменного века, и мудрец, верно, решили бы, что
мир сошел с ума. Ни верха, ни низа, ни тяжести! Полное опровержение опыта
всех поколений, крах представлений о природе вещей. Эя еще могла бы все
приписать колдовству и на том успокоиться, но каково Аристотелю с его
продуманной схемой миропорядка, с точным, как он полагал, представлением о
возможном и невозможном? Невесомость, скорей всего, показалась бы ему таким
ниспровержением законов реальности, что он скорей признал бы свое
сумасшествие, чем истину.
Феликс был прав. На все, от блохи до галактики, мы смотрим сквозь
фильтры наших представлений и наших эмоций, тут ничего не изменилось и,
верно, не изменится. Время столь же сокровенно, как и пространство, в нем то
же обилие, казалось бы, фантастического. Предполагая это, зная это, даже
столкнувшись с этим, мы тем не менее первым делом отшатываемся и
заслоняемся. Глупо. Назад пути нет, только вперед. Даже если настоящее
рухнет, взамен мы получим вечность, ибо коль скоро открылся переход в
прошлое, человечество сумеет расселиться во времени, оно освоит его, как уже
освоило пространство, создаст новую, пока непредставимую цивилизацию. Не
оттого ли молчат звезды, что другие разумы Вселенной опередили нас на этом
пути и надо их искать не в пространстве, а во времени?
Быть может, голос Снежки, который так неожиданно прозвучал здесь, в
пещере, первая весть оттуда, из нашего будущего?.. У нее нет шанса
вернуться, но мы-то можем к ней прийти. Рано или поздно мы обуздаем время,
как обуздали энергию, и тогда... Тогда мне до Снежки будут те же два шага,
что и до Эй. Пусть она становится женщиной племени, пусть рожает детей,
пусть старится, умирает, все равно когда-нибудь я смогу обнять ее,
теперешнюю. Это не укладывается в сознании, но мало ли что в нем не
укладывается! Все будет так, если мои предположения не бред и если мы
справимся с трудностями.
Как странно, но, может быть, прозорливо сказал какой-то Древний поэт:
"Мы все уж умерли где-то давно, все мы еще не родились..."
- Эя, - тихо позвал я девушку. - Пошли. Надо вылечить твою ногу, надо
еще о многом поговорить. Ведь твой мир, пока мы здесь, будет добр к Снежке,
а? Наш мир, так получилось, был неприветлив к тебе, но все изменится, вот
увидишь. Не бойся...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Визор Алексея не отвечал, не было даже сигнала соединения. Это
означало, что Алексей либо спит, либо работает. В том и другом случае его
нельзя было беспокоить иначе как по неотложному делу. Но я не мог ждать
утра, да и первое известие о судьбе исчезнувших во времени кого угодно
должно было поднять на ноги.
Прихрамывая, я спешил по гулкому пустынному сейчас коридору, где серыми
мышами сновали киберуборщики. Эти проворные, днем незаметные крохи залазили
в каждую щель, урча, всасывали в себя всякий сор, в их домашней суетне была
спокойная деловитость раз и навсегда заведенного порядка, который
поддерживался до нас и будет поддерживаться после нас, а уж шваброй ли
домохозяйки или оптронным механизмом, не столь суть важно. Что было, то и
будет, словно говорил их вид, а уж на Земле, или под другими солнцами, или в
ином времени, это вы как хотите, без нас вам нигде не обойтись. И они были
правы.
- Брысь! - сказал я всей этой мелкоте и приотворил нужную мне дверь.
М-м...
В комнате приглашающе горел свет, его даже было слишком много, однако
мне стоило труда заставить себя войти, и, как ни велико было нетерпение,
сделал я это не без колебаний. Причина была в Алексее. Он сидел, закрыв
глаза и отвалившись в кресле, но это был не отдых, не сон, нечто
противоположное. И для постороннего жутковатое. Меловые щеки Алексея запали
так, что проступили кости лица, веки подрагивали, не разжимаясь, по волосам,
ставя их дыбом, время от времени словно прохаживалась незримая расческа.
Иногда лицо оживало, руки сомнамбулическим движением касались клавиатуры
настольного расчетчика, и тогда все взрывалось - мучительно кривились губы,
пальцы бешено принимались отстукивать текст, с тихим жужжанием крутилась
приемная катушка мегафона, змеей вилась и опадала на пол бесконечная,
усеянная зерном цифр и символов, лента, - и все это при мертвенном неучастии
закрытых глаз. Не лучше было тихое удовлетворение, которое порой разливалось
по этому бледному и вспотевшему лицу.
Смотреть на человека в таком состоянии тяжеловато, даже страшно. Я
обошел неподвижное тело Алексея и, стараясь не замечать на висках черных
присосков, склонился над лентой. В ней почти все было для меня тарабарщиной.
Но я и не пытался вникнуть в смысл, мне важно было узнать, скоро ли Алексей
выйдет из прострации. Судя по длине ленты, ждать оставалось недолго,
впрочем, тут легко было ошибиться.
Я тихонько прошел на кухню. Медитация требовала таких сил, что за время
сеанса человек запросто мог потерять килограмма два веса, и тогда еды
требовалось ему не меньше, чем удаву. Его должен ждать накрытый стол и
дымящийся кофе и витакрин, по крайней мере все это должно быть наготове.
Конечно, он ни о чем таком не побеспокоился!
"Вот и хорошо, - подумал я. - Накормлю, а там посмотрим. Загоню
отсыпаться или... Так и так выходит, что я не зря пришел".
Не торопясь, я поколдовал над программой, припомнил все любимые
Алексеем блюда, особо налег на тонизаторы, на всякий случай заказал вино,
проверил, достаточно ли в аппарате белковой массы. К счастью, ее оказалось
достаточно. Синтезатор принял программу, весело замигал огоньками, больше
мне здесь делать было нечего. Я вернулся к Алексею.
Все то же, никаких изменений. Судя по всему, Алексей вошел в
глубочайшее, какое только возможно, сосредоточение. Со сколькими он сейчас
сомыслил одновременно? С десятками, сотнями, тысячами таких же, как он,
теоретиков? Или он вышел на связь со всем человечеством сразу?
Нет, это маловероятно, человечеству сейчас не до абстракций, хотя от
них, может быть, зависит все. Да и я что-нибудь чувствовал бы, ведь я тоже
часть человечества. Исключено, исключено! Не тот случай, чтобы решать все
сообща; квантовая хронодинамика не та область, где у таких, как я, может
блеснуть идея. Вот так, уважаемый "гомо сапиенс" образца третьего
тысячелетия: здесь от тебя пользы не больше, чем от пещерной девочки, - не
тот склад ума, не те интересы, не та Подготовка. Накрыть, что ли, стол или
подождать?
По бледному, с пергаментным отливом, лицу Алексея все чаще разливалось
удовлетворение, грудь вздымалась, точно он шел в гору, к вспотевшему лбу
прилип клок рыжих волос. О чем он думал сейчас, что представлялось ему, чему
он радовался? Я, как и всякий, знал, что такое медитация, совместный
"мозговой штурм" тысяч, миллионов, а если надо, то и миллиардов людей, меня
учили выходить на связь, брать на себя часть нагрузки, я не раз слышал зов-
"малого", "среднего" и даже всеобщего сбора, включался, когда была
возможность, но чтобы вот так... Чтобы самому послать вызов, стать центром,
как это сделал Алексей, войти в такое сосредоточение -~ нет, от одной этой
мысли мне становилось не по себе. Даже подумать об этом было страшно. Шутка
ли, войти в резонанс с мыслями стольких людей, подключить к этому
сверхразуму еще и машины, да не просто войти, не просто подключить и
подключиться, а стать дирижером мозговой бури, управлять ею! Даже частичное
погружение в этот транс, вихрь, уж не знаю что, оставило во мне впечатление
бездны, куда падаешь, теряя себя, и где взамен находишь что-то огромное,
надчеловеческое, чему и названия нет. Уф! Замечательно, нужно - и все-таки
хочется быть подальше...
Стоять возле Алексея - и то обдавало нервной дрожью. Я отвернулся и
стал накрывать на стол. На Алексея я больше не смотрел. Хотя что тут такого?
Люди всегда мыслили коллективно, и открытия таких гениев, как Ньютон,
Эйнштейн, Пекарев или Риплацони, никогда не были результатом только их идей,
они всегда аккумулировали мысль современников и предшественников, замыкали
на себя информационное поле планеты, сгущая и доводя его до ослепительной
вспышки прозрения. Тот самый эффект сомышления, который разных, внешне,
казалось бы, никак не связанных людей одновременно приводил к схожим
открытиям, изобретениям и теориям, как это было с Ползуновым и Уаттом,
Лобачевским и Бойяйи, Дарвином и Уоллесом, Флобером и Бальзаком (последние,
независимо друг от друга, однажды написали удивительно похожие главы - и это
в самом что ни на есть индивидуальном виде творчества!). "Фиалки расцветают
одновременно" - так говорили об этом раньше. Мы лишь усовершенствовали то,
что было. Но с каким результатом! По мнению Фаэты и некоторых других
историков, именно это открытие окончательно торпедировало старый мир. Не
знаю, не уверен, есть и другие точки зрения. Но, надо полагать, и в этой
гипотезе имелась толика правды. Миллиарды людей на всех континентах хотели
одного и того же - мира, справедливости и свободы. Когда эти желания, мысли
и устремления, прежде разобщенные, одиночно вспыхивающие, благодаря
медитации слились и усилились, как свет в кристалле лазера, то, судя по
архивным свидетельствам, сознание тех, кто противостоял желаниям
человечества, было опалено психическим шоком. Та эпидемия внезапных
самоубийств, душевных кризисов, панического бегства от дел, которая затем
разразилась, вряд ли была случайностью, уж слишком все совпадало во времени,
слишком схожими оказались жертвы. Гнев народов как бы овеществился, и эта
сила не промахнулась.
Чашка, которую я только что поставил перед Алексеем, вдруг стронулась и
мелко задребезжала о блюдце. Утихла... Снова задребезжала - сильней. Под
ногами мягко качнулся пол. Ухватившись за край стола, я воззрился на чашку,
словно мог так удержать ее взглядом, а вместе с ней - весь дрогнувший и
накренившийся мир.
Замерло, обошлось; не хроноклазм, всего лишь далекий отзвук
землетрясения...
Тем не менее еще с секунду я, как загипнотизированный, следил за уже
неподвижной чашкой. Затем, распрямившись, с надеждой и тревогой перевел
взгляд на мерно ползущую из-под руки Алексея ленту. Что сулило ее движение?
Таился ли в этих черных значках приговор всему? Или, наоборот, они возвещали
спасение? Ради пустяков в медитацию не входят. Мелькавшее на лице Алексея
удовлетворение означало только одно: найдено интересное решение. Оно
одинаково могло означать и победу, и скорый конец света; для теоретика, да
еще в состоянии медитации, важна истина, только истина, ничего, кроме
истины.
Этому поиску в нем подчинено все, даже эмоции.
Если бы только это! Костлявой маской - вот чем стало лицо Алексея. Он
сжигал себя, видимо, иначе было нельзя. Сердце сжималось, но мог ли я
вмешаться? Он бы убил меня. Недаром он отключил наручный диагностер, который
в случае чего обязательно подал бы сигнал тревоги; отключил, чтобы сюда не
прибежали врачи и не прервали сеанс. Другой вопрос, как он это умудрился
сделать, ведь диагностер нельзя выключить без того, чтобы в радиусе
нескольких километров у всех медиков не поднялся бы переполох. Видимо,
Алексею тут пришлось решить кое-какую дополнительную задачу. Или он это
сделал давно? Скорей всего, так...
Конечно, я все равно сорвал бы с него эти черные, на висках, присоски,
если бы промедление грозило очевидной опасностью. Меня подмывало это
сделать, но такой опасности не было, уж настолько я в медицине разбирался,
мог определить, когда надо вмешаться. Еще минут пять-десять можно было
потерпеть. К этому времени Алексей или проснется, или придется вмешаться.
Все-таки безобразно вот так, отключив диагностер, никого не предупредив... И
так похоже на Алексея. Впрочем, кто сейчас не рисковал жизнью?
Вздохнув, я поплелся на кухню.
Там все аппетитно скворчало, томилось в духовке или леденело в
холодильнике. Я выключил синтезатор, положил на тарелки всего побольше,
налил напитки, попробовал - нормально. На это ушло минуты три. Пора!
Я угадал. Глаза Алексея уже были открыты - круглые, как у филина,
полуслепые, еще сомнамбулические. Правая рука вяло терзала и никак не могла
отодрать присоску. Поставив поднос, я сорвал присоски, быстренько поднес к
губам стакан.
Алексей жадно отхлебнул, его глаза ожили, он с хрустом потянулся.
- Уф! Думать - не ящики таскать, но почему так болят все мускулы? А,
это ты хорошо придумал...
Неуверенным движением он потянулся к тарелке.
- Включи браслет, - сказал я.
- А!.. - Он слабо поморщился. В пальцах, разливая суп, прыгала ложка. -
Ч-черт... - Он взял ее в кулак. - Который час?
- Четверть четвертого.
- Долгонько... - Ему наконец удалось, не расплескав, поднести ложку ко
рту. - Зато недаром.
- Включи диагностер, - повторил я. - Вид у тебя...
Он отмахнулся. Ему не надо было смотреть на ленту, все у него, конечно,
и так было в памяти, но все же он на нее посмотрел.
- Хорошо поработалось...
- Ешь и не разговаривай.
Он послушно кивнул.
Минут десять мы ели и молчали. Я тоже проголодался, хотя, конечно, не
так, как Алексей. Он медленно отходил, его склоненное над тарелкой лицо
теперь было просто осунувшимся и усталым, землистые губы слегка порозовели,
темные полукружья глаз казались уже не такими набрякшими. Диагностер он так
и не включил, видимо, не боялся разоблачения. Или, наоборот, боялся узнать,
во что ему обошлись эти часы размышлений.
- Ну? - спросил он, когда мы принялись за кофе.
- Что "ну"? - Я сделал вид, что не понял.
- Выкладывай, зачем пришел.
- Да я просто так... Шел мимо и заглянул.
- Брось, - тихо сказал он. - К чему? Я могу соображать. Что там еще
стряслось?
- Послушай, а не лучше ли тебе...
- "Не лучше ли тебе в жару ходить без панциря?" - спросили однажды
черепаху.
- Хорошо, ладно...
Коротко, как мог, я рассказал про Эю, про Снежку, про все. Алексей
слушал вроде бы безучастно, но под конец его взгляд сосредоточился и
похолодел.
- Так, так, - сказал он наконец замороженным голосом. - Правильно
сделал, что пришел. Да, да, это подтверждает...
- Что подтверждает? - Я подался вперед. - Что?
Вместо ответа он встал, засунув руки под мышки, прошелся на негнущихся
ногах - длинный, костлявый, рыжий, пугающе отрешенный.
- Ты... - Я не выдержал, голос сорвался в шепот. - Что вы узнали?
Почему ты молчишь? Все так плохо или...
- Помолчи... А то объясняла курица ястребу, как зерно клевать, да сама
запуталась. Хорошо, плохо, в этом ли дело? Вот, познакомься для начала...
Алексей боком шагнул к стеллажу, рывком вытянул какой-то график,
попытался остановить последовавший за этим движением обвал бумаг, но тут же
забыл о нем.
- Это график распределения хроноклазмов по оси времени. Пока засечек
было мало, все выглядело статистическим хаосом. Теперь, с накоплением
фактов, наметилась закономерность. Взгляни!
- Прогрессия! - Я привскочил.
От волнения я, кажется, спутал термин, но это было не важно. Алексей
нетерпеливо отмахнулся.
- Возмущения идут волнами, это очевидно. - Его палец пробежал по
графику. - Чем ближе к нашему времени, тем они гуще. Гармоника колебаний,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг